.

[no-way-behind]

Я должна писать не только прно с дисишной потусторонщиной.

Я стою на возвышенности, смотря на раскинувшуюся передо мной долину, словно король, взирающий на свои владения с балкона дворца. Безмолвие - сложно назвать ощущение от всего вокруг по-другому. Но чувство одиночества и отдалённости, с которым я не стал бы мириться прежде, теперь лишь успокаивает. Всё вокруг словно бы замерло, затаило дыхание, не желая меня отвлекать. Лишь слабый тёплый ветер скользит сквозь прохладную пелену летней ночи. Он легко касается травинок, заставляя их покачнуться, еле слышно шелестит кронами деревьев и исчезает, рассыпавшись лёгкой рябью по водной глади реки, кажущейся серебристо-белой в лунном свете. В то же мгновение я, куда более отчётливо чем прежде, осознав, зачем я пришёл сюда, поднимаю глаза и смотрю в безоблачное небо. Россыпь ярких звёзд сияет далёким, но холодным белым светом, и в эту ночь звёзды кажутся куда ближе и ярче, чем когда-либо раньше. А больше и ярче их - лишь луна, огромная, холодная и нависшая нестерпимо близко, так близко, что можно даже различить очертания её кратеров.
Так близко, как и в тот день.
Я отвожу взгляд от неба и смотрю на свою руку. В середине ладони - сквозная рана, всё ещё отзывающаяся болью на каждое движение и всё ещё свежая, будто бы мне нанесли её мгновение назад. Ярко-алая кровь, тёплая и холодная одновременно, течёт по моим пальцам, капая на землю с тихим, еле слышимым шелестом. Точно так же пробита насквозь и другая моя ладонь, равно как и обе ступни, а под рёбрами, чуть сбоку от того места, где у смертных находится сердце, остался глубокий след от копья, кровь из которого теперь тонкой струйкой стекает по моему телу и впитывается в одежду. Каждое движение отзывается болью, каждый шаг напоминает о том, что произошло всего несколько часов назад. А запах моей собственной крови за всё это время стал мне настолько привычным, что теперь я просто его не ощущаю.
Я мог бы, конечно, залечить эти раны одним движением, и меньше чем за секунду. Но всё, что я позволил себе, - это обмотать пробитые насквозь ладони бинтами, побуревшими от пропитавшей их моей крови. Тонкие, мокрые полоски ткани, ставшие обжигающе холодными, прилипают к моим пальцам, и их окровавленные концы оставляют тонкие красные полосы на моей одежде при каждом моём движении. Это выглядит поистине отвратительно и жалко - две узкие полоски ткани на постоянно кровоточащих, открытых ранах. Но в своих же глазах сейчас я не заслуживаю большего.
Я спускаюсь с возвышенности к реке, и с каждым шагом боль в пробитых насквозь ступнях поднимается всё выше и выше по ноге, вгрызаясь в плоть и раскалывая кости. Однако останавливаться я не собираюсь - как ни парадоксально, становится легче, когда одна боль забивает собой другую. Медленно и осторожно, не желая нарушать тишину ночи сильнее, чем уже нарушил, я подхожу к берегу реки, даже сейчас, вблизи, кажущейся серебристой словно ртуть. Я бросаю быстрый взгляд на луну, словно бы желая убедиться, что она так же близко, как и прежде, а затем осторожно, самым кончиком своего сапога, касаюсь водной глади и шагаю вперёд.
Вода подёргивается рябью от каждого моего шага по её серебристой глади. Я иду вперёд неспешно и размеренно, отчасти наслаждаясь тем, что шаги по воде не отдаются такой мучительной болью в израненных ступнях, как шаги по земле. Поистине невероятное ощущение - нечто среднее между парением и ходьбой. Но, желая отвлечься от радостных мыслей, я обернулся назад и посмотрел на круги, разбегающиеся по поверхности реки от моих шагов. Я вспомнил, как ещё совсем недавно смертные этого мира восхищались всему, что я умею. В том числе и умением ходить по воде, таким простым для меня и таким непостижимым для них. Как восхищался и я их восторгом из-за всего, что казалось мне обыденным.
Теперь всё это в прошлом. Мне нравилась их кажущаяся мне тогда самой искренней радость всему, что я делал, но теперь мои боль и раскаяние сильнее моей любви к ним. Я поклялся покинуть их, но эту ночь я проведу в их мире, хотя и не ради них. Есть некто иной, ради кого я сегодня здесь...

... У меня миллиарды имён и великое множество воплощений. Я прожил непостижимое количество жизней, обладая бессчётным количеством обликов, характеров и судеб. Все обитатели этой многогранной вселенной видят меня по-разному. Всепрощающий, справедливый, милостивый, беспощадный, созидающий, непостижимый. Для одних я - мудрый наставник, для других - неотъемлемая их часть, для кого-то - направляющая длань в безбрежном океане жизни. Кто-то видит во мне строгого, но справедливого отца, а кто-то - беспощадного тирана и рабовладельца. Иные считают, что я слеп и забывчив, а в противоположность им есть те, кто уверен, что в нужный час им от меня воздастся за всё. Даже те, кто отрицает моё существование, в глубине души знают, что они неправы. Такие разные взгляды - все одновременно отчасти верные и ошибочные одновременно. Лишь одно неизменно: они могут признавать это или нет, но все они знают: я - тот, кто сотворил этот мир. Бог. Создатель. Всевышний.
И в действительности, вся эта многогранная вселенная со всеми её жителями, параллельными мирами, потоками времени, подпространствами и парадоксами - моё непосредственное творение и отражение. Трудно сказать, что из нас породило что, но мне, по правде говоря, никогда не было до этого дела. Я и двое моих вечных спутников, моих частей и детей, воплощений моего Милосердия и Гнева, долгое время присматривали за этой вселенной, сохраняя в ней баланс и незримо вмешиваясь, когда того требовали обстоятельства, чтобы не допустить непоправимого. Я наблюдал за всеми мирами и их жителями, каждый раз искренне удивляясь тому, насколько они похожи и в то же время различны. Множество существ и их судеб проходило через меня и перед моими глазами. Но ничто не зацепило меня так, как эта планета и её обитатели.
Всё началось на заре её цивилизации, когда Белый свет, свет самой Жизни, избрал эту планету своим домом, обойдя все другие миры, куда более плодородные, развитые и счастливые, чем этот. Это заинтриговало меня, и я решил присмотреться к ним из чистого любопытства, чтобы понять, что именно заставило Жизнь здесь остаться. Я пристально следил за тем, как их цивилизация крепла и вставала на ноги, приближаясь к своему рассвету. И чем дольше я на них смотрел, тем сильнее становилась моя к ним привязанность. Поистине, их простота, открытость и тяга ко всему новому не могли не подкупать. Я смотрел, как они строят величественные здания, которые их потомки потом причислят к чудесам света, как исследуют свой крошечный, но кажущийся таким необъятным для них мир, как пытаются через известные им истины, порой ошибочные, представить себе необъяснимое. Но больше всего меня восхищало их умение любить - искренне и неприкрыто, порой совершая настоящие безумства ради своей любви к чему бы то ни было - к другому ли человеку, родным краям или своему делу. Любви они отдавались всецело и страстно, становясь одновременно такими сильными и такими беззащитными. Распространялась их любовь и на меня. Я слушал, как они восхваляют меня в тысячах моих воплощений, и смотрел, как они готовы уничтожать друг друга во имя веры в своих божеств и умирали с осознанием того, что окажутся в сотворённом мной Раю рядом со мной после своей смерти. Я наблюдал за тем, как они изо дня в день придумывают всё новые и новые нелепые, но полные искренности обряды, желая задобрить меня, и это казалось мне куда более искренним, чем лживое, но чистое поклонение мне у других народов, многие из которых даже не присвоили мне имя. Чем больше я смотрел на этих созданий, тем крепче становилась моя к ним любовь. Возможно, уже тогда я начал задумываться о том, что нигде не любят меня так, как здесь, и нет ни одного более похожего на меня народа, чем этот, - и, возможно, именно это и привело свет Жизни сюда.
В то далёкое время моя любовь к этому народу поистине не знала границ- но не все из тех, кто был ко мне ближе, чем они, разделяли моё восхищение. Всё чаще мой Гнев смотрел на них вместе со мной - но не с обожанием, а с сомнением. В его глазах любимый мной народ ничем не отличался ото всех остальных - а в чём-то был даже их хуже. Он считал, что Жизнь не равносильна любви, и этот народ - прямое тому подтверждение. Он говорил, что для них я закрываю глаза на многие прегрешения, за которые давно бы покарал любого другого в этом мире. Что я забыл про весь мир ради одной планеты, и это неминуемо нарушит баланс в этой и без того хрупкой вселенной. Что моя любовь к ним настолько затмила мне разум, что я не замечаю очевидных вещей. Гнев был уверен, что они не чтут меня, а, как и многие другие обитатели этой вселенной, ждут, что я им дарую лёгкую жизнь, и что я для них - лишь источник выгоды, который они всячески пытаются задобрить, но с лёгкостью забудут про него, лишь стоит этому божеству чего-то потребовать от них, кроме их нелепых ритуалов. Он пытался указать мне на то, как легко они забывают своих былых покровителей и "расправляются" с идолами всех богов, что стали им неугодными, и как самые ярые приверженцы той или иной религии, навязывая другим жизнь по якобы предписанным мной правилам, то и дело сами эти правила нарушают, используя меня просто как инструмент достижения власти. По его мнению, ничто из этого не имело ничего общего с искренней любовью к Богу, которую я приписывал им...

Я отвлекаюсь на мгновение от своих мыслей, ощутив, как пропитанный кровью бинт соскальзывает с моей руки. С лёгким всплеском отяжелевшая от крови полоска ткани падает на водную гладь и погружается под воду где-то наполовину. Мириадами тончайших струек, сплетённых воедино, кровь разбегается вокруг бинта, вырисовывая на поверхности воды и в глубине её причудливые узоры. На мгновение я останавливаюсь, желая рассмотреть и запечатлеть в своей памяти эту картину так ярко, как я только могу. Бинт уже начинает погружаться в воду, когда я заставляю его воспарить и вновь обмотаться вокруг моей пробитой ладони - на сей раз туже, чем прежде. Звук падающих с моей руки капель воды кажется в ночной тишине оглушительным и резким, а сдавленная рана незамедлительно отзывается болью. Но, как я понимаю, продолжая свой путь, ничего другого мне не нужно. Сейчас это будет как нельзя... кстати.

... Время шло,а моя любовь к жителям этой планеты не угасала, а наоборот - становилась всё сильнее. Я наблюдал за тем, как они искали "истинного бога", отрекаясь от своих же предыдущих мнений обо мне, и эта пытливость, смешанная с невероятным упорством, присущим только им, не переставала изумлять меня и заставляла меня ощущать какую-то поистине детскую радость, чистую и искреннюю. Их поведение для меня лишь подтверждало моё мнение о том, почему свет Жизни из всех миров отметил именно этот. Всё чаще я задумывался о том, что этот народ действительно заслуживает большего, чем имеет, и мне стоит на самом деле отметить их как-либо ещё.
Моя привязанность к ним крепла, но вместе с ней всё крепче становилась и уверенность моего Гнева в его собственной правоте. Уже неприкрыто он обвинял меня в том, что я стал слепым, выстроив для самого себя красивую иллюзию их любви ко мне, в которую искренне верю, позабыв о реальности. Желая доказать мне это, Гнев раз за разом карал тех жителей этого мира, кого считал грешниками, - карал жестоко, бескомпромиссно и с изрядной долей издёвки, присущей ему. С каждым днём он обрушивался на них всё беспощаднее и чаще - лишь для того, чтобы потом сказать мне, что выбора у него не оставалось. Безнаказанность, которую я им невольно даровал вместе со своей любовью, их, как он считал, только развратила.
Я долго думал над его действиями и словами. Я размышлял и абстрагировался от действительности, пытаясь проникнуть в его разум и сравнивая поведение смертных и моего одновременно аспекта и сына, - и я не видел ничего, кроме злобы. Злобы всеобъемлющей, неукротимой и... бессмысленной. И только тогда я начал осознавать происходящее.
Злоба, которая всегда и вела мой Гнев, просто уничтожила его возможность воспринимать что-либо хорошее, не видя в этом подвоха, двусмысленности или подхалимства. Словно призма, он преломил мою любовь к этим созданиям, пропустил её через себя, - и, не понимающий и не желающий понять никакие добрые чувства, трансформировал её в такой же силы ненависть. И хотя я понимал, что в своей натуре он не виноват, я не мог примириться с его неприкрытой неприязнью к моему любимому народу.
И я не стал мириться. Я отгородился от него, надеясь, что моя глухота к его клевете заставит его одуматься лучше, чем мои попытки доказать ему, что он не прав. А если нет... Пусть же остаётся один на один со своей ненавистью.
Я не знаю, как долго он пытался достучаться до меня после того, как я пришёл к этому простому, но болезненному осознанию. В то время я не то что не мог - совершенно не хотел его слушать, видя в нём не своего спутника и сына, а пропащее создание, находящееся за гранью спасения. Я видел, как моя глухота к его доводам в пользу того, что любимый мной народ на самом деле отвратителен и низок, приводит его в бессильную ярость. Поначалу он пытался докричаться до меня, указывая на те или иные их грехи и спрашивая, почему я закрываю на это глаза. Но уже вскоре он понял, что более мне нет до него с его бессмысленной яростью никакого дела, и что ему не достучаться до меня, как бы он этого ни хотел.
Я видел, как Гнев пытался забыться и справиться с тем ударом, что я ему нанёс. Он по-прежнему продолжал присматривать за всей вселенной, но с каждым разом для него это становилось всё тяжелее и тяжелее. То и дело он возвращался к этой планете, камню преткновения между нами, всматриваясь в мой народ и ища всё новые и новые их грехи. А в скором времени и для него остальные миры перестали существовать - но далеко не для того, для чего это сделал я, он забыл про них. Ни на кого так часто не обрушивался его гнев, как на жителей этой планеты - малейшая провинность, малейшая ошибка их воспринималась им как нечто фатальное, за что ничего, кроме жестокой кары следовать не должно. За их грехами он следил столь же бдительно, сколь крепко закрывал глаза на все добрые дела, что они совершали.
Я понимал, что далеко не моя любовь к ним, но его ненависть может привести к катастрофе, которую он якобы так старался предотвратить. В тот момент я решил, что стоит забыть прошлые обиды хоть ненадолго, - и сам обратился к нему. Но не прощения ради - я велел ему остановиться. Честно говоря, я не ожидал, что он захочет меня слышать, - и потому его ответ тогда застал меня врасплох. Я видел, как его глаза светились неприкрытой радостью, когда он услышал меня, и я надеялся, что это будет означать окончание его войны против моих несчастных смертных. Я ждал чего угодно, и меньше всего я был готов к тому, что он отшатнётся от меня, а потом - просто повернётся ко мне спиной.
В тот момент Гнев словно бы прочертил границу между нами, окончательно нас разделив. Больше я не пытался достучаться до него никак - отречение есть отречение. Но это не означало, что я перестал понимать, что он чувствует. Его злоба, смешанная с горечью обиды, с каждым днём всё крепла. Забыв про всё на свете, он смотрел лишь на мой народ, видя лишь то, как они калечат и убивают друг друга физически и морально, извращаясь над всем светлым, что только у них есть. Как создают идолы лишь для того, чтобы потом над ними надругаться. Как превращают саму Жизнь, нашедшую у них пристанище, в пытку, а любовь - в инструмент манипулирования другими, кого почему-то считали хуже себя. Он наказывал их, как, по его собственному мнению, и должен был, но они не становились чище, а лишь наоборот, словно издеваясь над ним, предавались всё новым грехам. Всё теснее бессильная злость Гнева сплеталась с обидой, когда он взирал на всё это. Его кары не имели воздействия на них, а лишь развращали ещё сильнее. А я, его отец, не желал его слышать, и лишь безмолвно наблюдал за тем, как два заполнивших его чувства превращаются в отчаяние, а мой любимый народ живёт во грехе, наслаждаясь нашедшей у них пристанище Жизнью и одновременно оскверняя её. И однажды Гнев пришёл к простому выводу: виноваты все, и всем воздастся сполна по их заслугам.

Я замираю на месте и вновь поднимаю глаза на луну. Теперь она совершенно не такая, какой была тогда. Даже несмотря на её холодный свет, она не выглядит зловещей или пустой. Но, как ни странно, именно это и заставляет меня вздрогнуть. Она - та же самая, но не та, какой была в тот день. Словно в насмешку надо мной, она выглядит спокойной и... тёплой.
Хотя, возможно, мне было бы легче, будь она снова пустой и холодной, как тогда.

... Я до сих пор помню, как это происходило. В тот день луна закрыла собой полуденное солнце, и его лучи, ставшие холодно-серыми, сияли над головой Гнева, подобно чудовищному нимбу, и грязными бликами играли на его сияющих доспехах. Он парил над безбрежным океаном, с каждой секундой взмывая всё выше и выше - и всё быстрее приближалась к планете её же собственная луна. И чем ближе она становилась, тем выше поднимался уровень воды во всех океанах, морях, озёрах и реках, словно бы следуя за Гневом навстречу Луне. Все облака на планете, даже самые лёгкие и маленькие, под властью моего Гнева превращались в зловещие, многослойные чёрные тучи, разрастающиеся с каждой секундой.
Луна была так близко, что можно было различить даже самые маленькие её кратеры, когда океаны поднялись почти до неба. И в тот же миг тонны воды словно лавина обрушились на моих смертных, сметая их и их дома, разрушая всё, что было им дорого, и всё, что они возводили веками. Чёрные тучи, то и дело сверкающие пронзительно-яркими молниями, вспарывающими небо, закрыли всё, кроме луны у Гнева над головой, хлеща тех, кому посчастливилось выжить, беспощадным ливнем. Гнев расколол ледники на далёких полюсах, заставив океан поглотить почти всю сушу.
Как мог, я пытался спасти свой народ от него. Лишь только я увидел происходящее, я хотел было укрыть их всех от его взора - но к собственному ужасу осознал, что я не могу это сделать. Все их судьбы были по-прежнему моей частью - но больше я был не властен над ними. Что бы я ни предпринял, чтобы их защитить, кара моего Гнева в виде потопа настигла бы их повсюду. Только сам Гнев мог бы защитить их от самого себя. Ненависть, в которую переросло его отчаяние, придала ему небывалую силу. Всё вокруг теперь было подвластно лишь ему.
Приложив все свои усилия, я смог вырвать у него лишь нескольких - тех, кого сам Гнев, видимо, считал искренними и безгрешными. Я предпринял всё возможное, чтобы их защитить и не дать Гневу до них добраться. В тот миг впервые за долгое время мои смертные отчасти отошли от меня на второй план. Всё, что меня интересовало, - Гнев. С тем, что происходило, пора была заканчивать раз и навсегда. Гнев уже перешёл черту, и не одну, решившись на массовое убийство во имя очищения. И с тяжёлым сердцем я бы вынужден признать, что мне придётся с ним сражаться.
И в то же время я понимал, что я просто не смогу причинить вреда своему сыну - пусть и падшему.
Первыми против него вышли четыре стража Рая, тетраморф. Древний страж, создание мощное и мудрое, сражалось невероятно храбро и яростно. Затаив дыхание, я наблюдал за их схваткой, чувствуя, как мощные когти сминают броню Гнева, отрывая и сминая её украшения, а челюсти щёлкают в миллиметре от его лица. Я слышал, как чёрный клинок Гнева со свистом рассекает воздух, когда он пытался вонзить его в тело противника. Поначалу я не сомневался, что перевес на стороне тетраморфа, и в его победе над Гневом я был уверен до последнего - ровно до того момента, как угольно-чёрный меч разрубил тетраморфа пополам.
В бессильном отчаянии я смотрел, как две окровавленные половины тела сфинкса исчезают под толщей воды, а Гнев, даже не вытирая крови со своего меча, снова замер, паря над вздыбившимся океаном. И не успел я полностью осознать то, что случилось, как тут к Гневу подлетела птица - маленький белый голубь, явно выпущенный спасёнными мной смертными, которые хотели с его помощью узнать, закончился ли этот ад. Некоторое время Гнев стоял недвижимо, словно бы не замечая птицы, - а потом со всей силы сжал его своей рукой, закованной в бронированную, блестящую перчатку.
Хруст костей и кровь голубя на броне Гнева. Я до сих пор помню, что я чувствовал, глядя на это. Я помню его злую улыбку триумфатора и взгляд в небо, когда он понял, что кто-то всё же укрылся от его всевидящих глаз, и теперь, благодаря этому убитому голубю, бывшему с ними, он сможет их отследить и уничтожить. Уничтожить так, как убил только что эту беззащитную птицу. Я смотрел на него, чувствуя всё, что чувствовал он, и по моим щекам текли слёзы. Моего сына, каким я его знал, больше не было. Вместо него посреди океана парило чудовище, жаждущее крови и расправ. Я знал, что ему было мало тех, кого он уже убил, - ему хотелось сделать это лично, наслаждаясь своей мощью и ужасом на лице жертвы. И пониманием того, что никто никогда его не остановит.
Даже я. Я не в силах идти против законов Жизни, которую всегда несомненно сменяет необратимая Смерть - и не имеет значение, ранняя она или поздняя, справедливая или нет. Всё, что я могу, - это отомстить ему за то, что он уже сотворил.
Месть...
Нечто словно бы вывело меня из оцепенения, и я услышал ещё одну мольбу, кроме мольб моих выживших смертных, - мольбу существа, некогда бывшего в Раю, но отправленного в Ад за его собственную же глупость. Он просил меня помиловать его и дать ему хоть один шанс исправить содеянное. И я услышал его. Я покинул своих любимых смертных в этот тяжёлый для них час, зная, что так будет только лучше. И я спустился в Ад, чтобы ответить ему на его мольбу. Лишь завидев меня, он упал мне в ноги, говоря, что готов на абсолютно всё, что я пожелаю, - и я уже знал, что мне с ним делать. Я уничтожил всё, что делало его им, и даровал ему новое воплощение - воплощение моего Возмездия. Того, кто и должен был встать на смену моему падшему Гневу.
Он вышел против Гнева, едва лишь мы покинули Ад. Как и в прошлый раз, я наблюдал за тем, как они сражались, вот только теперь я не чувствовал ничего, кроме спокойствия - и самоуверенности Гнева. Победа над стражами Рая окрылила его, и теперь он считал себя всесильным. Вот только пока что ему только предстояло осознать, что сражается он с равным себе, и моя жажда мщения так же велика, как велика его ярость.
В какой-то момент Гнев потерял бдительность, не успев вовремя парировать удар, и клинок Возмездия резанул его по шее. Забыв обо всём, Гнев на секунду замешкался, ибо разорванная броня впилась ему в кожу, - и в тот же миг аспект моего Возмездия с силой ударил его наотмашь по груди.
Невероятной силы удар почти что разрубил его надвое. Я чувствовал, как меч Возмездия рассекает его плоть и разламывает кости, слышал его чудовищный, полный боли крик и ощущал, как нечто гораздо сильнее его тянет его прочь отсюда с невероятной скоростью. А дальше всё прекратилось. Одним ударом я - именно я, а не мой пришедший на смену Гневу сын, - разрубил то, что связывало нас с Гневом задолго до сотворения мира, и больше я не мог чувствовать то, что чувствовал он. Я не чувствовал, как его забросило на луну, которую он, вызывая потоп, придвинул как можно ближе к планете моих смертных. Как и не чувствовал, как дробятся и ломаются его кости, разрываются органы, а смятая, раскалённая, разорванная броня капает расплавленным металлом на свежие раны и вгрызается в плоть словно ядовитые клыки. Равно как и не суждено мне было узнать, каково это, - когда сама сущность, душа, разрывается на сотни частей, которые аспект Возмездия заточил там, куда Гнев никогда не доберётся. Обессиленный, израненный и лишившийся всего, кроме физической оболочки, он был отправлен в вечное изгнание за свою строптивость и злобу.
И, словно желая, чтобы ничто не напоминало мне о произошедшем, дух Мщения, вернув луну на прежнее место, развернул её. Гнев, и без того лишённый практически всего и полумёртвый, теперь не имел права даже на то, чтобы видеть что-либо кроме непроглядной тьмы космоса....

Я чувствую, как моя нога касается земли, кажущейся плотной и жёсткой после мягкой водной глади. Помедлив где-то секунду, я схожу на берег, и пробитые ступни тут же отзываются острой болью. Мокрый песок прилипает к моим сапогам, а две капли крови с тихим шелестом ударяются о землю. Я перематываю ладонь бинтом потуже и отворачиваюсь, зажмурившись. Одному мне лишь ведомо, каких усилий мне стоит не смотреть в небо.
Передо мной - лишь возвышенность, покрытая чахлыми кустиками травы и старыми, потрескавшимися камнями - остатками некогда бывшей здесь лестницы. Я подхожу к остаткам её подножия и начинаю подниматься вверх, уверенно наступая на камни. Каждый осколок неправильной формы впивается в ступни словно кинжал даже через подошву сапог. Но никакая боль не сможет более выдернуть меня из воспоминаний...

... Я забыл о Гневе, как отец забывает своего некогда любимого, но пропащего сына. В действительности, мне было тогда не до него. Я наблюдал, как мои смертные отстраивают заново свой мир, делая его лишь лучше, чем он был прежде. Появлялись новые памятники, а старые народы в большинстве своём объединились в один - народ-победитель, самые сильные, отважные и... любящие из всех, кого мне доводилось здесь повидать раньше. А страшная история с потопом постепенно отошла на второй план, обросла легендами, а потом и вовсе стала легендой сама.
То, как они легко пережили эту трагедию, превратив её для будущих поколений в страшную сказку со счастливым концом, меня поистине впечатлило. Это было невероятно в их духе... и это было именно то, за что я их так любил. В одном лишь я не мог перестать себя укорять - что, надеясь на благоразумие Гнева, не смог сам защитить их. Я лишь наблюдал, и в итоге одолел его не я. Как я ни старался, я не мог простить себе того, что кинул их на произвол судьбы, спрятавшись за спинами своих слуг и воплощений. И спустя долгое время, когда они уже начали забывать не то что потоп, а даже легенды о нём, я раз и навсегда для себя решил: теперь я всегда буду рядом с ними. Здесь - сама Жизнь, которая чуть ли не была уничтожена у меня на глазах. Эти существа хрупки, и нуждаются во мне как никто другой. Они хрупки, а вся же остальная вселенная сильна. Она вполне сможет обойтись без Бога.
Я изгнал все свои сущности и воплощения, включая Возмездие, всех своих слуг и воинов. Все они, кроме нескольких ангелов и Милосердия, были отправлены в Лимб, где им предстояло остаться навеки. Я отрёкся от подавляющей части своих сил, чтобы стать равным моим смертным. В том новом мире, что я собирался для них сотворить, не должно было найтись места ни для мести, ни для сражений, ни для всего, что они влекли за собой. Как не было места и для прежнего меня.
Я пришёл к своему любимому народу как дитя смертной женщины. И всё то время, что я пробыл среди них, я так и продолжал воспринимать их с поистине детским любопытством - огромным и светлым. Воистину, вблизи они оказались не такими, как я ожидал. Их жизнь была достаточно тяжела и полна невзгод и лишений, и как бы стоически они это ни переносили, я не мог закрывать на это глаза. Как и не мог покарать тех, кто угнетал себе подобных, - я видел, что они творят это не со зла, а лишь из-за собственной слепоты. И я готов был открыть им глаза. Очень быстро они начали догадываться, кто я, и, как я и ожидал, они были несказанно рады мне - просто потому, что я, во всём своём величии, живу среди них.
Невольно я подумал о том, что всё же Гнев был неправ, считая, что они лишь стремятся меня задобрить.
Я охотно делился с ними своими умениями, и каждое из них восхищало их. До сих пор помню, как они смотрели на меня, когда я впервые прошёлся для них по воде - это были лица, полные благоговения, любви и почитания. В скором времени у меня появились друзья - самые настоящие, как и у любого из смертных, что приводило меня в небывалую радость. Я - их часть. Они признали меня, и любят меня за то, какой я, а не за то, кто я. Поистине, свет Жизни не мог отметить их просто так! Думая об этом, я рассказывал своим друзьям о тайнах порождённой мною вселенной, о том, что стояло за теми или иными событиями, истолковывал им тайные знаки, коими вселенная всегда была богата. А ещё я рассказывал им то, что будет потом - точнее, о том, что, по моему мнению, должно было произойти. Будущее невероятно изменчиво, и самый незначительный шаг может изменить его на корню. Но тогда я не думал о том, что моё желаемое будущее сможет хоть что-то изменить. Это место - мой дом. И я останусь здесь, что бы ни случилось.
Если бы я знал, как я ошибался.
Тот, кого я считал своим лучшим другом, оклеветал и предал меня, сказав местным правителям, что я - обычный преступник. Он предал меня не из-за затаённой злобы за что бы то ни было, что я бы мог простить. Он променял меня на деньги, которые я бы мог в любой момент сотворить для него. Остальные же мои друзья оказались настолько трусливы, что даже не стали пытаться меня оправдать. Никто не бросился ко мне на помощь, когда они волокли меня в тюрьму. Никто не сказал ни слова, когда прозвучал приговор - казнь на кресте. Никто не стал мне помогать, когда я тащил свой крест через весь город, а потом - по бескрайней пустыне. А их лица, ещё вчера полные благоговения и обожания, теперь были полны искреннего презрения. Тут и там я слышал слова о том, что я получил по заслугам.
Но я в тот момент прислушивался не к ним. Я вспоминал слова Гнева о том, что я для них - источник выгоды, сродни колодцу. Иссушат - и избавятся...
Я помню, как они распинали меня на кресте, вколачивая мне в конечности огромные ржавые гвозди и срывая с меня одежду. Толпа, падкая на зрелища и расправы, ждала моей смерти - как стервятники у раненого зверя. Только вчера почитавшие меня, теперь они от меня отвернулись, и каждый из них был готов швырнуть в меня чем-нибудь и ускорить мою смерть, допусти того мои палачи.
Я скосил глаза на собственную руку, глядя, как кровь из неё течёт по деревянному кресту. И так же как и эта кровь, капля по капле, покидало меня и моё восхищение этим народом. Всё это время я ошибался на их счёт. Они далеко не такие любящие, как я полагал. Но они не бездушные, нет. И не дикари, просто решающие свои проблемы единственным известным им способом в силу своей глупости. Этот же народ не глуп, но и не умён. Они ничем не отличаются от тысяч подобных им, раскиданным по этой необъятной вселенной. К тому же, моя любовь к ним действительно их развратила - как Гнев и предрекал...
Острие копья вонзилось в мою грудь чуть пониже рёбер, заставив меня отвлечься. Они решили проверить, мёртв ли я, - но я не собирался доказывать им, что так они никогда меня не уничтожат. Пусть попляшут себе на костях. Бросив на кресте свою смертную оболочку - лишь пустое тело без личности и без души, - я тут же переместился как можно дальше от них и, приняв самый привычный мне облик, стал дожидаться ночи...

Медленно, по капле, мои истинные силы возвращаются ко мне. Я мог бы устроить смертным то, по сравнению с чем устроенный Гневом потоп показался бы им лёгкой рябью на поверхности ручья, но мне этого совершенно не хочется. Я не чувствую к ним ни ненависти, ни желания отомстить, и даже не хочу пытаться понять их. Пусть живут с тем, что сделали, как хотят, и если я и буду им помогать, то не сильнее, чем другим.
Одного лишь жаль - что осознание было настолько болезненным и долгим.
Я поднимаюсь на возвышенность. Передо мной - бескрайний луг, кажущийся во тьме ночи чёрным, и пронзительно пахнущий цветами. Запах кружит голову, ветер треплет волосы, пытаясь мягко слизнуть мою кровь с моих же израненных ладоней. Я мог бы убрать эти раны в любую секунду, но я не сделаю этого. Я это заслужил. Заслужил за то, что позволил собственным ложным выводам и слепой любви затмить самому себе разум и променять весь мир на горстку неразумных, алчных существ.
Слёзы застилают мой взор, когда я вновь поднимаю глаза на луну, кажущуюся такой располагающей и мягкой, этакой молчаливой, мудрой наставницей. Но не для меня. Я - Всевышний, но даже я не могу увидеть того, кто заточён на её тёмной стороне, - лишь знаю, что он всё ещё там. И только из-за того, что когда-то я от этого сам отрёкся...
Сегодня ночью я верну всех, кого изгнал, на их места. Теперь всё будет по-прежнему и в то же время по-другому. Вот только...
Всех ли?

Галид...
Ты слышишь меня, я знаю. Ты не можешь не услышать. Я понимаю, что ты не хочешь этого, но умоляю: выслушай меня! Я был глуп и слеп! А ты был прав насчёт них всё это время. И ты видишь, через что мне пришлось пройти, чтобы это осознать.
Верь мне, я совершенно не хотел, чтобы всё случилось так, как оно случилось. Я не должен был путать Жизнь и Любовь. Они не должны были казнить меня, оклеветав. А ты... ты не должен был быть изгнан. Потому что ты хотел лишь защитить меня - теперь я это вижу. То, что я принял за злобу, было лишь бессилием. И теперь, раз за разом вспоминая, что я наделал, я вижу, что ты до последнего пытался... даже не защитить меня. Предостеречь от неверного шага. Жаль, что я понимаю это только теперь.
Я знаю, ты зол на меня, и вряд ли сможешь по-настоящему простить хоть когда-то. И я сам не знаю, что я могу сделать, чтобы заслужить твоё прощение. Хочешь, я верну твою душу, пожертвовав не одной сотней жизней, хочешь - сотворю тебе новую, пожертвовав частью своей? Я виноват в произошедшем. Моя вина, но только твоё за неё наказание.
Этой же ночью я верну всех, кого изгнал из-за своей слепой любви - включая и тебя. Я никогда не должен был так поступать с теми, кто был мне действительно предан, приписывая их качества тем, кого полюбил ошибочно и слепо. Теперь я вижу, что все те, кто пострадал от моей слепой любви - нет, не любви, а, скорее, одержимости ими, - были готовы по-настоящему идти со мной до конца. И именно поэтому я не залечу эти раны. Я заслужил их, добровольно лишив себя и защиты, и истинной любви ради тех, кто всё это время действительно ждал меня - но лишь ради собственной выгоды.
Я виноват, и я всецело это признал. Не прощай меня, но молю, ответь мне. Это всё должно быть не так! И я исправлю свою ошибку. Мы вместе исправим.
Прошу тебя, ответь мне. Пора домой...

Весь мир вокруг замер вместе со мной в ожидании. Но лишь тишина была мне ответом.