Из прошлого года, и опять про Лирика.

читать дальше Тончайшая энергетическая нить, созданная тем, что помогло четырём верным друзьям проделать столь нелёгкий путь, не собирается отпускать, и в этот раз помощи ждать неоткуда. Ловкие пальцы Тейлза, которые смогли помочь в прошлый раз, при их первой встрече с Лириком, сейчас просто ничего сделать не в состоянии - в этот раз оковы на руке у каждого из них, и сжимают они так, что кажется, что в любой момент они просто раздавят своих пленников. Здесь нет ничего и никого, способного помочь, - только багряный мрак, только пропасть под тем, что кажется маленьким островком среди этой почти что кромешной тьмы, только останки роботов Лирика, разрушенных друзьями. И сам всесильный владыка этого места. Всё его механическое тело, тронутое ржавчиной, но, несмотря на это, крепкое до сих пор, покрыто копотью и вмятинами, а сам он едва ли не лежит на чёрном от времени полу, тяжело дыша после долгой схватки. Силы Соника с друзьями и Лирика оказались равны - все участники боя устали до предела, но победить за время честной схватки не удалось никому. И сейчас, когда, как казалось друзьям, Лирик поймёт, что проиграл, и решит, желая сохранить свою жалкую змеиную шкуру, сдаться, он из последних сил пошёл на такой шаг, как снова использовать свою, но подчиняющуюся, как они наивно думали, теперь только им, технику против них. Никто не придёт на помощь. Неоткуда ждать спасения. И весь их путь, все их приключения, лишь сплотившие их ещё сильнее, окажутся просто напрасными.
Друзья видят, как Лирик медленно, опираясь на свои трёхпалые манипуляторы, пытается подняться. Он явно не хочет отдавать их на растерзание своим роботам, поскольку от двух ежей, ехидны и лисёнка он получил сполна, а потому жаждет расправиться с ними сам. Его упругие бока, тоже покрытые копотью, тяжело вздымаются при каждом его вдохе, а две стороны его украшенного чьими-то черепами капюшона, на удивление, не пострадавшего в схватке, снова разъединяются, обнажая то, что некогда было его затылком, теперь всё опутанное проводами.
Сонику, чтобы увидеть морду Лирика, приходится постоянно косить глаза, но сейчас он немо, боясь сказать хоть что-то, умоляет Тейлза о том, чтобы он, как и в прошлый раз, смог совладать с адской технологией, сковавшей их всех. Лучшего момента, чтобы добить Лирика, просто не существует! Он ослаблен до предела, от его железной армии осталось очень мало, а ещё он сам, можно сказать, подставил своё единственное слабое место под удар. Всего одна атака - и он будет повержен! Вот только, каким бы ни был заманчивым этот шанс, и как близко он бы ни витал в воздухе, воспользоваться им вряд ли удастся. Все четыре друга, плотно прижатые друг к другу, зависли в нескольких метрах над землёй, а их оковы слишком прочны. Четыре друга такие разные, но, как сейчас думает Соник, все они думают об одном. О том, как бесславно закончатся их жизни в этом проклятом змеином логове.
Лирику, наконец, удаётся подняться. Взгляд его прикован к его пленникам, а дыхание становится чуть менее судорожным. Он чувствует, как по его телу, не закованному в броню, стекает кровь, прекрасно осознаёт, что его железной части, его тюрьме, понадобится основательный ремонт, когда всё закончится, но сейчас, как он думает, этими мелочами можно и пренебречь. За два дня на свободе он смог раз и навсегда показать назойливой четвёрке, кто здесь владыка мира, а кому настала пора уйти в историю. Больше никакого сопротивления, никаких битв и даже восстаний. Мир встанет перед ним на колени, а то, что Лирик милостиво оставит от своих врагов, будет висеть над головами всех и каждого мрачнейшей угрозой. Как никогда, Лирик понимает, что его ненависть ко всему, что из плоти и крови, не безосновательна. Эти существа заигрались в героев и королей, считая себя незаменимыми. Что же, настало время показать им, что без них и всему миру, и одному конкретному существу, последнему из всего своего народа, будет только лучше.
Боковым зрением Лирик замечает небольшую вспышку - и быстрее, чем его разум едва ли успел заподозрить неладное, инстинктивно бросается вперёд и чуть в сторону. Резкий свист, густой рыжий свет, звук удара чего-то твёрдого и раскалённого о мягкую плоть - и в тот же миг на иллюминатор механического тела Лирика с характерными противными звуками словно из хлева падают куски свежей плоти. Лирик недоумевает ровно секунду касательно того, что произошло, но, лишь стоило ему посмотреть чуть дальше того места, где он находился ещё секунду назад, как он понял, какая участь могла бы его ожидать. На одной из платформ в сердце его логова стоит робот-шагоход красного цвета. Он невероятно потрёпан, так, что сам факт того, что он не разрушился на пути сюда, вызывает лишь удивление. У него за спиной видна абсолютно пустая ракетница, из которой идёт дымок, а вместо головы у него пространство для полукруглой капсулы. Творение того, кто привык решать свои проблемы чужими руками, и сейчас сидит в своей капсуле, бледный как полотно. Даже его густые усы, как может показаться, поникли, а в глазах, несмотря на его почти непрозрачные очки-пенсне, виден всеобъемлющий ужас.
Лирик понимает, что именно произошло, но, ощущая радость от избавления и пустой гнев от того, что ему не дали шанс расправиться с врагами лично, снова смотрит на то, что осталось от четырёх друзей. Ракета того, кого весь мир считал реальной угрозой, предназначалась Лирику, вот только он успел от неё увернуться, и она попала в точности в головы надоедливой четвёрки. Все их тела черны от сажи, а головы двоих из них напоминают разрывные пули из мяса - такие же раскрытые, размножённые, кровавые, с пустыми глазами навыкате. Голов двух других и вовсе не осталось, а у их неформального лидера видно лишь основание его черепа. Их плоть больше всего напоминает мясо на углях, и Лирик, неспособный чувствовать запахи, всё равно уверен, что пахнет теперь в его логове соответствующе. Но его сейчас волнует не это. Пусть четыре друга и мертвы, но остался жив тот, кто до последнего, пока его не раскусили, пытался притвориться союзником.
- Нет... - тем временем, не сводя глаз с обезглавленных им же самим четырёх тел, отчаянно шептал доктор Эггман, из-под очков которого текли слёзы боли и отчаяния. - Я не... Не этого... Как же теперь... Пощади!
Эггман всё ещё не верит в то, что всё происходящее - реальность. Горькие слёзы бегут по его щекам, падая куда-то вниз, на его большой живот и панель управления транспорта, а глаза хотят одновременно зажмуриться от страха и смотреть вперёд, туда, где сейчас висят в воздухе скованные намертво трупы тех, кого он пусть и считал врагами, но, как он понимает сейчас, никогда не хотел убивать. В их с Соником вечных схватках победу всегда одерживал синий ёжик и его друзья, но Эггман, как он сейчас горько признаёт перед самим собой, не хотел победы. По крайней мере, такой победы, кровавой и жестокой. Соник, Тейлз, Наклз и Эми не должны были умереть, особенно сейчас, когда битва с Лириком была почти что выиграна! Да и, как с горестью признаёт сейчас учёный, он не одержал победу, - скорее, наоборот, уничтожил сам себя. Только четырём друзьям было по силам совладать с Лириком. А его, Эггмана, смерть - только вопрос времени...
Медленно, стараясь ненароком не навредить самому себе, Лирик движется по направлению к шагоходу своего бывшего союзника. То и дело его раздвоенный язык пробует воздух на вкус, а на его губах играет кровожадная ухмылка. Пусть он желал не такой победы, но лучшего исхода ему представить сейчас сложно. Враг разгромлен, всецело и абсолютно, а Эггман, единственный оставшийся в живых из тех, кто мог бы представлять угрозу, сейчас может лишь плакать в ожидании своей гибели. Он даже перестал лепетать свои нелепые мольбы о пощаде и извинения, сорвавшись на всхлипывания и полные боли быстрые вдохи, и Лирик, как он понимает сейчас, не может не радоваться этому. Враг оказался жалок и слаб, и сейчас это видно во всём, что сейчас разворачивается перед его глазами.
- Поделим всё пополам... - хрипло и с трудом выдавливает из себя Лирик, которому только его ненависть не даёт просто отдать Эггмана на растерзание своим роботам. - Ты же помнишь свои слова, учёный? Будь ты в самом деле на моей стороне, ты бы плакал от счастья, что я дал тебе шанс избавиться от этой грязи, - кивает он в сторону четырёх обезглавленных тел с явно звучащим в голосе омерзением. - Что же, с тебя довольно неизвестности. Передавай своим давним недругам привет...
Сказав это, Лирик тут же сжимает одними лишь концами заострённых пальцев своего правого манипулятора шею Эггмана мёртвой хваткой. Лицо учёного, бледное как полотно, тут же наливается красным от крови, но длится это буквально мгновение. Очень быстро оно становится схожим по цвету с перезрелой сливой, а из горла Эггмана вырывается жалкий предсмертный хрип. Он не видит, как пальцы Лирика покрывает его кровь, почти не чувствует боли от них, и даже не видит, рядом ли Лирик или он решил оставить свою очередную жертву умирать от уже причинённых им ран. Глаза выкатились из орбит, язык болтается как у казнённых много лет назад через повешение. Эггман так и не успел осознать, в какой момент смерть милостиво забрала его из этого багряного ада.
Лирик отпускает шею Эггмана, из-за чего труп учёного вываливается из капсулы на пол его змеиного логова, и тут же нажимает на кнопку у себя на груди. Энергетическая нить, сковывающая четыре трупа, исчезает, позволяя им упасть на пол логова с отвратительным звуком. А затем повсюду раздаётся лязг металла, верный признак того, что сюда идут новые роботы. Пусть железная армия Лирика и поредела благодаря этим глупцам, но сейчас это не имеет значения. Он всегда успеет построить новых роботов, а сейчас настало время парада истинного триумфатора, на котором его войску будет отведена самая почётная роль. Скоро весь мир увидит то, в каком именно мраке им придётся жить навеки, и что именно стало с их подобиями героев и тирана. Он, Лирик, и его армия пришли сюда навсегда, и сейчас он очень хочет нести эти тела как знамёна своей победы. А потом...
На мгновение Лирик смотрит слегка в сторону от того, где сейчас его роботы, уже пришедшие сюда, поднимают четырёх обезглавленных друзей, - какое-то не характерное его логову движение зацепило его взор. Он догадывается, что там кто-то есть, но так, как он понимает, даже интереснее. И в самом деле, на одной из платформ стоит ещё один ёж, чёрный, с красными полосками в иглах. Внешне он выглядит совершенно бесстрастным, но в его больших красных глазах явно видна тень разочарования. Очередной враг, которого Лирик тоже хочет добить, но лишь только он повернулся в его сторону, как незнакомец исчез. Будто бы его там и не было, просто растворился в одночасье. Однако Лирика, и без того истощённого схваткой, это не пугает, но и не радует. Ему просто всё равно. Кем бы ни был этот ёж, какими бы силами ни обладал, значение здесь имеет лишь то, что он тоже из плоти и крови. Лучшим шагом для него будет покинуть этот мир раз и навсегда. По крайней мере, так он не успеет, подобно своим живым собратьям, в лучшем случае стать просто рабом.

... Они идут вперёд, и ничто и никогда не сможет их остановить. Им не осознать свой новый статус хозяев мира никогда, но даже это для них не преграда. Они выглядят по-разному - кто-то потрёпан былыми битвами, у кого-то разбито оружие или нет конечности, но они всё равно внушают ужас любому, кто только осмелится попасться им в поле видимости. Пейзажи сменяют друг друга один за другим, подобно безграничному и полному отчаяния хаосу в душах всех, кто до последнего верил, что добро победит всенепременно. Земля дрожит под их ногами, а стоны ужаса и плач вокруг звучат для них как гимн истинных победителей. Они - непобедимая стальная армия Лирика, пришедшая сюда навсегда.
Страх. Панический страх наводняет множество душ тех, кто видит и полностью осознаёт то, что происходит сейчас. Роботы во всех уголках мира идут ровными шеренгами, шаг в шаг, рост в рост, но даже не эта излишняя правильность - самое страшное в них. Каждый их отдельный батальон несёт по одному жуткому штандарту - у четырёх из них на огромный шест водружены обугленные и обезглавленные тела тех, в кого все верили, и кого считали героями, а последний из пяти батальонов Лирика несёт мёртвого Эггмана, чей язык трясётся в такт их шагам. Чудовищные знамёна победы не получится пропустить мимо глаз, которые увидят их, как ни стараешься спрятаться, ушей, слышащих грохот стальных ног, ртов, с которых в унисон со всей толпой сами срываются стоны и всхлипывания. Прежний порядок умер вместе с четырьмя героями и одним недругом.
Один немой вопрос возникает у всех, кто застаёт такое зрелище: где же сам Лирик? Все невольно ждут, что он где-то рядом, в пяти местах одновременно, но его просто нет. И от этого не становится легче ни на йоту - для всех это своего рода отсроченная казнь, такая, где зловещее затишье само по себе пытка, и пытка очень изощрённая. Мысли у толпы, больше всего опасающейся и ждущей появления Лирика одновременно, самые разные, но у всех невольно и предательски сидит в голове такое простое во всей своей убогости понимание того, что с Лириком можно было бы договориться. Его железные болваны, вооружённые до зубов, неспособны мыслить, и от них можно ждать всего. Только сейчас они просто идут стройными рядами по своей новой вотчине, но кто знает, какой именно они получат приказ через секунду, и на что пойдут ради его выполнения? А Лирик... Пусть он и ненавидит всех, кроме тех, кто составляет его армию, но тщедушные мысли о том, что с ним можно было бы попытаться договориться и выторговать себе хоть каплю свободы, всё равно не отпускают многих.
Они не знают, как же они неправы. Как и не знают, что именно за жуткую роль предопределил для них Лирик.
Роботы в разных концах мира идут тем же маршрутом, которым шли и четыре павших героя. В их искусственных подобиях сознания уже прочно сидят образы тех, кого встречали убитые, о чём говорили, и кого им стоит убить в первую очередь. Тепловизоры и цепкая искусственная память не подведёт никогда, а потому им бесполезно бежать, прятаться или умолять о пощаде. Те, чьей ещё крови жаждет Лирик, подписали себе смертный приговор ещё тогда, когда рискнули обратиться за помощью к Сонику и его друзьям.
Выстрел, от которого толпа вокруг испуганно и трусливо крича, расступается. Два брата-лодочника, что помогли четырём друзьям пройти через не самую простую местность, падают замертво с обугленными дырами в груди. Лазерные пушки - достаточно мощное и изящное оружие, чтобы убить сразу двоих, не задев никого постороннего.
Выстрел. Пожилая медсестра, посвятившая свою жизнь спасению жизней других, не смогла выторговать себе право на существование, просто потому, что когда-то попросила ныне павших героев о помощи. Её ласковые руки более никому не помогут чувствовать боль не так остро, ни добрые, ни злые мысли не побеспокоят её разум. Она даже не успевает понять, что именно с ней произошло. Кто знает, возможно, в данном случае смерть и избавление.
Выстрел. Несколько ворчливый, но в глубине души очень добрый фермер становится очередной жертвой бездушных машин. Он даже не знал толком тех, кто невольно поспособствовал его гибели, - всё, чего он хотел, - просто спасти свой урожай от нашествия роботов Лирика. Этой простой истины не объяснить роботам, для которых он в любом случае оказался бы врагом. Не его руками, но с его наводки пострадала железная армия нового хозяина мира. Только поэтому он заслужил билет на тот свет.
... Выстрел. Выстрел. Выстрел...

И только трое существ смогли найти в себе силы, чтобы попытаться противостоять новому миропорядку. Старик Клифф, его верный друг и помощник - маленький робот по имени Квинси и бывшая слуга Лирика, МАЙЯ, тоже робот, старый и покрытый мхом и коррозией, долгие века назад восставшая против своего жестокого создателя, сейчас скрылись в одной из комнат заброшенной исследовательской лаборатории народа Лирика. Они, как и все вокруг, не знают, что будет дальше, но сдаваться просто так в их понимании - просто трусость и чёрная неблагодарность, которой только можно отплатить павшим героям. В своё время все трое сделали всё ради того, чтобы Соник и его друзья победили, но сейчас, пусть это и не высказано вслух, они чувствуют, будто бы этого было недостаточно. Но что же тогда стоило сделать?
Клифф прикрывает глаза в неожиданный момент тишины среди их долгой и полной отчаяния и непонимания, как жить дальше, беседы. Мыслями он не здесь, а далеко в прошлом, в том дне, когда четыре друга, не ведая, что они невольно сотворили, спрашивали у него о гробнице огромного змея. Тогда он рассказал и показал им всё, что знал о Лирике и его покойном народе, сам, желая не запугать, но помочь. Квинси, знавший Лирика до этого, помог им избежать множества опасностей логова зловещего змея, а МАЙЯ, одна из тех, кто боролся с Лириком ещё в те давние времена, даровала друзьям шанс на то, чтобы они нашли так нужные Лирику для победы Кристаллы его народа до того, как он доберётся до них. И всё равно даже таких мер оказалось мало.
- Что же делать, что делать... - тихим шёпотом, понимая, что у Лирика сейчас везде могут найтись глаза и уши, повторяет Квинси, держась за голову, будто бы живой. - Нас всего трое, у нас нет такой армии... Мы обречены!
- Тише! - шикает на него Клифф. - МАЙЯ, ты смогла придумать хоть что-нибудь?
МАЙЯ, небольшой круглый робот с одним-единственным глазом-сканером, на мгновение поворачивается куда-то в сторону. Определённо, лучшие годы её существования позади, а много лет назад она уже выполнила свою задачу - похоронить Лирика заживо. В те далёкие годы она рассчитывала, что чёрная страница книги жизней перевёрнута, раскрашена, а сам Лирик вскоре будет забыт как страшный сон. Вот только у мироздания явно другие планы. МАЙЯ чувствует грусть и ответственность, зная, что сейчас она - одна из немногих, кто в силах бороться. И она не успокоится, пока Лирик не будет либо убит, либо отправлен обратно в свою могилу.
- Один путь кажется мне верным, - наконец, высказывает МАЙЯ своим мягким искусственным голосом. - Нам нужен Кристалл. Отсутствие даже одного Кристалла сильно ослабит Лирика и его слуг. Квинси, - наконец, обращается она к маленькому роботу, - я вижу в тебе последнюю надежду этого мира. Ты должен пробраться в логово Лирика, пока его там нет, и выкрасть по крайней мере один Кристалл.
- Я буду героем дня! - впервые за весь день радостно заявляет Квинси, выпрямляясь во весь свой маленький рост. - Соник, обещаю, я не подведу тебя и твоих друзей! Вот только...
- Что? - в два тихих голоса интересуются Клифф и МАЙЯ, перебивая его.
Квинси недолго открывает и закрывает свой рот, прежде чем продолжить свою речь.
- Пока я доберусь до логова, пройдёт куча времени... Может, можно как-то сократить этот путь и не натолкнуться на его железных головорезов?
- Обдумываю... Обдумываю... Обдумываю... - постоянно повторяет МАЙЯ, отчего-то оглядываясь по сторонам. - К сожалению, моей энергии не хватит, чтобы отправить тебя в прошлое и изменить ход событий. Но я могу создать портал, который отправит тебя в логово Лирика.
- Так давай же! - нетерпеливо и громко шепчет Квинси.
Клифф осторожно протирает свои очки, безотрывно смотря на двух роботов перед ним. Он сам до конца не понимает, почему, но план МАЙИ не кажется ему самым лучшим и продуманным. Как знает старик, трое повстанцев сейчас рискуют всем, и вероятность остаться ни с чем невероятно высока. И без Кристаллов Лирик представляет огромную опасность, не говоря о его роботах. А его логово уж тем более нельзя назвать безопасным местом. Здесь и сейчас везде глаза и уши абсолютного зла, и действовать надо очень осторожно. Пусть это место и его предназначение сейчас для Лирика и тайна, но Клифф не уверен, что это затишье продлится вечно.
А ещё здесь есть кое-что иное. Клифф никак не может понять, почему именно МАЙЯ, прежде не сводившая своего искусственного взора с него и Квинси, вдруг начала вертеться во все стороны как юла. Что же это? В этом месте не может двигаться ничего - лаборатория давно заброшена, а те немногие механизмы, что смогли активировать Соник и его друзья, не протянули долго без необходимого обслуживания. Значит ли это, что её сенсоры, чуткие, несмотря на множество веков, что-то смогли засечь?
- Не понимаю, - тут же, словно подслушав мысли Клиффа, озадаченно и не без доли испуга в своём мягком голосе, произносит МАЙЯ. - Я регистрирую движение вокруг нас, но мы здесь одни. Роботы Лирика не настолько совершенны, чтобы не издавать звуков при движении. Даже если бы они здесь были, мы бы услышали их шаги. Однако существует небольшая вероятность того, что...
- Вы действительно здесь не одни, - подобно грому, звучит прямо за спиной у Клиффа хрипло, ехидно и вкрадчиво.
Одного лишь звука этого голоса хватает для того, чтобы в тот же миг старика прошиб холодный пот. До этого он не слышал такого голоса, но сейчас это не имеет значения. Он прекрасно знает, кто именно у него за спиной, а потому и до последнего не хочет оборачиваться. И в самом деле, МАЙЯ оказалась права, говоря, что роботов Лирика тут нет. Нанести визит тем немногим, у кого могли найтись силы бороться с ним, Лирик решил лично.
- Твоё место в могиле, негодяй! - теперь уже не делая свой голос намеренно тихим, выпаливает Квинси, вот только в этой намеренной браваде нет ни капли уверенности. Его голос дрожит, как дрожит и нижняя искусственная челюсть, а сам он почти что сжался в комочек страха. Здесь теперь страшно всем, и, как никогда, все понимают, что противопоставить им Лирику нечего. Он один стоит целой армии, и вовсе не факт, что если они попытаются его атаковать, то он не призовёт своих роботов. Последняя надежда исчезла навсегда, и более никто и никогда не встанет у Лирика на пути.
Лирик плавно огибает Клиффа и Квинси так, словно ему нет до них дела. Взгляд старика, полный осознания и печали, машинально впивается в его закованную в механическое тело спину, подмечая все стыки, пятна ржавчины и провода. Клифф сам не знает, за что именно на этой ржавой броне хочет зацепиться его взор, но в этом "что-то" он словно бы ищет немую надежду на пощаду. Только теперь он понимает, что борьба была проиграна до того, как она началась, и жить им остаётся какие-то мгновения. Но всё-таки одно кажется Клиффу странным. То, что Лирик ненавидит всех, кто из плоти и крови, сейчас известно каждому. Вот только почему-то его сейчас интересует не живой Клифф. И даже не его маленький помощник. Внимание змея привлекла именно МАЙЯ.
- Вот мы и встретились, предательница, - цедит Лирик сквозь свои ядовитые клыки. - Больше всего я ждал того момента, когда мы поменяемся местами. Легко сражаться на стороне тех, кого больше и кто сильнее, против одного и без того измученного болезнью существа. Однако я всё равно верил в тебя. Я - твой создатель, и я, вопреки всему, во время своего заточения верил, что ты всё осмыслишь, разложишь по полочкам и примешь сторону того, кто прав, а не горстки ошибок жизни. У тебя сейчас могло быть всё и даже больше, но ты сама подписала себе приговор. Вскоре тебя заменит кто-то более достойный...
МАЙЯ хочет что-то возразить, желая хотя бы задеть Лирика, но он не даёт ей сказать и слова. В тот же миг стальная кисть его манипулятора крепко хватает МАЙЮ - и сжимает мёртвой хваткой. Всю лабораторию наполняют скрежет и треск, а стальные части МАЙИ падают на пол со звонким, раздающимся роковым эхом, грохотом. Ещё одного врага Лирика сейчас не стало, а надежда на возвращение к старым устоям лишь развеялась ещё сильнее.
Рука Лирика разжимается, а сам он, не опуская её, стряхивает кисть так, словно на ней оказалось что-то липкое. Не прекращая шевелить пальцами и покачивать хвостом, он поворачивается к Клиффу и плотно прижавшегося к нему Квинси. Только теперь Клифф впервые смотрит Лирику в глаза, и с каждой секундой он чувствует, как этот тяжёлый и полный чистейшей ненависти взгляд его жёлтых глаз лишает его не то, что остатков мужества - жизни. Раздвоенный язык Лирика пробует воздух на вкус, и отчего-то от этого не самого злого жеста Клифф чувствует как никогда отчётливо, как пот катится по его спине градом. Он знал, что век его скоро подойдёт к концу, но сам он себе никогда не желал такой жуткой кончины. Лирику всё равно, что Клифф стар, что он не сможет причинить ему физического вреда, да и просто может быть полезным. Он попытался бунтовать. И только за это и заслужил расправы.
Прикрыв зачем-то глаза третьим веком, Лирик качает головой, так, словно его что-то разочаровало сильнее, чем предательство МАЙИ. На мгновение он опускает голову с лёгким шорохом проводов и зондов в его затылке, а затем - резко выбрасывает вперёд правую искусственную руку. На его ладони тут же появляется изумрудное свечение, и тут же, фактически моментально, из оружия, закреплённого там, вылетает сгусток энергии такого же цвета. Клифф и Квинси, так кстати для Лирика, решившие встретить смерть вместе, как подобает настоящим друзьям, если и мучились от фактически сожжения заживо, то мука эта окончилась быстро. Первая, но явно не последняя, но, определённо, опасная для Лирика попытка бунта была искоренена в зародыше. А сам новый владыка мира решает, что на пока что довольно боёв и показательных расправ. Есть в этом мире и более полезные и достойные его внимания вещи.

Место, прежде вызывавшее у многих нездоровую зависть, теперь никогда не сможет привить кому бы то ни было столь неправильное чувство. Некогда этот огромный дом белого цвета, весь изукрашенный золотистыми узорами, принадлежал очень жадному и тщеславному мэру, привыкшему только обещать своим горожанам все мирские блага перед выборами, но благополучно забывавшему обещанное, лишь только он снова оказывался на нагретом им же самим для самого себя месте. В этом доме всё разве что не кричало в голос о тщеславии и богатстве - три этажа, на которых с комфортом размещались несколько гостиных, в одной из которых вся стена была заменена панорамным окном, огромная спальня, детская в мягких тонах, библиотека, комнаты для гостей, ванная и целых два обеденных зала с кухней при каждом из них, позволить себе кто-то менее известный и самовлюблённый не смог бы никогда. Вот только более этому месту не быть молчаливым монументом богатству и себялюбию. Мэр, так некстати попросивший Соника и его друзей поспособствовать его переизбранию, был убит роботами Лирика за столь не приятную новому владыке мира связь.
А сам этот дом, оставшийся без прошлых хозяев жизни, Лирик решает облюбовать как свои новые хоромы, однако вовсе не потому, что ему по душе блеск и слава. Этот дом расположен в самом сердце захваченного им мира, а потому наблюдать за своей вотчиной отсюда кажется ему максимально удобным и правильным. Его логово, служащее ему верой и правдой до сих пор, конечно, было, есть и будет прекрасным местом для того, чтобы строить планы и претворять их в жизнь, но сейчас, когда мир хоть и встал пред ним на колени, он всё ещё не сломлен. А в том, что бунтам быть, Лирик не сомневается ни капли. Он помнит и свой ныне покойный народ, и всё то, что узнал о нынешних органических существах за эти два дня, что он посвятил их порабощению. Они одновременно разные и такие схожие в общем и в деталях, а потому Лирик знает, чего от них стоит ждать. Эти существа напуганы, но их же страх толкает их вперёд, лишь бы он смог исчезнуть.
Армия Лирика велика и сильна, но Лирик понимает, что самое тяжёлое ещё не позади. И на нём самом, и на его роботах дорога к мировому господству оставила свои неизгладимые следы. Много его верных слуг было разрушено четырьмя друзьями, и на восполнение боевых единиц уйдёт немало времени. Да и самому Лирику невредимым из долгих схваток выйти не удалось. Его механическое тело ржавого цвета всё покрыто вмятинами, копотью и глубокими царапинами, а на не закрытом им хвосту всюду видна как запёкшаяся, так и свежая кровь из ран и ожогов, полученных им в его последней, как он хочет верить сейчас, личной схватке. Многие из этих отметин будут заживать долго и с болью, а на их месте останутся новые шрамы. К тому же, сейчас у него, как и тысячу лет назад, сейчас опять предательское ощущение, будто бы ещё одно движение, даже такое ничтожное, как вдох, - и он просто рухнет на пол без сил. Однако он испытывает немую благодарность к своей же болезни за то, что она подняла голову только после выстраданной им победы. Сражаться в таком состоянии, как Лирик прекрасно понимает, он не смог бы никогда.
В этом доме, который сейчас, как незримо витает в воздухе, все и вся будут обходить стороной, лишь бы не навлечь на себя гнев новых хозяев мира, Лирику одновременно нравится и не нравится всё. Без сомнений, он расположен просто идеально, а тщеславие погибшего мэра отчасти оказалось Лирику очень кстати - это, как он прекрасно понимает, фактически единственный дом, в котором он может вытянуться во всю длину с комфортом, не думая, что его хвост или голова упрутся в стену или потолок. Комнаты в его новом, но, как он знает, временном жилище, огромны настолько, что невольно кажется, будто бы мэр предвидел, что будет с миром. Случайное, но такое полезное совпадение.
Роботы заняты зачисткой дома от того, что сам Лирик считает просто мусором, не имеющим права на существование, а сам владыка мира осторожно приподнимается с огромного трёхспального дивана, в котором он в будущем хочет свить полноценное змеиное гнездо, и смотрит чуть влево. Как штандарты проигравшей армии, в левом углу, прямо у огромного панорамного окна, жалкой кучей свалены трупы пятерых его недругов. Ещё недавно они играли роль знамён во имя устрашения, а сейчас, какие-то десятки минут тому назад, роботы Лирика принесли их сюда, повинуясь его немому приказу. Акция запугивания и намёков на то, что именно будет ждать каждого повстанца и партизана, закончена. Почти закончена. Как понимает Лирик, ему ещё есть, что сказать устами этих покойников.
Он даже не может вспомнить, когда именно ел в последний раз. Точно не в эти два дня, за которые он ставил мир на колени, - ещё до того, как его похоронили заживо. Представители его народа всегда ели мало, и Лирик - не исключение из этого правила. Вот только, как он вынужден признать, два дня перемещений, планов и жестоких битв на одной лишь ненависти не сможет вынести никто. Изъян органики, ошибка мироздания, просчёт природы, - как это ни назови, суть останется неизменной. Сейчас он очень голоден, и он знает, что на фоне его болезни попытки бороться с этим, без сомнений, отвратительным чувством собственной слабости - дурной признак. Простое и такое изящное решение видится ему самым верным: съесть то, что осталось от его недругов. Они не заслужили могил, которые могут превратиться в места паломничества для многих и многих глупцов, а из их шкур получится прекрасный материал для гнезда. Так легко и так достойно этих пятерых отбросов.
Медленно, понимая, что от звериного голода в сочетании с вновь поднявшей голову болезнью, ему может стать не очень хорошо, Лирик приближается к лежащим в углу телам. В этот день всё складывается просто идеально, и дело даже не в выстраданной им победе. Словно тоже желая покориться ему, не подводит и погода. В это время года всегда если не жарко, то просто тепло, но сейчас снаружи, как видит Лирик сквозь панорамное окно, моросит дождь и гуляет шальной ветер. Не тепло, но и не холодно, - идеальная температура для того, чтобы тела, которые долгое время носили роботы на штандартах, не подпортились. Лирик знает, что всех пятерых сразу съесть он не сможет, но положить начало своей жуткой трапезе сейчас будет самым умным шагом. Остаётся один простой вопрос - с кого начать?
Внимательным взглядом Лирик впивается в останки своих недругов. Эггмана съесть за один присест не получится - его труп сравнительно цел, а ещё он был весьма крупным. То же применимо и к Наклзу, который по меркам своего народа тоже был немаленьким, да ещё и очень мускулистым. Самый маленький труп здесь - труп Тейлза, но он был лисицей. Лисицы - чистокровные хищники, и сейчас, после долгого голодания, Лирик полагает, что от поедания хищника ничего хорошего с ним не случится. Остаются два ежа. Костяк этих существ, слишком долго игравших в героев.
Смотря то на Соника, то на Эми, Лирик, уже предвкушая свой то ли поздний завтрак, то ли ранний обед, довольно облизывается и ухмыляется, из-за чего из-под его верхней губы показываются острейшие клыки. Встреть он этих существ, которых всю жизнь вела их нелепая бравада, до того, как ему понадобилось механическое тело, он бы с удовольствием поделился ядом из своих пожелтевших от времени и отсутствия должного ухода зубов с каждым из них, но сейчас у него нет даже такой возможности. Избавиться хоть от малейшей части его поддерживающей жизнь тюрьмы он может в любой момент, но так он просто "одарит" себя билетом на тот свет. Очень бездарная смерть, которой он совсем себе не желает.
Прикрыв свои зловещие жёлтые глаза третьим веком, Лирик решает остановиться на трупе Эми. Эта девчонка, пусть она и не играла ведущую роль среди своих друзей, Лирику не понравилось сразу. Слишком громкая, слишком агрессивная и столь же глупая. Кроме того, она была невестой их главаря. Лирик не верит в высшие силы, но сейчас он очень хочет, чтобы душа Соника, которой и без того придётся вечность скитаться от мира к миру, сейчас увидела всё, что будет с его воздыхательньницей.
Острым когтем своего манипулятора Лирик поддевает её, без сомнения, бывшее удобным платье. Ткань с лёгким, но таким противным треском рвётся, обнажая молодое тело Эми, и на мгновение Лирик приостанавливается, чтобы рассмотреть его. Эми была совсем юной, но стоило бы ей подрасти всего на каких-то год-другой, и тех, кто соблазнился бы на одну лишь только её внешность, в её жизни стало бы слишком много. Очень красивая и зрелая не по годам самка - именно такой она видится Лирику, продолжающему раздирать и снимать её одежду. Он действует быстро и очень небрежно, порой существенно задевая когтями мягкую плоть, отчего на ней остаются царапины, но ему это не важно. Труп Эми нужен ему для еды, а не для любования, а потому внешнее состояние останков маленькой ежихи сейчас не играет никакой роли.
С лёгким стуком удобная обувь Эми падает на пол, Лирик в очередной раз довольно прищуривается, понимая, как сильно всё-таки Эггман ему помог, пусть сам того не желая. Его ракета, угодившая в головы четырёх друзей, не просто убила их, а фактически подготовила их для становления трапезой нового владыки мира. Пусть Лирик очень хочет есть, и сможет съесть многих, если они правильно приготовлены, со всеми в буквальном смысле потрохами, сейчас, когда его болезнь снова решила напомнить о себе, такое может быть чревато. Есть Эми с кожей и костями - последнее, что сейчас нужно Лирику. Кроме того, он уже знает, на что именно пойдут кости его врагов. А кожа... Чем дольше Лирик смотрит на останки перед ним, тем шире его зловещая ухмылка. Ракета не только обезглавила его врагов - она оставила глубокие зацепки в районе шеи, по крайней мере, одной Эми. Поддеть их пальцем манипулятора - и кожа разве что не сойдёт сама.
Пол в новом доме ещё не успел остыть, а потому Лирик, держа труп Эми в своей мощной кисти, аккуратно опускается вниз, отчего его тело тут же сворачивается кольцами. Он устраивается поудобнее, так, чтобы, пока он будет снимать с Эми кожу, ненароком не причинить вред себе самому. И, лишь только над полом осталась его не закованная в механическое тело часть, он кладёт Эми на самое верхнее своё кольцо - осторожно, так, чтобы она не упала. Острый палец его правой железной руки, пока левой Лирик придерживает Эми за плечи, проникает под приподнятую и обгорелую кожу на том месте, где у Эми когда-то была шея. Кожа податлива и упруга, а звук, который в тот же миг издает её тело, больше всего напоминает Лирику звук лёгких шагов по свежей грязи. Такой же чавкающий, скользкий и неприятный, но ему этот звук кажется ни больше, ни меньше, чем финальный аккорд симфонии во имя победы. Всё сложилось как по нотам. А сейчас стоит просто забрать одну из своих многочисленных наград.
Кожа Эми невероятно податлива, настолько податлива, что невольно возникает мысль о том, что некие высшие силы и вправду существуют, и Эми изначально предназначалось стать просто едой для Лирика. Он продвигает свой искусственный палец всё дальше и дальше, уже предвкушая вид её лишённого кожи тела. И, чем дальше продвигается палец, который Лирик периодически смещает чуть в сторону, чтобы кожа снялась потом равномерно, тем отчётливее его мысли о том, что то, что он делает с мёртвой Эми, отчасти напоминает ему его же линьку. Схождение старой, омертвевшей кожи, которая во время линьки выворачивается наизнанку и в самом деле похожа на то, как линял его народ, и как много веков назад линял он сам. В конце концов, он тоже лишает Эми кожи, и эта ежиная шкура тоже будет вывернута. И, зная, что он хочет сделать дальше, Лирик невольно думает, что действовать надо осторожнее. У кожи Эми, как и у её костей, тоже будет особое предназначение.
Обхватив тело Эми манипулятором и приподняв его, Лирик слегка тянет кожу вниз, желая помочь ей стянуться. Завораживающее в своей мерзости зрелище - сверху, до талии, мышцы Эми теперь не прикрыты ничем. Они совсем свежие, где-то яркого красного цвета, а в других местах белые от натяжения. И очень упругие, настолько, что, сохранись у Эми голова, можно было бы ждать, что вот-вот они начнут сокращаться в такт её дыханию и движениям. Вот только более этому не бывать. Мышцы неподвижны, а там, где Лирик немного переусердствовал, снимая с Эми кожу, видны весьма глубокие, хоть и небольшие царапины, а на части мускулов на её груди видны вырванные куски её плоти. Они навеки остались на снятой коже, однако Лирик совсем не упрекает себя за такую неаккуратность. Пусть ему не удалось освежевать тело Эми идеально, но он доволен тем, что есть.
Снять кожу с худых ног мёртвой ежихи оказалось к удивлению Лирика проще простого. Сжать одним манипулятором само тело, а другим, ухватившись за то, что уже не часть Эми, стянуть её подобно одежде, - что может быть более быстрым и идеальным? Отметив это, Лирик стряхивает с себя снятую им ежиную кожу и снова начинает изучать свою грядущую трапезу внимательным взглядом. Эми была совсем худой, но зато её мясо молодо, и от него всё ещё веет этой странной свежестью. В этот момент Лирик больше всего хочет ощутить вкус этого мяса. Вонзить в него свои зубы как можно глубже и есть её кусок за куском, прожёвывая каждый так, чтобы всё его змеиное тело ощутило этот вкус молодости и сил. Очень простое, но более не доступное для него из-за его не снимающейся брони желание. А тот единственный способ съесть хоть что-то, который доступен Лирику сейчас, имеет ряд изъянов. Главный из которых - отсутствие вкуса.
Как Лирик прекрасно знает, съесть, если еду привести в нужную форму, он сможет что угодно. Однако сейчас, глядя на освежёванную им же Эми, он снова ощущает бессильную ярость - что на самого себя за свою болезнь, что на всё и всех, что привело его к такому существованию. Ему очень хочется ощутить вкус Эми, а затем, несколькими днями позже, и остальных своих мёртвых врагов, вот только более это невозможно. Лирик от одного лишь этого осознания того, что желаемое одновременно так близко и так далеко, что оно дразнит его одним фактом своего существования, и ощущения себя самого в роли глупого ослика, перед носом которого из года в год болтается заветная морковка, сейчас просто в ярости. Его хвост с ядовитым ежом на конце со скрежетом металла о кафель зловеще качается из стороны в сторону, а зубы стиснуты так крепко, что он сам невольно удивляется тому, как они, будучи настолько древними и в настолько плохом состоянии, ещё не сломались.
Нет. Так продолжаться не может, как говорит ему собственное здравомыслие. Злоба на весь мир, безусловно, оправдана, но её, когда она может навредить ему самому, а не тому, что её вызвало, будет мудрым шагом отбросить как лишнюю тяжесть. Он затеял это всё ради того, чтобы снова усмирить свою болезнь, и сейчас это должно стать основной целью. Да, это снова просчёт его органической природы. Да, такого быть не должно, и всё, что было рождено, а не создано, рано или поздно окажется в той же роли, что Эми сейчас. Вот только эти данные - неизменная константа, и Лирик, ас робототехники, знает, что это, даже если это не связано с техникой, остаётся только принять. Съесть Эми в том понимании, в котором это делали даже ему подобные, он не сможет, но сейчас ему любой ценой нужна еда. Действовать стоит так, как оно было давно и на протяжении долгих и долгих лет.
В последний раз довольно полюбовавшись на лишённый им же самим кожи и обезглавленный ракетой труп ежихи, Лирик прикрывает глаза, будто бы прося прощения у этой идеальности, - а затем со всей силы прижимает грудь Эми к полу своей мощной механической рукой. Упругая плоть тут же разрывается изнутри дробящимися костями, а на всю комнату раздаётся противный и мокрый треск превращающейся в кровавую кашу плоти. От каждого давящего прикосновения Лирика кости ломаются, превращаясь в пыль, а внутренности и кожа становятся единым кровавым целым. Тонкими струйками, так похожими на небольшие фонтаны, кровь брызжет из-под мышц, разрывая и их и окропляя собой и без того окровавленный хвост Лирика. Мёртвая Эми стала в его железной хватке подобно пластилину в руках ребёнка - Лирику для того, чтобы её съесть, мало будет просто раздавить её. Нужно сделать из неё нечто, больше всего похожее на очень густой мясной бульон или фарш, и на полпути он Эми бросать не собирается. Убедившись, что от её костей остался лишь прах, и в самый нужный момент ни одна из них не навредит ему, он сгребает то, что осталось от Эми, в кровавый комок и, вцепившись в него своими острыми пальцами, начинает то сжимать его, то фактически заставлять стекать куда-то ближе к его стальным предплечьям.
От ещё недавно целого тела не осталось ничего, и Лирика это не может не радовать. Впервые за всё своё существование он "приготовил" еду для себя своими руками - тоже отчасти победа над не врагами, но самим же собой и всем злом, что приключилось с ним ранее. Весь пол, некогда белый, в золотистых узорах, теперь запятнан кровью, стальная рука Лирика выглядит так, словно он весь день провёл на скотобойне, разделывая туши скота без нужных на то приспособлений, одним лишь своим манипулятором, он знает, что отвратительный запах мяса и крови заполонил весь дом, но сейчас для него это не имеет никакого значения. Он превзошёл не только весь мир, но и самого себя одним лишь этим действием. А сейчас Лирик больше всего хочет утолить свой голод.
Машинально оглядевшись по сторонам, он бросает комок плоти на пол, чтобы он ему не помешал, и касается одной из бронированных пластин, закрывающих его живот. Лёгкий скрежет ржавого металла - и пластина оказывается в стальной руке Лирика. Кожа под ней выглядит блёклой и невероятно хрупкой, так резко контрастируя с жёлтым цветом его не закрытой механическим телом частью живота. Кажется, будто бы она настолько уязвима, что хватит одного неосторожного прикосновения, чтобы на ней осталась глубокая рана, и отчасти это действительно так. Лирик не делал такого с собой с того момента, как его похоронили заживо, но физическую память стереть невозможно. Снова, как и тысячу лет назад, что-то, похожее на дуновение невесть откуда взявшегося здесь ветра скользит по его давно не видевшей ни света, ни воздуха части тела, и это ощущение пронзает Лирика словно острейший клинок. На мгновение он недовольно морщится, привыкая к нему в который раз за всю свою жизнь, но надолго покоряться предательствам органики он не собирается. Слишком много чести удостоиться немалой толики внимания нового хозяина мира просчёты природы не заслуживают всё равно.
На блёклой и хрупкой жёлтой коже живота Лирика гибкая и тронутая ржавчиной железная трубка выделяется ярким и порочным пятном. Гастростома - единственный его способ получить питание и не умереть от перспективы хоть на мгновение избавиться от его механического тела. Лирик, готовясь к своей трапезе, озирался по сторонам не просто так. Приём пищи - естественный процесс, но для него каждый из них, редкий, к его отраде, казался и кажется по сей день тем, что он никогда не сможет показать другим. Даже его роботы, как он понимает в который раз, вряд ли удостоятся такой чести. Слишком грязным видится ему сам способ питания, слишком уязвимым ощущает Лирик сам себя каждый раз к своему омерзению. Однако сейчас он больше всего надеется на то, что его превращение Эми в кровавую кашу окажется не напрасным. Его гастростома требовала замены ещё до его заточения, но тогда, опьянённый ложным предчувствием лёгкой победы над своим народом, он решил, что займётся такими мелочами после их уничтожения. Сейчас же прошли века, но старая гастростома по-прежнему с ним. И если она либо уже вышла из строя, либо выйдет в тот момент, когда Лирик попытается "съесть" останки Эми, заботливо приготовленные им для самого же себя, сюрприз будет ожидаемым, но крайне не приятным.
Осторожно, стараясь не навредить что себе самому, что пугающе выглядящему устройству, Лирик снимает с гастростомы закрывающий её клапан. С противным и резким звуком он падает на пол, но сейчас Лирика интересует не это. Убедившись, что клапан рядом, и ему не придётся его потом долго искать, он снова смотрит на останки Эми. На мгновение ему даже кажется, что он чувствует их обгоревший и свежий одновременно запах, но он знает, что это просто иллюзия. Так с ним было всегда, когда он собирался принять пищу, так с ним будет и сейчас. Как знает и то, что сосредотачиваться на обманчивых ощущениях не стоит.
Лирик поднимает с пола часть приготовленной им кровавой каши и слегка откидывается назад, так, чтобы трубка его гастростомы оказалась наверху. Так будет удобнее всего, и риск того, что большая часть еды останется в нём, а не на нём, куда ниже. Голод становится поистине звериным, а в глазах предательски темнеет от слабости и предвкушения одновременно. Дразнить самого себя сейчас будет не самым умным шагом. Лирик понимает это, а потому уверенно сжимает мессиво, бывшее Эми ещё этой ночью, так, чтобы оно стекало из его руки вниз тонкой кровавой нитью. Настало время последнего на этот день триумфа.
Капля за каплей мессиво стекает прямо в отверстие зонда гастростомы, поступая прямо в желудок Лирика. Крайне отвратительное чувство, в котором неправильно всё, и столь же противное зрелище. Лирик не ел уже очень долго, и его желудок отвык от любой еды. Каждая капля кажется острейшим кинжалом во внутренностях, живот, как чувствует Лирик, вот-вот порвётся от тяжести того, что он сделал сам для себя, а голова кружится так сильно, что Лирик в который раз проклинает про себя свою природу как существа из плоти и крови. Сейчас ему остаётся только одно - терпеть и недовольно шипеть от каждого приступа боли в желудке. Его раздвоенный язык показывается всё чаще и чаще, а бока почти не двигаются в такт дыханию. Боль настолько мерзка и сильна, что Лирик старается двигаться как можно меньше. Любое движение, как он знает, сейчас отзовётся агонией во всём теле.
Сомнительная, как невольно подмечает Лирик, награда - покориться тому, что всегда ненавидел, не уничтожая, а подпитывая. Он испытывает отвращение от самого себя, чувствуя себя невероятно уязвимым и изменяющим своим же идеалам. Способ питания через гастростому всегда казался ему его же собственным просчётом, и сейчас, сгребая вторую половину своей трапезы рукой фактически наощупь и снова поднося её над своим животом, он думает только о том, как и на что его заменить. В который раз ему кажутся идеальными его же роботы, получающие энергию от батарей, что солнечных, что обычных, встроенных Лириком в них. Им нет нужды издеваться над самими собой или прятаться ото всех при питании - достаточно просто найти источник энергии и получить от него максимум. Даже здесь техника оставила органику далеко позади.
Последняя капля кровавых останков падает с механической руки Лирика в его гастростому. Желудок, отвыкший от еды, болит и пульсирует при каждом вдохе и выдохе, а весь живот вокруг гастростомы и правый манипулятор Лирика запятнаны раздавленным мясом и кровью. Видя это, Лирик, стараясь не причинить себе ещё больше боли, осторожно, ребром левой кисти смахивает ставшую просто грязью часть своей еды с живота и, слегка приподнимаясь, находит клапан от гастростомы и снятый им же самим фрагмент брони с живота. Манипуляторы действуют быстрее мыслей - закрыть клапан, свернуть трубку, закрепить броню на животе... Так просто и так отточено долгими годами.
Лирик почти не может двигаться, привыкая к почти позабытому им ощущению наполненного до предела желудка. Он очень хочет устроиться на диване, свернувшись кольцами, но даже это простое желание сейчас для него недоступно. Голова снова кружится, на сей раз - от почти позабытого чувства насыщения, но он готов пережить этот момент. Дождаться, когда он снова сможет хоть что-то, кроме нахождения в неестественном положении и просто смаковать ощущение полной победы. Он уже знает, что скоро, когда он снова захочет есть, он съест и остальные трупы таким же образом. Пусть это неприятное что зрелище, что ощущение, но это не изменить. Пока что не изменить. Рано или поздно Лирик найдёт способ стать чуть более совершенным. А пока что, когда неприятные чувства покинут его, можно заняться и обустройством гнезда. В одном он уверен точно: снятая им с трупа Эми кожа, как и кожа остальных его недругов, возможно, с костями, будет прекрасным дополнением к его гнезду. Немой знак устрашения для всех, кого в случае бунта будет ждать такая же участь, - что может быть более прекрасным?

Жуткие шутки на тему вполне канонного (пусть и стёбного) пейринга от самих разрабов игрули.

читать дальшеВесь сектор галактики, подвластный клисанам, уже давно пожинает плоды своих ошибок. Теперь всё никогда не будет прежним, и вина за это лежит на каждом. Ничто не скроется, никто не сбежит. Это можно сравнить с зачисткой космоса от его законных и давних обитателей, сродни зачистке от какой-то нечисти. Вот только на месте нечисти всякий раз оказываются все, кто не смог найти в себе сил или понимания, что теперь всё иначе.
Снова, как и в далёком прошлом, из системы в систему снуют дистанционные органы Махпеллы, неоднократно улучшенные её новым покровителем. Неправильной формы, сияющие зелёными огнями, будто не до конца сформированные, но от этого - не менее опасные, они выискивают, сковывают и уподобляют всех своей хозяйке. То, что ими, как и ей, на деле давно управляет Келлер, известно всем, но, как того ему и угодно, эта информация ничего никому не даст. Пустое знание, одно из того немногого, что способно привести учёного в ярость.
И эта пустота - одна из причин, по которым миропорядок в угоду Келлеру перевернётся ещё не один раз. Весь сектор галактики превратился в опытный полигон, и дальше будет только хуже для тех, кто считал это место своим домом. Скоро всех клисан свяжет одна сеть, и они исполнят любую прихоть Келлера. От этого не скроется никто. Учёный и его первая подопытная, ставшая его самым надёжным инструментом, доберутся до всех, даже если для этого потребуется испепелить каждую звезду и все планеты. Всё уже зашло слишком далеко, чтобы это отрицать.
Охотники становятся опаснее с каждым новым заражённым, будто бы чужое рабское положение даёт им силы. Давать отпор бесполезно из-за появления слуг Келлера с каждым убитым из них. Храбрость и жажда свободы - то, что сейчас стало равносильным самоубийству, а потому не стоит даже пытаться. Видишь охотника - просто приблизься к нему и дай ему сделать своё чёрное дело. Они сильны, и они знают всё, получая от Махпеллы невербальные приказы каждую секунду.
Мир рушится на части, пусть некоторые до сих пор не понимают, чья в этом вина. Келлер пришёл как будто из ниоткуда, но теперь он здесь - высший разум. И сейчас информация о том, кто, как и зачем привёл его сюда, не решит ничего. Его эксперимент идёт вперёд, меняясь с каждым новым заражённым, и это горькое знание отчасти утешает. Есть шанс, что ему это наскучит. Выжав всё из этой грани космоса, он уйдёт с новыми идеями в какие-то другие миры. А потому не нужно играть в героев, способных в одиночку побороть любого недруга. Смирение будет победой.
Пусть эта победа и будет выстроена из боли и смертей всех, кто её одержал.

- Ты точно уверена, что не повернёшь назад в ключевой момент?
В этом вопросе, как прекрасно знает Келлер, нет настоящего интереса. Он знает, что будет дальше, и почему Махпелла никогда более не поставит его волю под сомнение. Долгий путь почти что пройден, и сейчас на общую картину мира осталось нанести последние штрихи. Пусть и краски для этой картины исключительно в цветах внутренностей бывших хозяев этого мира.
- Нет. Я... я не знаю, как описать это, но теперь всё встало на свои места. Им пора отойти в сторону. Мы же станем центром этой вселенной.
Так чуждо смотрятся её новые глаза на привычном теле. У Махпеллы и всех ей подобных цвет глаз только красный, но сейчас она смотрит будто бы вникуда, как какая-то игрушка, ярко-зелёными глазами, тут и там рассыпанными по её лицу. А имплантаты во всём её теле, больше всего напоминающие фрагменты очень женственной брони, придают ей невероятно зловещий вид. Она в самом деле желает чего-то иного, шага вперёд такого размера, что прошлое не останется даже в памяти. Она очень хочет быть полезной Келлеру, и то, что он всё ещё ей не доверяет, не может не ранить. Нет ничего из того, что она бы не отдала ему, и быть его самой верной соратницей для неё только во благо.
И сейчас настало время действовать. Время обрушить всю мощь двух непобедимых неорганических армий на каждую систему, каждую планету и каждого обитателя. Неправы те, кто говорит, что сражаться со слабыми - последнее дело. Вместе народ Махпеллы сможет дать ей и Келлеру отпор, но поодиночке они слабы. Надо беречь эту раздробленность. Надо максимально ослабить их...
"Что же они мне сделали?.." - на какой-то миг проскальзывает в сознании Махпеллы. Она не знает, что это - единственная её "родная" мысль за весьма долгий срок. Возможно, будь у неё шанс распробовать её, всё могло бы быть иначе, но ей никто не даст этого шанса. Машин очень сложно одной лишь силой воли сбить с пути или заставить принять ошибку как данность. И на этом фоне ситуация выглядит особенно горько.
Келлер ожидал того, что она всё равно будет бороться, пусть и непроизвольно. Вот только подавить любой бунт для него проще, чем для его прежних подопытных - дышать. Проблема решается одним лишь импульсом, быстро и безболезненно. Так быстро, что Махпелла сразу забывает, что думала об этом. Ни к чему напрасные мысли. Здесь ждут, когда она сделает свой ход.
- Я не хочу покидать тебя... - тихо шепчет она, глядя Келлеру в его три искусственных зелёных глаза. - Моё космическое тело сможет сгенерировать столько дистанционных органов, сколько тебе потребуется. Мне для этого не нужно быть с ним единым целым. Я хочу остаться на твоей базе и наблюдать за ними отсюда.
Забавная, но очень неприятно выглядящая ирония. Космическая база Келлера, больше всего напоминающая сложную, из множества частей, пирамиду синего цвета, выглядит так, как будто её пытается поглотить некий паразит. Тёмное, с зелёными вкраплениями, и пульсирующее космическое тело Махпеллы, прочно закрепившееся на одной из вершин пирамиды, выглядит весьма пугающе. Больше всего это зрелище напоминает классические саги о хищнике и добыче, и в этом и есть ирония. Разум и тело Махпеллы более никогда не будут ей принадлежать. Её космическое тело - тоже собственность Келлера. Жертва под очень реалистичной маской паразита.
- Твоё право, - бесстрастно отвечает ей Келлер, тут же отдавая очередной приказ.
Он не хочет этого видеть, зная, что ему ещё очень долго отрабатывать технологию объединения в сеть тех, кто не робот, и не разумен. Он просто знает, что они будут повсюду, отлетая от тёмно-зелёного тела на вершине его базы, несовершенные, распадающиеся на части при полёте, тающие, но очень сильные. Охотников можно и нужно улучшать, но сейчас нужно свергнуть местных зазнавшихся созданий. Из каждого из них можно выдавить бесценную информацию, каждый - идеальный подопытный. А потом...
А потом настанет время искать иные формы жизни. Вселенная огромна, и каждый её сектор уникален. Собрать данные о всех с помощью всех - что может быть лучше для учёного? Нескоро, но таких, как Махпелла, у Келлера будет целая свита. Опыт над ней прошёл успешно. И это значит, что его можно использовать на массах. Целый мир как пространство для сбора и анализа данных - что может быть лучше для того, чья цель - узнавать?

Эта боль такова, что от неё не скрыться. Она напоминает мощнейший яд и смертельную болезнь, так, что хочется просто сбежать. Прочь от себя, от своего тела, терзаемого агонией, куда-то вдаль, где пустота и безмыслие, оставив смятение и боль где-то в далёком прошлом. Всё, что под внешней оболочкой горит огнём, внутренние органы как будто одновременно сжались и при этом пытаются стать больше. Что-то неведомое, но очень опасное внутри хочет обрести свободу, которой его очень хочется лишить. Кажется, что всё идёт не так с самого начала - ведь не может же страдание быть целью эксперимента? Хочется спросить о своих страхах напрямую, чтобы отсечь самое ужасное, но это "нечто" не даёт издать и звука. Всё, что держит на плаву, - бесстрастность Келлера, пристально смотрящего всеми своими тремя глазами за происходящим.
Он просто наблюдает, не вмешиваясь в ход своего опыта. Он даже не стоит поблизости, полностью интегрировав себя в свой корабль-матку. Пусть больно, но его внешнее нежелание вмешиваться, даёт слабую надежду на хороший исход. Келлер знает, что делает, пусть это, как он сам рассказал заранее, его первый подобный эксперимент. Вот только такие, как он, почти не ошибаются. Машинный разум сложно сбить с пути или заставить допустить грубейшую и фатальную ошибку в собственных же расчётах. У него всё под контролем, и подвергать этот факт сомнением будет глупым шагом.
Что-то, больше всего похожее на заострённые кости, в тот же миг разрывает спину, заставив вязкую субстанцию из тела упасть на пол с отвратительным звуком. Само по себе это выглядит кошмаром, и от осознания того, что с тобой происходит, пусть ты этого и не видишь, разум начинает ускользать куда-то во мрак. Нет. Это будет предательством и провалом. Покажет только слабость и уязвимость. Стоит терпеть и дальше.
Следом за этим куском металла, из тела тут же начинают рваться на свободу его собратья. Тысячи клинков вспарывают тело изнутри, такие острые и такие гибкие. Больше всего они похожи на бинты, которые хотят закрыть нанесённые ими же самими раны. А ещё сильнее болят глаза и глазницы. Они явно тоже подвергаются улучшению, но ощущается это так, словно каждый из глаз что-то неведомое пытается разорвать изнутри. И даже шанса закрыть их просто нет. Веки как будто прилипли в открытом состоянии, будто бы веля: смотри и чувствуй. Испей эту чашу до дна.
Рваные раны на теле горят огнём, но холод исторгнутого телом металла как будто пытается их успокоить. Это всё ещё ощущается как яд под кожей, но странным образом это перестаёт волновать. Исчезли напрасные страхи и мысли. Думать нет смысла, поскольку твой разум тебе же и вредит. Да и о чём думать? И без того в действиях Келлера не было сомнений. Он может пугать многих, но только тебе известно, что он желает узнать, но не навредить. И теперь это будет донесено до каждого, прямо и дотошно. Даже новаторский эксперимент прошёл без вреда.
А теперь дело за малым - просто показать всем местным трусам и консерваторам их неправоту. Ты - живое подтверждение его знаний и навыков. И если они после этого всё ещё будут считать Келлера опасным... Вывод будет очень прост. Они всего-то увидят всё на деле. И прочувствуют. Сполна. Каждую грань. На своей пугливой, а оттого и позорной пародии на душу.

Сложно понять по пристальному взгляду искусственных глаз, что именно сейчас обдумывает Келлер. Очередной эксперимент, как он говорил за несколько дней до этого, но в чём его суть - Махпелла пока что не знала. Да и нужно ли оно, это знание? Она и без того знает, что он не навредит. Он - учёный, ни в коем случае не захватчик, а опыты его, несмотря на сомнения многих в этом секторе галактики, ещё никому не причинили вреда.
- Ты звал меня, - наконец, говорит она. - И говорил, что я могу помочь тебе как учёному. Ты хочешь провести вместе со мной какой-то эксперимент?
Келлер отвечает не сразу. Как-то особенно издевательски медленно он отсоединяет самого себя от систем своего корабля и с лёгким шелестом антигравов движется чуть вперёд. Все его три зелёных глаза сияют бесстрастным цветом, и отчего-то этот цвет кажется себе в противовес тревожным. Но почему? Откуда этот страх? Множество вопросов, знать ответ на которые, скорее всего, будет лишним.
- Ты права лишь отчасти. Да, у меня есть новый замысел, который, если собранных мной данных о твоей цивилизации достаточно, способен изменить ваш мир раз и навсегда. Но для того, чтобы его воплотить, мне нужен доброволец.
- Я готова, - тут же отвечает Махпелла на выдохе. В самом деле, все страхи оказались напрасными. Этот грядущий опыт она видит как награду за своё понимание и гостеприимство, и она точно знает, что здесь ей никто не навредит. В её мир Келлер пришёл не один, а со своей армадой, и, желай он ей вреда, его слуги давно бы оставили от неё лишь звёздную пыль.
- Ты не дала мне договорить, - всё так же бесстрастно прерывает её учёный, - и рассказать о возможных рисках и сути моего эксперимента. Прежде чем ты снова захочешь меня перебить, я хочу донести до тебя несколько простых вещей. Первая - если мой опыт удастся, ты рискуешь потерять себя. Вторая - если я допущу хотя бы одну ошибку, ты просто умрёшь.
- Мне всё равно, - тихо, но твёрдо отвечает она. - Твои риски всегда были только озвучены, но не претворялись в реальность. Я готова на всё. Делай то, что должен.
На мгновение Келлер смотрит словно бы сквозь свою собеседницу. Идеальная ситуация - просто делать с живым существом всё, что только заблагорассудится, зная, что не будет ни лишнего сопротивления, ни сомнений, терзающих разум. Вот только одно он не в силах понять, как бы ни старался. Его прошлые подопытные боялись его. Боялись настолько, что создали целый кластер из самих же себя, чтобы противостоять угрозе. Здесь же к нему, безусловно, относятся с опаской, но Махпелла...
- Хорошо. Мы приступим через пять минут, а пока мы ждём, я хотел бы кое-что узнать у тебя до того, как ты это утратишь.
- Что именно, Келлер?
Искусственные пальцы на левой руке учёного слегка дёргаются, будто бы он хочет стряхнуть с них напряжение:
- Ты действительно уникум. Ты - одна на тысячи тебе подобных, кто не ждёт от моих действий какого-то вредного воздействия. Тем не менее, я знаю тебя, но ты не знаешь меня. Откуда такая самоотверженность?
- Я... не могу ответить на этот вопрос, - тихо выдавливает из себя Махпелла. - Просто всё дело в том, что я восхищаюсь тобой и твоей преданностью своим идеям. Я считаю, что вся эта вселенная держится на таких новаторах, как ты. И я вижу возможность помочь тебе своим долгом. Считай, что таким образом я отчасти хочу помочь своему народу. Они боятся тебя, но я хочу, чтобы они увидели, что ты - не угроза.
- Похвальная честность. Тогда позволь мне рассказать, что именно с тобой будет. Мой опыт будет заключаться в объединении меня и тебя в одно целое. Два разных тела, намертво связанных между собой. Два разума, действующие как один. Ты более не сделаешь без меня и шагу. Ты не сможешь покинуть меня. Твой разум станет моим. И это не отменить никак. Сможешь ли ты пережить потерю себя самой?
Короткий кивок, как понимал Келлер, будет самым решительным и осознанным ответом. Слегка сдвинушись вправо, он поворачивает голову чуть набок:
- Я понимаю тебя всё хуже и хуже, но это не может не интересовать. Там, где я стою, находится рабочая копия захвата. Возьми и проглоти то, что ты там найдёшь, не раскусывая. И готовься. По моим данным, смерть от болевого шока не стоит сбрасывать со счетов.

"Не думаете ли вы, что это ничем хорошим не кончится?"
"Сложно что-то говорить сейчас. Пока что Келлер не сделал ничего плохого. Непонятно одно - почему именно он предпочёл нас органическим существам?"
"Это и настораживает. Он покинул их, отправившись к нам, не закончив своих исследований. И с трудом верится в то, что он просто узнал о нас как о ком-то более интересном."
"Вы правы. Он учёный, и очень дотошный. Те существа в самом деле уникальны, и мы с ними очень разные. Тем не менее, он не закончил своих опытов и пришёл сюда. Но почему?"
"С трудом верится, что его выгнали силой. Корабль Келлера оборудован так, что их оружие, даже если они за последние три столетия смогли нарастить мощь своего вооружения, они вряд ли смогли бы говорить с ним на языке силы. Кроме того, с ним множество его слуг, тоже вооружённых и сильных."
"И хитростью его тоже не взять. Он робот, и он, как тот, кто изучал их долгое время, знает, как отличить правду ото лжи. Всё становится только более и более непонятным."
"Но "непонятным" - не всегда значит "опасным". Мы не знаем его целей, и это - то единственное, что у нас есть против него. И я очень сомневаюсь, что изучение ради изучения и есть его цель."
"А что если так и есть? В самом деле, Келлер может быть умён, силён и проницателен, но не стоит забывать, что он просто машина. Столкнувшись с некоей незнакомой ситуацией, любая техника, даже самая совершенная, либо сломается, либо начнёт выдавать ошибку за ошибкой."
"Вы хотите сказать, что он..."
"Именно. Он может быть не один, но со всеми полученными данными он работает самостоятельно. Знания обо всех и каждом - тяжёлое бремя даже для живых. А он - машина. Ни один, даже самый совершенный, механизм не сможет вечно нести в себе столько информации."
"Думаете, что Келлер, насколько это применимо к машинам, сошёл с ума, и это его к нам и отправило?"
"Не совсем. Он мог стать обычным охотником за всем новым. Мы же сталкивались с теми существами, и мы знаем, что они одновременно разные и очень похожие. Сложно говорить, сколько у Келлера модулей памяти, но то, что их много, - я знаю наверняка. Ему могла наскучить старая информация, и теперь он будет искать всё более и более не похожих на них существ просто интереса ради."
"Звучит очень странно, но это тоже может быть вероятным. Одно утешает - замышляй он что-то нехорошее, он давно бы начал на нас нападать. Сейчас же он, по сути, просто собирает информацию."
"Вот именно - сейчас. А что он предпримет через год, месяц, неделю или даже час, мы знать не можем. Всё же с ним надо быть осторожнее. Никому не посоветую доверять ему всецело."
"Зря вы оба так. Келлер не хочет причинять нам вред, и я это точно знаю."
"В самом деле?"
"И что же именно ему нужно от нас?"
"Ничего серьёзнее знания о том, кто мы, какие мы, и что мы знаем. Я знакомлю его с нашим миром, и со мной всегда мои дистанционные органы на случай того, что вы тут обсуждаете. Желай он мне или нам в целом зла, я бы сейчас не говорила с вами. Он не зло. Он просто другой."
"Тогда почему же он покинул свой изначальный сектор галактики?"
"Потому что там ему не нашлось места. Помимо него, там есть другие роботы, враждебные ему, а живые просто на него нападали всякий раз, когда он или его слуги попадались им. Они видят врагов во всём новом. И, когда один из них предложил Келлеру отправиться к нам, он принял это предложение. Можно сказать, что он не только учёный, но и изгнанник."
"Тогда вот в чём вопрос. Что он собирается делать, как только изучит нас?"
"До этого ещё надо дожить. Он неоднократно говорил, что он здесь надолго. Не думаю, что в ближайшие сотни лет он сможет покинуть нас."
"Уж не хочет ли он наводнить в итоге весь наш мир своими слугами?"
"Нет. Это очень долгая история, но я скажу, что это не его цель. Скорее, цель одного из тех двух, кто никогда не покинет наших органических соседей. Келлер хочет просто изучать."
"Вы очень бесстрашны. Что же, ваше право. Если вы хотите стать Келлеру проводником в нашем мире, мы не сможем запретить вам это."
"Просим только об одном: соблюдать осторожность."
...
..
.
"... Редкое бесстрашие. Даже, пожалуй, безрассудство."
"Верно подмечено. Мы не знаем, с кем имеем дело, но она доверяет Келлеру как себе. Что бы из этого ни получилось, я сомневаюсь, что в итоге она не пожалеет об этом."
"Очень хочется верить, что он и вправду безопасен. Мы не знаем, что он хочет от нас в итоге... и мы можем лишь надеяться на хороший исход."

- Здесь всё иначе, - как бы между прочим подмечает Келлер. - Мне иногда кажется, что здесь даже звёзды имеют иную форму.
Махпелла внимательно смотрит во все три глаза своего собеседника, отчасти восхищаясь им и чувствуя свою значимость. Весь мир, казавшийся ей привычным, сейчас, когда в нём появился иной гость, выглядит иначе. Перед глазами предстают былые воспоминания о том, что именно она видела у органических существ, вот только они как будто за пеленой тумана. И не поделиться этим она просто не может.
- Отчасти ты прав. Другая структура самой галактики несёт в себе резонные отличия. Как ты знаешь, я тоже была у них, и примерно на тех же правах, что и ты. Они тоже видели во мне врага, пока не вскрылась моя чудовищная ошибка. Вот только...
С лёгким шелестом шарниров, Келлер склоняет голову чуть набок:
- Что именно?
- Прошла не одна сотня лет, и я немного подзабыла, какие они. Ты - учёный, и ты работал с ними не одно десятилетие. Я хочу, чтобы ты напомнил мне о них.
Странное чувство. Махпелла знает Келлера такой короткий срок, но она уже хочет быть ему полезной. Стать своего рода проводником по своему миру. Показать ему всё, что только здесь есть и облегчить ему как учёному работу. И это кажущееся таким чуждым желание положить ему свою руку на его такой изящный манипулятор... Что это? Махпелла уверена, что Келлер не одобрит это, но она всё равно хочет пойти на этот шаг.
- Не вижу смысла, - коротко бросает Келлер. - Ни ты, ни я более не собираемся к ним. Если мне и интересно прошлое, то исключительно с научной точки зрения. Изучив, какие его аспекты повлияли на настоящее, я более к нему не возвращаюсь. Рекомендую придерживаться схожего пути и тебе.
Эта простая ремарка кажется Махпелле намеренным отчуждением. Таким, словно Келлер с самого начала знал, к чему именно приведёт этот разговор ни о чём, и сейчас он хочет увести эту беседу в иное русло. Туда, где от неё будет больше пользы для всех. И... почему бы не дать ему эту возможность?
- Твоя правда, Келлер, - тихо отвечает ему Махпелла. - Ты обдумываешь какой-то новый эксперимент?
- Да. Я не уверен, что это осуществимо, но сама наука стоит на подобных мне новаторах. Без ошибок ничего не возможно толкнуть вперёд, но моя ошибка может стоить мне очень дорого.
- В чём его суть? - интересуется Махпелла. - Может быть, я смогу тебе что-то подсказать?
В тот же миг Келлер внимательно всматривается в свою собеседницу:
- Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить. Я благодарен тебе за то, что ты стала моим проводником по этому миру. Я не могу раскрыть тебе всех деталей того, что у меня в планах, но я готов ненамного приоткрыть завесу тайны. Если этап подготовки пройдёт успешно, то в этом моём эксперименте ты сыграешь ключевую роль.
Все слова и действия не могут обрести форму, вот только нужны ли они? Быть оцененной учёным такого уровня - что может быть лучше? Махпелла не сомневается в том, что она не подведёт Келлера, решив повернуть назад тогда, когда всё зайдёт достаточно далеко. Ей всё равно, что это за эксперимент. Откуда-то она знает, что Келлер не навредит ей, и именно поэтому она готова подписаться на то, о чём ничего не знает. Всё, лишь бы быть учёному полезной. Всё, лишь бы он заметил её ещё сильнее.
Только одна проблема стоит на пути - остальные обитатели этого сектора галактики. Они и без того с подозрением относятся к Келлеру и его слугам. Все ждут от него какого-то зла. А потому сейчас даже участие в эксперименте должно стать вторичным. Всё, что сейчас имеет значение, - убедить их в том, что опасности нет. Как - Махпелла пока что не знает. Зато она прекрасно знает то, что она не расскажет никому об опыте Келлера.
Они просто недостойны этого знать.

Чёрные дыры - редкость в этой галактике, и из-за этого они и внушают ужас. Никогда оттуда не приходило что-либо доброе, и сейчас Махпелла знает, что последует дальше. Кто-то открыл путь в этот небольшой уголок вселенной, подвластный клисанам, и вряд ли этот неведомый пришёл с добрыми намерениями. Но кто это? Кто, подобно её народу, смог открыть возможность использовать чёрные дыры как вход в гиперпространство?
Множество вариантов, один другого мрачнее. В самом лучшем случае, это вновь окажется органическая зараза, причина роковой ошибки Махпеллы, стоившей жизни многим. Это не должно повториться, и она это знает. А в худшем случае - хоть и прошли три долгих века, но существа из плоти и крови решили взять реванш. Отомстить за всех, кого она погубила, и зачистить всю галактику от давних врагов. Скорее всего, ей, когда она поняла, что ошибается, в их понимании нет прощения.
Махпелла понимает, что это очень злой и очень абсурдный исход, но он тоже может стать реальностью. Слишком много крови было пролито, чтобы это просто забылось, и сейчас она рискует встретить свою смерть лицом к лицу. И самое ужасное - она чувствует себя так, будто это то, что она заслуживает с самого начала. Простая ошибка и желание помочь обернулось чудовищной трагедией, забыть которую все не смогут ещё очень долго. Но если бы они...
Довести свои раздумья до конца Махпелле не было дано. Последняя вспышка - и из сияния чёрной дыры возникает корабль. Он огромен, больше её основного тела, и по форме напоминает большую пирамиду, составленную из множества маленьких, а из краёв этой пирамиды торчат мощные пушки. Крайне не похоже на средства перемещения по космосу тех самых существ. Синий цвет одна из тех самых рас использовала, но он не был таким... чуждым. И сложным. Этот корабль - вершина инженерных мыслей, и он явно создавался не за один год. К клисанам решил заглянуть представитель какой-то продвинутой расы.
И лучшего способа, чем выйти с прибывшим на связь напрямую, Махпелла не видит совсем.
- Кто ты?
Вопрос, как не без доли горечи тут же подметила она, в пустоту. Очень маловероятно, что неизвестный понимает её язык. Но в очередной раз она ошиблась. Словно бы он находился в её разуме, она отчётливо услышала ответ. Холодный и с характерными искусственными нотками голос.
- Ты - одна из клисан. А я здесь, чтобы изучить вас. Ты можешь называть меня Келлер, и я - учёный.
- Ты... ты робот? - не без доли удивления решает уточнить Махпелла.
- Мне нравится это название, - звучит в её подсознании холодный искусственый голос. - То, которое дали мне твои давние знакомые, нравилось мне куда меньше. Именно так оно и есть - перед лицами живых существ, я - просто механизм.
От этих простых слов Махпелла ощущает лишь страх. Всё же он оттуда, и он откуда-то знает то, что произошло три сотни лет назад. Но что он хочет? Под словом "изучить" подразумеваться может что угодно.
- Откуда ты знаешь это?!
- Опыт и накопленные знания, - коротко бросает Келлер. - Я не собираюсь винить тебя, поскольку сам был ими изгнан из-за разногласий по поводу того, что есть наука, и какие методы в ней дозволены. Возвращаться у меня нет никакого желания, а потому ближайшие века я хотел бы провести с твоим народом.
- Хорошо, - покорно отвечает ему Махпелла. - Если ты и в самом деле не собираешься в меня стрелять, то я готова поделиться с тобой хотя бы крупицей знаний. Ты позволишь мне показать тебе эту систему?
- Разумеется.
Тишина, в которой оба собеседника не находят слов друг для друга. Внезапное появление искусственного исследователя происходит не каждый день, и пока что непонятно, чего именно ждать от Келлера. Множество вопросов терзают сознание, и ни один из них не может обрести форму до конца. И в тот момент, когда затишье становится невыносимым, Келлер подмечает как бы между прочим:
- Мне в самом деле интересно, в каких аспектах вы сможете показать себя как схожие с ними.

Внезапно, но мой нанораймовский триптих имени Лирика получил своё логичное продолжение и, можно сказать, завершение. Так сказать, пусть это будет вместо итогов года, подводить которые я совсем не хочу. Коротко - спасибо всем. А за это афтерпати отдельное спасибо Бультерьерке - если бы не наши беседы, сама бы никогда не додумалась. В любом случае, мне это кажется логичной точкой в этой странной линейке рассказов. А теперь - поехали.

читать дальшеПорой я думаю, что эту дорогу я знаю наизусть, и ничто не сможет ни измениться, ни повлиять на мою память. Раз за разом, постоянно, лишь стоит Лирику призвать меня сюда для наших постоянных с ним игр, я иду в эту комнату одним и тем же маршрутом. Всё так же деактивируются ловушки, а другие роботы либо стоят где-то в стороне, занятые своими делами, либо покорно расступаются при виде меня. И постоянно это вызывает у меня крайне противоречивые чувства. Главное из которых - понимание, что я не заслуживаю такой чести ничем. Я - такой же робот, как они, пусть и чуть более развитый, а то, что происходит между Лириком и мной каждый раз, стоит мне появиться здесь, не даёт мне никаких привилегий. В том, что живые существа назвали бы простым и понятным словом "рутина", и проходит большая часть моего существования. Я и моя свита, как оно было и будет всегда, путешествуем, добываем, вычисляем, пусть я и считаю, что не справляюсь даже здесь.
В захваченном Лириком мире уже давно всё спокойно. Все боятся, никто не решается бунтовать, но я всё равно подсознательно уверена, что это - затишье перед бурей. Я понимаю, что, возможно, это просто очередной мой изъян, приобретённый, но не встроенный, но, пообщавшись сегодня с губернаторшей одного из островов, я уверена, что от меня скрывается что-то важное. Такое, что потом может аукнуться... не только мне. Себе я давно желаю гореть в аду. Что для меня куда важнее, так это то, что это может повлиять на Лирика. Его счастье для меня важнее собственного, а потому я до конца не понимаю, как именно, но знаю, что должна сказать ему хотя бы просто то, чтобы он был осторожнее. Во владениях, откуда я и пришла в его логово сейчас, всё слишком спокойно. Подозрительно спокойно.
Я постоянно пытаюсь проанализировать всё то, что вижу и слышу, и всякий раз я думаю, где, что и с кем не так. Хотя, как оно предательски сидит на подкорке моего искусственного мозга, я знаю, что "не так" всё тут только со мной. Возможно, пусть меня и терзают подозрения в излишнем спокойствии ситуации, самым умным шагом будет промолчать. Просто проглотить эти слова и не пытаться заставить Лирика даже пускать в голову такие пустые мысли. Я люблю его, а любить - значит, желать только лучшего. От моей излишней подозрительности ему не будет никакого блага, а, к тому же, так я могу его разочаровать в самой себе. Он и без того знает всё обо всех вокруг, пусть я до конца не понимаю, как именно ему это удаётся. А, значит, ему не составит труда подавить в зародыше любой бунт.
Последняя дверь передо мной. Дверь, за которой меня всегда ждёт одновременно знакомое и неизвестное. Я не могу и не имею права знать, что именно приготовил для меня Лирик на этот раз, но я могу сказать всегда, что то, что он со мной делает всякий раз, органическими существами вряд ли смогло бы быть воспринятым как нормальное. Узнай они об этом, они наверняка попытались бы меня спасти - невесть от кого или даже чего. Чем больше я размышляю об этом, тем отчётливее осознаю, откуда именно у Лирика такая к ним неприязнь. Они наивны. Они глупы. Они слишком хотят быть героями, и от этого идут все их беды. У меня порой возникает странное желание рассказать им про наши с Лириком игры - просто ради того, чтобы увидеть шок на их лицах, но я молчу, понимая, что так я просто подставлю того, кому служу, и кого люблю. Они недостойны этих знаний. Думая только об этом, я слегка подаюсь вперёд и встаю на цыпочки перед дверью, чтобы дотянуться до сканера сетчатки.
Я уже знаю, что я увижу, но от этого знания мне не легче. Дверь, покорившись мне, медленно разъединяется надвое, и отчего-то я чувствую всем телом холод. Странное ощущение, особенно когда я знаю, что чувствовать и температуру, и фактуру так же хорошо, как живые существа, я могу только весьма определёнными частями. Это я испытывала не раз, всё это знакомо в буквальном смысле до боли. Но теперь я словно бы стала чуть более живой, чем есть, и это, определённо, не самое приятное чувство. Я не хочу ничего менять. Я не хочу становиться лучше, совершеннее и "живее", зная, кем я была ранее, и кто даровал мне новое тело. Всё, что делает Лирик, я считаю правильным, и пусть я кажусь порой себе слишком ошибкой, знание о том, что он не мог ошибиться, даруя мне новое воплощение, прекрасно держит меня на плаву в этом безбрежном океане боли и самоедства.
Медленно, с трудом переставляя ноги, я захожу в комнату, где проходят наши с Лириком встречи, - и тут же замираю от того, что предстаёт перед моими глазами. Я привыкла к тому, что здесь всегда царит багряно-чёрный полумрак, таящий в себе обращённые для одной лишь меня то, что многие сочли бы опасностями, но теперь здесь всё немного иначе. Багряного цвета здесь стало больше, и почему-то помимо него я вижу странное не то голубое, не то бирюзовое сияние. Теперь я могу в деталях разглядеть все манипуляторы сверху, но они явно выключены. Каждый из них сложен пополам, и ни один огонёк не горит на них. На той самой стене, где словно бы прикреплены детали от не известной мне техники, этих деталей стало больше, но понять, для чего они, я не могу до сих пор, как бы ни пыталась. И, что мне кажется самым странным, - исчезло и моё кресло, к которому Лирик обычно приковывает меня.
Сам же мой владыка устроился у стены, и, как я прекрасно вижу, он линяет в который раз. Его зелёная кожа кажется тусклой и потрёпанной, а его жёлтые и зловещие глаза помутнели. Я знаю, что он до сих пор линяет очень часто, но я всё равно надеюсь, что рано или поздно это последствие его тысячелетнего заточения прекратится. Всякий раз, когда я вижу его линяющим, мне становится его жаль до боли. Пусть я и знаю, что такие чувства он вызывает только у меня, как знаю и то, что мне, если я выскажу ему эту жалость в открытую, по его мнению, с моей жалостью надо сделать.
- Я ждал тебя, - хриплым голосом обращается ко мне Лирик, чей хвост с ежом на нём начинает со скрежетом металла о металл скользить по полу. - Подозреваю, что особых новостей у тебя для меня нет, но, тем не менее, я бы очень хотел знать о том, что происходит на Архипелаге Мира.
Я прикрываю глаза, стараясь максимально настроиться на то, что Лирик приготовил для меня на этот раз, чем бы оно ни было. Но почему-то что-то в его словах о моём прошлом задании словно бы зацепило какую-то струнку в моём подобии души. Но что это может быть, и почему одна лишь мысль о том, где всегда всё спокойно было, есть и будет, приводит меня в ужас?
Архипелаг Мира не всегда носил такое имя. Прошлое его название было настолько труднопроизносимым, что новое, данное ему его же обитателями, все восприняли на ура. Пожалуй, оно подходит ему идеально. Маленький кластер островов, где все знают друг друга, существует словно бы где-то в другом мире. В мире, где нет страха или даже ненависти к новому порядку, где все приветствуют даже таких, как я и моя свита, с добром и уважением. Нашего появления здесь ждут как прихода самых дорогих гостей, и я ни разу не видела и намёка на косой взгляд. Мне, помня о том, что я могу получать энергию из обычной пищи, предлагают чай и выпечку, спрашивая при этом не нужен ли моим роботам ремонт, искренне интересуются, как ещё они могут помочь мне. С такими не должно быть страшно, но я всякий раз ощущаю себя на Архипелаге Мира не в своей тарелке. Всё это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
А руководит этим архипелагом, пожалуй, самое подходящее ему существо. Она - кистеухая свинья лавандового цвета, а зовут её так не подходящим ей именем Мэйдэй, которое она сокращает до короткого "Мэй". Её вид всегда отличался свирепостью, но Мэй - самое доброе создание, которое я только наблюдала. Есть в ней что-то, что заставляет меня довериться ей, и я понимаю, что если кто-то и узнает о том, что связало нас с Лириком, то это только она. Я знаю истинную причину назначения её губернаторшей, и она так проста, и так подходит под предпочтения Лирика. Он навеки закован в свой скафандр, а ей много лет назад кто-то повредил мозг так, что часть его пришлось заменить имплантатом. Когда я впервые услышала об этом, я ожидала, что она будет очень похожа характером на Лирика во всей его мрачности, но я ошиблась. Мэй - само принятие и мудрость, готовая на всё, лишь бы было хорошо её подопечным. Я не знаю, как именно она просто творит добро, делая то, что должна, но отчасти я бы хотела открыться ей. Мы говорим о многом, и я очень хочу ей высказать всё, но одна лишь мысль о том, что это может навредить, - либо мне, либо Лирику, либо обитателям Архипелага Мира, либо самой Мэй, - кажется мне неправильной. В самом деле, счастье любит тишину, и оно хрупко и пугливо. Я слишком дорожу своей связью с Лириком, а потому во имя своих чувств я не расскажу об этом даже ей. Да и Лирик вряд ли одобрит мою болтливость.
- Там всё спокойно, - наконец, выдавливаю из себя я по-странному пугающие меня простые слова. - Мэйдэй в самом деле кудесница. Я не знаю ни одного места, где мы были бы такими же желанными гостями.
Услышав это, Лирик благосклонно кивает мне, прикрыв глаза третьим веком. Я понимаю, что его устраивает мой ответ, как понимаю и то, что его вопрос был из разряда риторических. Интересуясь новостями о территории, которой руководит Мэйдэй, он намеревался вовсе не выслушивать мой жалкий рассказ, а просто хотел вывести меня на разговор. Зайти издалека, чтобы подпустить максимально близко. В этом, как я знаю, и есть весь Лирик, вести с которым любую беседу для неподготовленных может показаться чреватым. Что я - я давно знаю о том, что для него нет ничего, что он не сможет обернуть против меня. Мне в этот момент отчасти жаль тех нынешних покойников, что пытались с ним бороться. Даже мне порой не по себе от его "отстранённых" бесед, и это на фоне того, что я люблю его и знаю, что мне всё равно с ним будет больно. Что уж говорить о тех, кто видел в нём абсолютное зло, чудовище, которому нет места в этом мире?
Я ещё раз осматриваюсь, пытаясь понять, к чему готовиться, и что сегодня причинит мне боль. Всё вокруг из-за этого не понятного мне синеватого света выглядит чуть более приветливым, чем обычно, вот только эта приветливость не радует меня ни капли. Она настолько не подходит Лирику и его логову, что мне хочется просто разрушить источник этого свечения, чтобы сделать всё в этой комнате таким, к которому я привыкла. Да ещё и эти странные детали на стене позади моего владыки... Что же это всё-таки такое, и почему их так много в этот конкретный раз? Пусть я и догадываюсь, что именно ими или частью из них Лирик в который раз будет показывать мне то, про что он сам сказал простое и холодное "не всё равно", но я всё же очень хочу понять, чего именно ждать мне в этот раз.
Однако главный вопрос для меня всё равно остаётся не в этом. Я не понимаю одной простой перемены в этой пыточной, не понимаю настолько, что чувствую себя беспомощной. Моё кресло, то самое, к которому Лирик приковывает меня всякий раз. Без него не обходится ни одна из наших игр, но в этот раз его просто нет. Здесь сравнительно светло, и я не вижу его нигде, как ни пытаюсь найти его. Куда именно Лирик дел его? Спрятал? Убрал? Перенёс? Но какова цель этого? В голову лезут самые разные и в основном крайне не весёлые мысли о том, по какой именно причине оно может сегодня нам не пригодиться, а вид тех самых деталей на стене лишь подкрепляет мои мрачные мысли, связанные в основном с тем, что мне опять могут что-то отрезать, но на этот раз - более весомое, чем крайняя плоть клитора.
Ужас буквально сковал меня по рукам и ногам, но где-то там, в моём сознании, ещё остаётся почти забитая этим чувством капля здравомыслия. Я стараюсь не показывать свой страх, но, зная, что от Лирика не могут скрыться и более потаённые вещи, я знаю, что выгляжу и веду себя как очень бездарная актриса. И именно это здравомыслие и даёт мне силы на озвучивание моего главного вопроса.
- А где кресло?
Мне больше всего хочется рухнуть на пол и кричать, но каким-то образом я нахожу в себе силы посмотреть в затуманенные линькой глаза Лирика. Я ожидаю увидеть там любой негатив, будь то коварство, мрачная уверенность или даже похоть, но... увиденная тень эмоции, такая странная и не подходящая ему, заставляет меня невольно отшатнуться назад. Лирик смотрит на меня со снисхождением - странным и тёплым, почти что как добрый отец, смотрящий на своё делающее первые шаги дитя. Такое тёплое и так не похожее на него чувство, которое я замечаю за ним впервые.
Будь я другой, и знай я его чуть хуже, я бы порадовалась тому, что Лирик впервые испытывает что-то светлое, не окрашивая это чувство в тёмные тона. Вот только, пусть это и звучит не без доли самонадеянности, я взаимодействую с ним давно, и знаю, что он из тех, кто не способен испытывать ничего из того, что многие считают добрыми чувствами. Ему это просто не дано, и я не хочу его менять. Но возможно ли такое, что я, просто будучи его игрушкой, смогла его невольно если не изменить, то приучить к чему бы то ни было?
- Оно нам не понадобится, - сбивает меня с мысли Лирик. - В этот раз я хочу, чтобы всё было несколько иначе.
Всё внутри меня рушится на части, а простое осознание трагичности ситуации заполняет собой всю мою искусственную душу, становясь с ней единым целым. Вот и оно. Сбывается то, чего я так боялась, всеми силами стараясь сделать так, чтобы Лирик отложил момент самого трагичного и фатального для меня на как можно более долгий срок. Я делаю и делала всё, чтобы он забыл свои идеи о том, чтобы изувечить меня окончательно, но, как обычно со мной и бывает, я потерпела полнейший крах. Всё складывается в единое целое как мозаика - все встречи, все случайные разговоры, всё то, что предшествует этому мигу. Теперь я понимаю, почему Лирик отправил меня именно на Архипелаг Мира, где всегда спокойно, и никто никогда не показывал и намёка на что там бунт - даже простое недовольство. Воспоминания об этом визите должны стать последним отблеском света в моей и без того истерзанной памяти. Своего рода зловещая награда в виде последней возможности ощутить душевное тепло и увидеть по-настоящему добрую сторону нового миропорядка, которую не сможет изменить ничто, никто и никогда.
Леденящий ужас сковывает меня прочнее надетых на мои конечности оков, которые активируются только по желанию Лирика, и я сама не знаю, что держит меня на ногах, не давая мне упасть. А ведь я в самом деле хочу, чтобы это случилось. Я готова вечно валяться у хвоста Лирика, не смея дотронуться до него, и просто умоляя моего владыку сохранить меня такой, какая я есть. В самом деле, я, обещая долгое время назад ему, что я принимаю, что когда-то не уйду от него невредимой или живой, откусила больше, чем смогу прожевать. Я очень не хочу, чтобы вся мощь тех самых приспособлений на стене обрушилась на меня, и я готова на какую угодно боль, лишь бы остаться целой.
И, тем не менее, я решаюсь продолжить нашу с Лириком беседу на, как оно может показаться на первый взгляд, ни о чём. Я знаю, что моё слово здесь ничего не значит, но я всё равно хочу рискнуть в первый раз за своё существование. Возможно, мне удастся вымолить у него пощаду?
- Как именно?
Лирик не отвечает мне, но испугаться этому я не успеваю. Он слегка отодвигается от меня и уверенным движением сбрасывает с хвоста своего стального ежа. Ёж тут же отлетает в сторону, обнажая хвост Лирика, - и я осознаю в тот же момент, что понимания ситуации мне это не добавляет ни капли. На кончике его хвоста... такой же с виду изящный, но фатально знакомый мне браслет, подобный моим. Браслет, способный с одним нажатием кнопки на его скафандре превратиться в оковы, которые не разорвёт никто. Машинально я осматриваю Лирика ещё раз, и теперь я поняла, что ещё ускользнуло от моих глаз. На кистевых суставах его трёхпалых манипуляторов такие же точно браслеты-оковы.
"Что происходит?!" - больше всего хочу выкрикнуть я, не понимая ситуацию совершенно. А дальнейшее, происходящее молниеносно, и вовсе лишает меня остатков мужества. Хитро прикрыв глаза третьим веком, Лирик слегка приподнимает хвост и, отведя левый манипулятор в сторону, нажимает на кнопку у себя на груди.
Часть меня прекрасно знает, что именно будет дальше, но другая моя часть не понимает происходящее ещё сильнее. Нажав на кнопку, он отводит правый манипулятор в сторону в тот же миг - и тут же с похожим на шипение треском откуда-то с потолка, там, где и был источник этого синеватого сияния, энергетические лучи соединяют браслеты на манипуляторах и хвосте Лирика с каким-то другим ядром оков высоко под потолком. На моих глазах он полностью лишил себя возможности двигаться.
- Ты не ожидала этого, не так ли? - вкрадчиво начинает прояснять для меня увиденное мной только что Лирик. - А, впрочем, не говори, - я это вижу и без того. Как я уже сказал, на этот раз всё будет не похоже на то, к чему ты привыкла. Я хочу, чтобы сегодня контроль был в твоих руках. Ты вправе делать со мной всё, что хочешь, а я, как бы ни хотел, не смогу тебе в этом как-либо помешать. Когда это закончить, решать только тебе. Просто нажми на кнопку, когда поймёшь, что наигралась.
Я замираю в полном шоке от того, что происходит, и того, что я вижу, больше всего надеясь, что это просто сбой в программе, из-за которого я, робот, просто сплю, и картина перед моими глазами мне только снится. Это не может, просто не может быть правдой! Больше всего на свете я хочу ударить себя, дать себе такую оплеуху, после которой я точно проснусь где-то во владениях Лирика, на очередном своём задании, а потом сделаю всё, чтобы забыть этот кошмар, но я понимаю, что этому не бывать. Всё происходит на самом деле, всё более настоящее, чем реальность, и это осознание опутывает меня словно одновременно огненные и ледяные тончайшие нити, режущие всю меня до боли. Это неправильно. Всё должно быть не так. Это я должна быть прикована к тому, что бы ни было на потолке.
Впервые за всё то время, что я здесь нахожусь, я понимаю, что перспектива остаться тем, что живые существа называют "калекой", была бы не самым худшим исходом. Худшее сейчас разворачивается перед моими глазами. Я не смогу поставить Лирика под свой контроль, пусть даже только сегодня. Я не готова видеть его в моей власти, понимая и зная, что это он всегда должен быть ведущим во всём, что его касается. Однако...
В голове эхом отдаются его слова о нажатии кнопки на его груди, с которым эта фантасмагория прекратится. Эта мысль о том, что я могу покончить с этой нелепостью, не дав ей начаться, отчасти придаёт сил. Так быстро, как я только могу, я подхожу к Лирику с одной лишь мыслью о том, что так ему же самому будет лучше. Пусть он творит со мной всё, что бы ни пожелал, - я стерплю всё во имя своей к нему любви. Всё, что угодно будет лучше моего контроля над ним. Думая лишь об этом, я протягиваю руку к большой светящейся кнопке на его скафандре.
- Стоять! - неожиданно и жёстко командует мне Лирик, стоит мне поднести свою хрупкую кисть к кнопке.
От одного только звука его голоса я замираю, ощущая странную радость, смешанную с тревогой. Радость от того, что всё-таки я получила от него, пусть и прикованного, приказ. Его приказы - то, ради чего я существую, смысл моего подобия жизни, а потому я снова ощущаю себя чуть более уверенно. Другое дело - суть этого приказа. По одной лишь ему ведомой причине, он не хочет, чтобы я освободила его сейчас же, когда всё ещё можно отменить без последствий. И это не может не пугать.
- Ты... ты что, не хо... - начинаю было я, но замолкаю, не успев даже подумать, что именно скажу. Пусть жёлтые глаза Лирика подёрнуты плёнкой из-за линьки, я всё равно вижу в них очень недобрую решимость. Такую, словно я совершила какой-то роковой промах, и он очень хочет сделать со мной за это что-то не очень хорошее. А когда он отвечает мне, в его голосе отчётливо слышатся стальные нотки.
- Если ты нажмёшь на кнопку до того, как сделаешь то, что я хочу, то очень сильно разочаруешься. Это приведёт только к тому, что сюда придут подобные тем, что составляют твою свиту. Или активируется что-то в далёком уголке моего логова, - скажем так, я ещё не решил. Я не дам тебе освободить меня, пока ты не выместишь на мне всё, на что ты только способна.
- Лирик... - только и смогла выдавить я из себя, созерцая чудовищное зрелище перед моими глазами. - Я... я вправду не смогу... ничего с тобой сделать. Просто потому, что я люблю тебя, и это будет выше моих сил. Умоляю, позволь нажать на кнопку, я правда готова на всё, кроме этого. Мне страшно, Лирик, - впервые решаюсь я озвучить ему это. - Страшнее, чем когда-либо ещё с тобой, и я... я просто не смогу. Прости, что подвела тебя, но такое... задание... я выполнить не смогу.
Я замираю от шока, закончив свою сбивчивую речь. То, что он собирается развернуть со мной сейчас мне, как я понимаю, будет не по зубам хотя бы потому, что я никогда не видела Лирика от кого бы то ни было зависимым. Пусть я существую так мало, но я за это время смогла понять, что он не способен не только любить, но и покоряться. Это не его характер, не его образ жизни и мировоззрение. Он поставил на колени целый мир, он своими манипуляторами убил героев этого мира и его же злодея, он здесь давно выше Бога. И теперь он хочет отдать самого себя в мою полную власть.
А ведь я никто. Я даже не могу назвать себя его наложницей, зная, что таковые должны всегда быть рядом со своим господином. Я просто прихожу сюда, здесь же получаю свою порцию напоминаний себе же самой о том, где мне место, а потом снова становлюсь просто вестницей смерти. Как я ни стараюсь понять происходящее, я твёрдо знаю, что здесь должен быть кто или что угодно, но не я. Для того, чтобы сломить волю Лирика, понадобится кто-то более могущественный, тот, кого я даже не могу представить. Лирик решил покориться мне, но это, как я с горечью понимаю сейчас, просто его первый на моей памяти просчёт. Даже простой робот из моей свиты справился бы с этой задачей намного лучше меня. Моя свита не думает ни о чём, когда исполняет приказы, я же способна мыслить, чувствовать и понимать.
- В этом и есть смысл нашей сегодняшней игры, - вырывает меня из состояния ступора голос Лирика. - Мне надоела шаблонность наших встреч, и только поэтому я решил отдать контроль тебе в руки. Не сомневайся, что у этого будут последствия, но сейчас ты вправе отыграться на мне за всё то, что ты пережила со мной. Попробуй отвлечься от моего статуса. Сейчас ведёшь ты, и я хочу верить, что ты не подведёшь меня.
Я с трудом прерываю наш с Лириком глазной контакт и смотрю на его прикованный хвост. Сколько раз этот хвост оказывался в моём влагалище - я, по правде говоря, даже не пыталась считать. И, лишь только подумав об этом, я чувствую к самой себе странную грусть, смешанную с омерзением. Тот самый расширитель, мой бич и моё вечное напоминание о том, кто я, теперь уже не со мной. Когда мы встречались с Лириком до этого дня, всего несколько недель назад, он, как обычно он и делает, осмотрел меня и решил, что более в этом расширителе нет нужды. В тот день я ждала такого желанного и пугающего меня секса между нами, но я ошибалась. Что там секс - даже право на оргазм тогда обошло меня стороной.
И сейчас, уже подходя к полностью обездвиженному Лирику, я понимаю, что и в этот раз, как и всегда, он вытаскивает из меня то, что я так стараюсь спрятать, избежать, проигнорировать. Я люблю его, но скрываю, - он заставляет меня открыться ему, просто вывернувшись наизнанку. Я мечтаю наказать себя за одно своё существование - он устраивает каждый раз для меня то, от чего, будь я живой, я бы давно умерла. Точно такое же происходит и сейчас. Я понимаю, что я могу быть сколько угодно ошибкой, как угодно понимать, что мне просто не место в этом мире, но в своей любви к Лирику я уверена больше, чем во всём, что только может быть свято. Это чувство, можно сказать, самое светлое, что только у меня есть, вот только Лирик делает всё, чтобы поколебать эту уверенность. Бросить меня в самую глубокую грязь с невероятной силой и с немыслимой высоты, с одной простой целью - испытать моё чувство на прочность. Ему явно интересно, как далеко я способна зайти, что вытерпеть и кем себя считать.
В голове эхом пульсируют его слова о том, что у этого моего акта возвышения над ним будут последствия, но сейчас я даже не думаю о том, что мне придётся пережить после. Ещё одна моя извлечённая на свет мечта - показать Лирику, что такое любовь. Научить его если не любить, то понимать, понимать хотя бы то, что он теряет, отрицая её как таковую. Всякий раз при встрече со мной он возводит в абсолют желание поглумиться и похоть, но в этот раз... он не осознаёт до конца, как сильно я хочу подарить ему хоть каплю светлых чувств. Пусть я по большей части уверена, что Лирик идеален таковым, какой он есть, но внутри всё равно сидит предательская мысль о том, что ему самому будет лучше, если он узнает хоть что-то доброе. Он ждёт, что я буду жестока с ним, и сейчас он может испытать что угодно - начиная от разочарования и заканчивая так лелеемой им в его душе ненавистью. Пусть у этого будут последствия, даже самые трагичные, - для меня сейчас это не значит ровным счётом ничего. Он сам подписался на это. И будь, что будет.
Я продолжаю разглядывать его упругий зелёный хвост со множеством чешуек и слегка желтоватым животом. Даже сейчас, когда Лирик линяет, и старая кожа почти что лишила его тело цвета, я всё равно вижу каждую чешуйку, и очень хочу дотронуться до них. Я знаю, что его тело невероятно уязвимо и чувствительно во время линьки, но вместе с этим я очень хочу помочь Лирику пережить этот период поскорее. Он линяет давно и часто, и эти изорванные им же самим в попытках облегчить себе жизнь шкуры я видела фактически везде, где бы он ни пытался обустроить себе очередной оплот его власти. Может, из-за этой частоты, а, может, из-за того, что всё, что связано с Лириком, у меня вызывает исключительно радостные чувства, у меня давно есть одна мечта. Я очень хочу заполучить его шкуру на правах талисмана. Раньше я бы обрадовалась даже крохотному её лоскутку, но сейчас я понимаю, что моя мечта может сбыться в разы во всех смыслах больше. Эту шкуру, которую Лирик сбрасывает сейчас, он не успел повредить ни пытаясь от неё избавиться, потираясь обо всё, что найдёт в своём логове, ни даже своими манипуляторами. А, значит, у меня есть шанс заполучить её целиком. Огромная змеиная шкура того, кого я люблю больше жизни.
- Лирик, - осторожно делаю я первый шаг в его сторону, решаясь сказать это прямо. - Я давно хотела бы твою кожу, но даже сейчас я боюсь поранить тебя. Тебе будет очень больно, если я попробую её с тебя стянуть?
Лирик прикрывает свои потускневшие глаза третьим веком:
- Нет, Мета. Мне будет хорошо.
Услышав это, я пожимаю плечами, но, скорее, машинально, чем в самом деле понимая, что даже сейчас, когда ситуация полностью под моим контролем, Лирик умудряется вести ситуацию вместе со мной. Можно сказать, что он ведёт опять, только моими руками. Что и как толкнуло его на то, чтобы он решил повести себя именно так, - я не знаю, да и не нужно это мне. Однако, чем ближе я подхожу к нему, тем ярче становится одна простая мысль в моём сознании. Мысль о том, как же именно сильно он доверяет мне. Пусть я неоднократно в буквальном смысле испытывала то, что Лирик не доверяет никому, кроме себя самого, самыми извращёнными способами, но сейчас я чувствую, словно это было с его стороны просто неуместной бравадой, желанием поиздеваться ради издевательств, но не искреннее недоверие. Что угодно, но не оно.
Он отдался в полную мою власть, явно зная, что в нужный момент я его отпущу. И сейчас я полностью осознаю, какова на самом деле степень его доверия ко мне. Кто угодно на моём месте, абсолютно любое существо из плоти и крови из тех, кого я встречала, и кого мне ещё только предстоит увидеть, мечтал бы сейчас оказаться на моём месте. Все они хотят и будут вечно хотеть расквитаться с Лириком за, например, свой новый статус в этом мире. А что может быть слаще, чем заманить заклятого врага в заботливо вырытую им же самим яму, а затем его добить? Сейчас Лирик не сможет дать никакой отпор, как бы ни захотел, и я знаю, что все его враги, знай они, что происходит сейчас, продали бы свои жалкие души за то, чтобы оказаться на моём месте и убить Лирика.
Но они - не я, и они не заслужили и частицы такого шанса. Они стали изгоями, и так останется на веки вечные. Пусть я не отличаюсь особой любовью к себе, пусть я могу сколько угодно думать, а достойна ли я всего, что со мной происходит благодаря Лирику, - в этот раз, можно сказать, корона владыки мира отчасти перешла на мою голову. Да, она кажется мне огромной и тяжёлой, но я знаю, кто именно позволил мне её надеть. И я не подведу его.
Именно с такой мыслью я подхожу к Лирику, обеими руками обхватывая основание его хвоста. Хрупкая линялая кожа сминается в складки под моими прикосновениями, и я чувствую, как его упругое тело, состоящее, как мне кажется, из одних только крепчайших мышц, мерно вздымается и сжимается в такт его дыханию. Чем дольше я держусь так за основание хвоста Лирика, тем отчётливее в моём искусственном сознании звучит осознание того, что так я могла бы простоять вечно. Просто стоять, обнимая его, слушая его дыхание и наслаждаясь одним лишь фактом того, что я настолько сблизилась с тем, кто даровал мне это тело, эту личность, и кого я люблю больше всего на свете. Но в то же время я понимаю, что Лирик и без того слишком долго ждёт от меня действий. И сейчас настало время высказать ему всё, что я так скрывала, - пусть невербально, но действия в этом случае будут кричать громче любых слов.
Я - просто слишком развитый робот, а потому я не могу почувствовать, тёплая ли кожа у Лирика или холодная. Однако мне сейчас это даже не нужно. Я прекрасно ощущаю и её гладкость, и то, как мои пальцы скользят с чешуйки на чешуйку, и то, как податлива его старая кожа. Гладя его по бокам и не решаясь притронуться к животу, я стараюсь, чтобы все мои движения были как можно более медленными и осторожными. Я хочу снять с него кожу так, чтобы она осталась целой в моих руках, а затем - сохранить её как талисман. Я знаю, что у меня, можно сказать, нет дома, что по предопределённому мне Лириком изначального долгу, я не имею на своё жильё никакого права, как нет в нём и смысла для вечно перемещающейся с места на место меня, но сейчас я уверена, что смогу найти для этой сброшенной шкуры место. Где угодно, - сейчас мне это не важно. Главное то, что теперь часть моего господина всегда будет со мной.
Осторожно, но уверенно я обхватываю бока Лирика покрепче и, стараясь, чтобы мои заострённые кончики пальцев не разорвали ненароком такую желанную мной шкуру, стала стягивать её вниз. Завораживающее в своей отвратительности зрелище - смотреть, как белёсые, полупрозрачные и омертвелые чешуйки соскальзывают со змеиного тела Лирика. Я стою слишком близко к нему, чтобы посмотреть ему в глаза, но сейчас я знаю, что даже если я действую слишком грубо и причиняю ему если не боль, то неудобство, то он стерпит это. Он умён, и то, что происходит сейчас, не похоже на его спонтанное желание, пришедшее ему в голову за час-другой до нашей встречи. А, значит, он мог это предполагать, и я действую в рамках дозволенного. Думая только об этом, я продолжаю осторожно стягивать шкуру.
- Ты же хочешь получить целую кожу, не так ли?
Я вздрагиваю, услышав этот внезапный вопрос в почти абсолютной тишине. К чему именно клонит Лирик? Я всегда знала, что он видит всех насквозь, но эти слова кажутся мне уж слишком странными. Он... знает о моей мечте заполучить его кожу целиком, но почему-то не одобряет этого? Что бы ни крылось под этими словами, я чувствую себя крайне не уютно.
- Разумеется, Лирик, - отвечаю я, стараясь не показать своего недоумения никак. - Я... Я хочу, чтобы она стала моим талисманом. Или ты против?
Бока Лирика начинают вздыматься ещё тяжелее, когда он отвечает мне:
- Я не против. Просто знай, что этому не бывать.
- По... почему? - робко выдавливаю я из себя, чувствуя себя в который раз никчёмностью. Это явно его очередная изощрённая пытка - поместить даже столь простую мою мечту так близко передо мной, чтобы я чувствовала, что она рядом, - а затем отобрать её. Просто сделать так, будто бы её и не было. Как же зло с его стороны, пусть он никогда и не был добрым...
Однако я ошибаюсь. Реальность оказывается куда более фатальной для меня.
- Ты не сможешь сохранить мою кожу целой никак. Вспомни, что со мной сделал мой народ, и как работает моё механическое тело. В моём затылке множество трубок, не дающих моим крови и лимфе прекратить двигаться и помогающих мне дышать, а ем я ещё с тех пор через гастростому. Во мне столько трубок, зондов и проводов, что они просто разорвут эту сброшенную кожу, как бы ты ни хотела заполучить её целиком. Но ты правильно делаешь, что снимаешь её медленно, - неожиданно переходит на несколько иную тему Лирик. - Я не могу дотронуться до своей морды уже много лет, а линяю я так, будто бы мой народ не причинял мне никакого вреда. У меня уже были случаи, когда кожа на морде разрывалась, а её куски попадали мне в глаза. Если такое случится сейчас, то я уверен, что тебе это очень не понравится. И не потому, что я пожелаю расквитаться, чему не бывать, а потому, что ты сама ощутишь себя не достойной даже быть рядом со мной.
Жалость. Всеобъемлющая жалость к Лирику охватывает меня с головой, пока я продолжаю осторожно снимать с него омертвевшую кожу. Я не знаю, что именно сделал с ним его покойный народ, а спрашивать об этом самого Лирика даже сейчас, когда, как я понимаю, он ждёт того, что я отплачу ему за всё, что пережила, и физически, и морально, я боюсь. Это уже совершенно другой уровень отношений, который, как я знаю, я не заслуживаю на этот момент. У всего есть границы, есть они и у того, что происходит во время наших с ним игр, и так грубо нарушить их я не готова. Однако наложить запрет на мои чувства не сможет никто и никогда, а потому я отчасти сейчас упиваюсь этой жалостью. Даю ей, а не страху, стать ей со мной единым целым. Необычное, но кажущееся мне таким приятным и тёплым чувство.
Только сейчас я задумываюсь о том, что на самом деле я, порой думая о том, что выступаю не там и не за того, фатально ошибаюсь. Приковать кого-то к системе жизнеобеспечения на всю жизнь - крайне подлая и немилосердная кара, которую не заслужил никто. Даже Лирик. Он может быть жестоким, но теперь я понимаю, что его жестокость оправдана. Как понимаю и то, почему именно он не умеет и не хочет учиться любить. Трудно сохранить доброту в сердце, когда твои же соплеменники, которых все считали мудрыми и справедливыми, не милосердно добили, пусть и заслуженно, а обрекли на вечную и очень сильно влияющую на жизнь память о том, что ты сотворил, чем бы оно ни было. Я никогда не была жестокой, выступая если и за казнь, то быструю, но теперь я готова лично, забыв про свою свиту, отправиться в любую резервацию органических существ - и просто рвать их в клочья голыми руками. У органики нет будущего. Эти существа подписали себе смертный приговор более тысячи лет назад, сотворив с Лириком такое. В самом деле, милосердие, доброта и понимание - не про них. Им важно не физическое отсутствие, в отличие от меня, а втаптывание неугодных в грязь - при всех, с насмешками и злыми ухмылками, такое, чтобы неугодный долго жалел, что вообще родился на свет. Как же низко и подло...
- Ненавижу твой народ... - невольно шиплю я, снимая старую кожу Лирика ещё осторожнее. - И желаю им вечно жариться в адском пламени. Теперь я знаю, почему именно ты никому не доверяешь, но просто хочу сказать, что теперь ты можешь не сомневаться во мне. Я люблю тебя - и как создателя, и просто за то, что ты есть. А теперь, когда я представляю весь масштаб того, что они с тобой сделали, я просто не смогу предать тебя.
- Тебе меня настолько жаль?
Голос Лирика звучит не без доли насмешки, но я отчётливо могу разобрать в нём искренний интерес. Мои руки продолжают сдвигать его кожу к хвосту, но теперь эта кожа не такая податливая, как прежде. И куда более хрупкая. Я понимаю, что именно сейчас все механизмы и зонды в его теле начинают её разрывать, как понимаю, что настолько тонкая она только потому, что эта её часть уже давно скрыта скафандром, и ощутить воздух и солнечный свет не сможет уже никогда. Это очень странное чувство, смесь тепла, жалости и бессильной злобы, а потому поначалу я не знаю, как ответить Лирику. Но и заставлять его ждать я тоже не хочу.
- Да. Ты можешь отрицать мою жалость, как отрицаешь любые чувства, кроме негативных, но я теперь понимаю, почему. Я просто хочу, чтобы ты знал, что несмотря на всё, что ты пережил, что сделал и кого убил, я считаю, что ты заслужил передышку от мрачного как никто другой. И сейчас я даже рада, что веду я. Просто позволь мне хоть немного, но сделать твоей душе легче.
Несмотря на оковы, хвост Лирика под моими руками слегка дёргается. Его дыхание становится чуть более медленным и размеренным, и, хоть я и не могу быть уверена ни в чём, мне кажется, что это хороший знак. Знак того, что я на правильном пути.
- Не подведи меня, - с еле слышимым, но прекрасно ощущаемым под моими руками выдохом, отвечает мне Лирик.
- Не подведу, - как можно увереннее отвечаю я. Я стараюсь действовать максимально осторожно, видя, какой хрупкой становится стягиваемая мной с Лирика кожа. Руки действуют словно бы отдельно от меня, а в моём подобии души клокочет гнев, застилающий мой взор, толкающий меня на то, чтобы я скорее заканчивала с кожей, снимала с Лирика оковы - и просто летела со всей скоростью моего двигателя прочь отсюда. Назад, к моей свите, зная, что от этого будет лучше и Лирику, и мне. В первый раз за всё своё существование я жалею о том, что у меня нет оружия, и что даже если оно у меня будет, то я, как та, кто не умеет с ним обращаться, просто не смогу ничего с ним сделать. Пусть я слаба физически и морально, но сейчас я очень жажду крови. Мы, роботы, будем, есть и были всегда с Лириком заодно, в отличие от органических существ, которые, как я понимаю теперь, не заслуживают жизни.
Перед глазами пробегает всё то, что я успела увидеть за своё столь короткое существование. Все эти бунтовщики, которые верили в то, что, пока Лирик только начал править этим миром, свергнуть его возможно, но надо действовать быстро. Эти восстания, жалкое зрелище, когда против моей свиты, вооружённой до зубов, вышли какие-то полуголодные, слабые существа, всё оружие которых составляли разве что не топоры с вилами. Эти полные ненависти и страха взгляды в мою сторону, поначалу пугавшие меня настолько, что я сразу отдавала своим роботам немой приказ открыть огонь. Тот самый диверсант-подросток, взломавший нашу систему связи и в итоге отправивший Лирику на обед не только себя, но и всю свою семью - можно сказать, единственное полезное, что он сделал в этом мире. Эти образы скользят в моей памяти, и только теперь я понимаю, что все эти создания не смирятся с тем, что они проиграли, никогда. Будут бунты. Будут восстания. Будет ненависть в их мыслях. Они настолько безнадёжны, что не понимают, зачем именно их оставили в живых, видя в этом только возможность ненавидеть и лицемерить перед подобными мне и моей свите из страха. Если бы я была одна, меня бы уже давно не стало. Им плевать на то, что я не смогу причинить им вреда, и что я никого не убила лично. Они ненавидят и боятся меня только за то, что я - робот.
- Осторожнее! - выдёргивает голос Лирика меня из воспоминаний. - Не тяни так резко, иначе часть шкуры останется под моим механическим телом, и ты не вытащишь её никогда.
- Прости, - как можно спокойнее отвечаю я, пытаясь совладать со своим гневом и звучать как можно более нейтрально. Однако мне не удаётся даже этого. Лирик явно знает, что я сейчас стараюсь сдержать некие чувства, а потому и спрашивает меня:
- О чём ты думаешь?
Я прикрываю глаза, вытаскивая, наконец, верхний край шкуры Лирика из-под его скафандра. Тонкая, изорванная кожа выглядит такой уязвимой, что теперь я точно знаю, что даже в таком виде сохранить её целиком невозможно. Омертвевшие чешуйки просто рвутся от моих прикосновений, но я всё равно стараюсь быть очень аккуратной. Я становлюсь на одно колено, чтобы, сложив шкуру в складки, передвинуть её к кончику хвоста. Мне очень нужна эта шкура, но сейчас, когда Лирик приковал даже свой хвост, снять её полностью невозможно. Но я сделаю это. Обязательно. Когда уговорю Лирика сделать то, о чём я мечтаю теперь.
- Мне нужно оружие, - как можно холоднее заявляю я. - Органические существа не заслуживают жизни, и я хочу уничтожить их на корню. Выжечь, как сорную траву, сделав их нелепым воспоминанием. Я знаю, что я не умею стрелять, но я готова научиться. Они никогда не покорятся нам, потому что они другие. Они хотят быть героями и подыхать за свои подобия идеалов. А я не хочу, чтобы они просто подыхали. Я хочу, чтобы они в принципе сдохли.
- Это тебя так вдохновил мой рассказ о моём народе? - как-то по-странному усмехается Лирик.
Я делаю шаг назад, скрипя своими зубами. Я не понимаю, откуда такая насмешка, но я очень надеюсь на то, что сейчас Лирик разрешит мне отключить оковы и переделает мне любую из моих рук хотя бы в пулемёт. А ещё мне снова страшно. Я боюсь не только самой себя за столь яркие и зловещие эмоции, но и того, что сейчас я снова хожу по очень тонкой грани. Неслыханная наглость с моей стороны - просить Лирика вооружить меня. Однако я знаю, что слухи о его жестокости - вовсе не слухи. Быть может, эта жестокость сейчас сыграет мне во благо?
- Да. Так ты дашь мне оружие?
- Нет, - неожиданно весьма жёстко бросает Лирик, но, явно поняв, моё резонное недоумение, начинает объяснять: - Нет смысла сражаться с побеждёнными. С того момента, как мой народ предал меня, я не могу желать для всех органических существ более изощрённой кары, чем бессильная злоба. Они могут сколько угодно ненавидеть меня, топать ногами и проклинать своих богов за то, что свершилось, но мне эта ненависть совершенно никак. Как я прикован к механическому телу, так и они скованы, пусть их цепи и не видны. Смерть - слишком простое наказание. А мне всегда хотелось, чтобы они не просто умерли, а мучились, долго, на грани агонии, полностью осознавая свой новый статус. И если ты сейчас слышишь меня, то ты должна понять, что своим желанием убивать всех без разбору, ты просто лишишь меня одного из немногих моих развлечений, и я знаю, что ты вряд ли захочешь претворить это в жизнь.
Сказав это, Лирик выдерживает эффектную паузу. А я, не осознавая до конца его слова, могу лишь слушать каждое его слово. Простая, но крайне фатальная для меня речь.
- К тому же, - продолжает Лирик свои объяснения, - они - не те, кто виновен в моих злоключениях. Виноват мой народ, но они давно покойники. Если бы они были здесь и по сей день, то ты была бы другим роботом с другими целями. Но они мертвы. От них остались только кости, бороться с которыми нельзя и просто глупо. Оставь в покое моих рабов, верни им назад их же страхи и ненависть к подобным нам и просто не пускай их чувства в свои мысли. Они этого и хотят - сломить, разрушить, заставить сомневаться и плясать под их дудку. Ты придумала, что будешь делать со мной дальше? - резко меняет тему Лирик, делая шумный и глубокий вдох.
Я снова подхожу к Лирику вплотную, пытаясь прийти в чувство. И в самом деле, я не понимаю, почему то, что должно приносить больше боли Лирику, чем мне, нашло в моём подобии души такой негатив, зато теперь я прекрасно осознаю кое-что другое. То, за что я так ненавижу саму себя и люблю Лирика - понимание, что мне никогда и на шаг не стать ему ровней. Он абсолютно прав, говоря, что вечное унижение намного страшнее, чем любая, даже самая жуткая или нелепейшая смерть, но мне это стало ясно только после его разъяснений. Говоря эти простые факты спокойно, пусть и холодно, он заставил меня почувствовать себя маленькой и наивной девочкой, которой требуется объяснить не раз и не два, почему не стоит прыгать со шкафа или класть руку на подошву раскалённого утюга. Такие же очевидные всем разумным созданиям факты, но ему пришлось донести их до меня как до какого-то несмышлёныша.
Я обхватываю руками его бока и пытаюсь сосредоточиться на его дыхании. Своего рода медитация, странная на вид для многих, но мне сейчас только это и не даёт пойти ко дну. Мы с Лириком оба понимаем, что даже сейчас полный контроль над ситуацией не в моих руках, но теперь я знаю, насколько именно я опять, как и всегда, в ведомой позиции. Лирик мог и не планировать этой беседы, однако я загнала саму себя в ловушку, пытаясь защитить его в меру своих сил. И в который раз он оказался сильнее и выше меня, моих мыслей и всего, что только составляет мою жизнь. Думая о том, как расквитаться с органическими существами за то, что он пережил, я забыла о том, почему именно Лирик - высшее создание, что в моём понимании, что по тому, что он уже сделал. И... ещё одна вещь сейчас терзает мой разум. Только в этот момент я понимаю, что я хочу быть не только полезной Лирику, но и заботиться о нём. Постоянно, каждый раз, когда я его вижу, я жду, что он покажет какую-то слабость, станет чуть более живым, позволит себе принять мою неуместную жалость по любому поводу. Вот только тем немногим, что я могу считать таковым, и по сей день остаются его простые слова о том, что наши игры продолжаются только потому, что ему "не всё равно". Мелочь, но так многое это значит для меня.
От этой мысли мои изящные пальцы еле заметно дёргаются, но странным образом им двигаться легче, чем обычно. Медленно моргнув, пусть мне это лишь помогает быстрее позабыть про свои мысли и вернуться в реальный мир, я смотрю вперёд - и снова та же самая жалость шевелится в моей душе. То ли я, думая о том, что мне не положено, пока снимала с Лирика старую кожу, немного перестаралась, то ли это в принципе изъян его скафандра, - не столь важно, да и не нужно мне это знать, когда я вижу результат. Там, где металл скафандра соприкасается с кожей Лирика, и где навеки остался шрам, я снова вижу струйку ярко-алой крови. Столько раз я это наблюдала, столько раз хотела, чтобы эта кровь хоть ненадолго, но осталась на мне, и сейчас мне выдался прекрасный шанс насладиться и самим фактом её наличия на моём теле, и вызванной происходящим жалостью к Лирику сполна. Такой шанс упустить будет просто ошибкой.
- Да, придумала, - наконец, отвечаю я Лирику, слегка приподнимая свою окровавленную ладонь. - Тебя опять скафандр расцарапал. Можно... можно я слижу твою кровь?
- Конечно, - слышу я простой ответ.
Так многое и так малое отделяло меня прежде от ещё одной моей связанной с Лириком грёзы. Такое простое и отчасти наивное желание ощутить на себе его кровь не отпускает мой разум уже очень давно, с тех пор, как я впервые её увидела. Пусть мне понадобилось пересилить себя тогда, когда я открылась ему в своих чувствах и месяцы встреч с ним, в которые я не понимала, чувствую я любовь, страх, а то и всё сразу, - сейчас я понимаю, что я в прямом смысле выстрадала этот шанс. Теперь я смогу стать с Лириком так близко, как никогда раньше. Думая только об этом, я прижимаюсь к его животу - и осторожно касаюсь языком струйки крови.
Необычное, но крайне странное ощущение. Еда для меня всегда была просто ещё одним источником энергии, одним из многих и порой не самых доступных. Я могу есть всё, что едят органические существа, но я не ощущаю вкуса. Будь на моём столе что угодно, сладкое или солёное, холодное или горячее, жареное или варёное, - вкус даже самого искусного блюда просто будет мне никак. Я перепробовала множество разных блюд, но ни одно из них не казалось мне отличающимся каким-то вкусом. Или... почти не одно. Однажды мне попался странный десерт - мороженое, но как будто в весьма плотной, цветной и не тающей глазури. Необычно, но в тот момент, когда я его съела, я почувствовала смутную тень орехового вкуса. Я не знаю, что это за орех, да и орех ли, как не знаю и названия десерта, но что-то схожее я хочу попробовать ещё раз. Просто ради любопытства.
И сейчас я снова оказываюсь в схожей ситуации. У крови Лирика отчётливый привкус ржавчины - пусть я чувствую его слабо, но его я не смогу перепутать ни с чем. Помня о том, что у меня немного шершавый язык и острые зубы, я стараюсь действовать максимально осторожно, замедляясь всякий раз, как понимаю, что могу причинить Лирику боль. Его новая кожа и без того хрупка, а на стыке плоти и скафандра у Лирика ещё и старый шрам. Я порой касаюсь языком и шрама, и всё отчётливее осознаю, что мне очень хочется в который раз за сегодня позволить себе наглость. Но наглость такую, которую Лирик мне вряд ли не припомнит или вообще не простит. Я хочу укусить этот старый, огрубевший след, ощутить своими зубами эту одновременно плотную и свежую кожу, а то и, позволь мне Лирик такую дерзость, даже ненадолго оставить на нём след от зубов.
И именно в этот момент я понимаю, что теперь я имею на это полное право. Лирик как только ни ставил на моём теле знаки принадлежности, и тот самый расширитель был песчинкой среди огромного пляжа. А теперь контроль целиком и полностью у меня, пусть он по большей части и иллюзия. Однако это та иллюзия, в правдивость которой хочется верить всей душой. Обездвижив себя, Лирик решил поменять нас ролями, пусть и против моей воли. А это значит только то, что сейчас я имею право на то, чтобы оставить на нём свой маленький, не самый болезненный, но так много значащий для меня след. Думая только об этом, я снова слизываю кровь, приподнимаюсь на носочки - и осторожно, стараясь не навредить, прикусываю выступающий и грубый шрам.
Мне нравится одно ощущение этой кожи Лирика под моими зубами. Шрам явно старый, зарубцевавшийся и огрубевший, но это, как мне кажется, лишь даёт мне больше свободы. Я, как робот, способный чувствовать подавляющим большинством своего тела очень смутно, могу прекрасно представить, что чувствует Лирик сейчас, когда я осторожно прикусываю этот след зубами, осторожно вылизывая каждый свой укус. Невольно я задумываюсь о том, сколько именно схожих по своей долговечности следов оставил на мне Лирик, - и понимаю в который раз подряд, какой же невероятный шанс выпал на мою долю. За всё, что он уже со мной сделал, как и за всё, что только собирается причинить мне, я просто обязана отплатить ему хотя бы так. Пусть это и капля в море.
В какой-то момент мысли уносят меня слишком далеко. Я представляю себе то, что я набираюсь достаточно наглости, чтобы попросить Лирика о том, чтобы хотя бы по одной половине наших встреч схожим образом вела я, - и в тот же миг немного теряю контроль над тем, что я делаю. Это происходит лишь на мгновение, но даже этого оказалось достаточно, чтобы я, замечтавшись, вонзила зубы в шрам слишком глубоко.
Кровь Лирика тут же брызгает мне на язык. Я чувствую, как всё его тело напряглось, слышу его недовольное и сдавленное шипение - и тут же замираю в ужасе. В этот раз я действительно перешла все грани, пусть и не желая причинять Лирику никакого вреда. В самом деле, здесь, в этот день, не так пошло для меня всё с самого начала. Я позволила себе слишком многое, позволила то, чего не имела права делать никогда. Сначала я не стала переубеждать Лирика в том, что я - не самый лучший вариант ведущего партнёра, затем - попыталась уговорить его поддержать так желаемую мной борьбу с ветряными мельницами, давними покойниками, коих никакая, даже самая высшая сила не поднимет из могил, и теми, кого наказала сама жизнь, и моё желание истребить их на корню было бы им же во благо. И теперь я причинила боль тому, кого люблю больше жизни. Кто рассчитывал, что я окажусь куда более разумной, чем я сейчас доказала всеми своими действиями. Если бы только...
- Иди сюда и дай мне посмотреть на тебя, - цедит сквозь зубы Лирик, и этот голос уже несёт мне неотвратимую кару. Пусть в нём, как я понимаю, нет ни капли злобы, я боюсь всё равно. Как я понимаю, выбора у меня нет и не было никогда, а мой нынешний контроль над ситуацией - просто иллюзия. И, прекрасно осознавая это, я отпускаю Лирика и медленно, очень боясь упасть, делаю робкие шаги назад, покоряясь его приказу.
Я не могу знать, что задумал Лирик, но что-то словно бы немо подсказывает мне, что мои страхи верны, и сейчас он попросит меня освободить его. И мне... ничего не останется, как покориться его приказу и ощутить всю мощь его гнева. Что именно он припас для меня? Что он хочет сказать мне в глаза, зная, как я боюсь и жду тех моментов, когда мы смотрим друг на друга? Тем не менее, я понимаю, что я заслуживаю всё это, как заслуживаю и опутывающий меня ужас. Сейчас я ошиблась везде, где только могла ошибиться. Я - ошибка сама по себе, и я должна понести за это наказание.
Очень странное чувство. Я понимаю, что я должна испытывать неприятные чувства, но отчего-то мой же страх перед Лириком и ненависть к самой себе кажутся мне правильными и отчасти светлыми. Такими, словно всё так и должно быть, всё стоит на своих местах, а я... ничего не испортила. Возможно, просто перетасовала карты, но не в свою и не в чью-то пользу. Всё такое другое, но такое родное, и от этой мысли мне становится немного легче. Я очень хочу понять, почему, но знаю, что не имею права даже на такую мелочь. Да и не нужно мне оно. Я создана для того, чтобы подчиняться Лирику, а он, как я знала всегда, видит всё и всех насквозь, и ему словно бы известно, что будет дальше.
Думая только об этом, я делаю последний шаг назад и поднимаю взгляд, чтобы смотреть на своего владыку снизу вверх. Я поднимаю было руку, чтобы стереть его кровь с моих губ, но в тот же миг он, попробовав воздух на вкус языком, смотрит на меня так, что даже эта пародия на попытку взять ситуацию под контроль просто умирает в зародыше.
- Не стирай, - говорит он мне спокойно, но с нажимом. - Я никогда не думал, что моя кровь будет кому-то к лицу, но ты в очередной раз доказываешь мне невозможное.
Я прикрываю глаза, представляя, что именно он видит. Судя по тому, что ржавый привкус крови Лирика я ощущаю почти как живая, укусила я его сильнее, чем ожидала. Мой внешний вид никогда не был грозным, - скорее, у многих я вызывала жалость, симпатию и желание переманить к себе, - но теперь я понимаю, что, увидь кто угодно из них меня сейчас, они могли бы испугаться. Мои острые пальцы подрагивают от напряжения, мне очень трудно стоять на каблуках, мои маленькие уши, явно наследие прошлого воплощения, сейчас прижаты к голове от страха. А весь мой рот покрывает алая кровь Лирика, стекающая тонкой струйкой из-под верхней губы. Кровь, которая раньше шла только из его нанесённых врагами ран, теперь на мне, но мне, в отличие от этих врагов, сейчас ничего не грозит. Я хочу распробовать этот момент, пока он не стал очередным моим тяжёлым и тёплым воспоминанием, заставить его стать со мной единым целым. А потому я продолжаю смотреть Лирику в глаза, теперь не затуманенные ничем. Меня интересует только одно - что именно мне придётся делать теперь? Как мне кажется, я и без того сделала всё, что он только мог от меня ожидать. Пусть это и первый раз, когда я уверена, что выложилась на полную.
Я отчётливо вижу, как глаза Лирика фактически сияют изнутри, но о чём он думает, я даже боюсь предположить. Он слишком непредсказуем, и эта его черта всегда будет меня пугать. Одно я знаю наверняка - он опять затеял нечто не очень для меня хорошее. Хоть сейчас контроль над Лириком и в моих руках, но больше всего я хочу, чтобы Лирик позволил мне его отпустить. Но я не решусь просить его об этом, поскольку он не дал мне такого приказа. Странная всё-таки ситуация - веду я, но направляет он. Я не уйду отсюда, пока не сделаю то, что должна сейчас, и я осознаю это. Но что он ещё хочет от меня?
В этот день я получила большее, чем даже могла мечтать. Теперь у меня есть его шкура, а его кровь окропила моё лицо. Так мало и так много. Этот странный день мог бы завершится для меня на этой, вне сомнений, чудесной ноте, вот только тут есть явно что-то ещё, что я ещё не сделала. Я не смею даже моргнуть, смотря Лирику в глаза - и тут же понимаю, какой именно мой шаг он ждёт. Пусть я и далеко от его тела, я слышу, как его дыхание становится всё тяжелее и тяжелее, а раздвоенный язык начинает появляться всё чаще. Я ведь уже не в первый раз вижу такое изменение в его поведении, и это означает только то, что сексу между нами быть. Как бы я ни надеялась, что хоть теперь такая участь меня минует.
Мои половые губы крепко соединены между собой сенсорными плагами, разъединить которые может только Лирик, а тот самый расширитель был убран. Значит ли это, что, по его мнению, я смогу теперь вместить в своё влагалище не только его хвост, но и хотя бы один из его членов? Я понимаю, что я сама чудовищно хочу и боюсь его, поскольку у всего есть последствия. А ещё меня ввергает в ужас одна мысль о том, что теперь я сполна узнаю, насколько именно растянуто моё влагалище. Постоянно, при каждом шаге, я ощущаю все эти плаги, проколы и обрезание крайней плоти клитора, и этого мне достаточно, чтобы ощутить себя слишком грязной и падшей. Чувство, будто бы у меня нет ничего своего, и даже моё тело мне не принадлежит. А, впрочем, так оно и есть. Вся я - собственность Лирика, и это мне не удастся опровергнуть никогда.
Отчасти я наслаждаюсь этим чувством принадлежности, но сейчас я кажусь себе чересчур отвратительной. Все эти грязные слова рвутся наружу, не хотят оставаться в одном только моём искусственном мозге. Вот только то, что плохо для меня, может оказаться хорошим для Лирика. Может, он ждёт и не этого, но он сам себе вынес приговор на такую участь. Пусть он сейчас услышит ещё одну откровенность.
- Я хочу тебя, - как можно тише, но отчётливо говорю я. Вот только... Можно у тебя кое-что уточнить?
Страх сковывает меня по рукам и ногам не хуже моих не активных сейчас энергетических оков. Всё то время, что я провела здесь сегодня, кажется мне нескончаемым кошмаром, от которого я никак не могу проснуться. Мне кажется, что я перешла грань не раз и не два, и, помня слова Лирика о том, что за всё сегодняшнее мне придётся заплатить некую цену, я боюсь только ещё сильнее. Что это будет за плата - я одновременно хочу и не хочу знать. Мне хватает одного осознания того, что мне воздастся за сегодняшнее сполна. Хотя бы потому, что Лирик не из тех, кто любит сотрясать воздух пустыми угрозами.
- Что именно? - интересуется у меня Лирик, слегка прикрывая глаза третьим веком.
Я прекрасно знаю, что именно сулит для меня этот его вид, вот только от этого мне ни капли не легче. Так Лирик прикрывает глаза только когда он хочет закономерного апофеоза нашей встречи. Так происходит с ним всегда, вот только сейчас для меня возник очередной парадокс. Как бы Лирик ни издевался надо мной, что бы ни заставлял пережить и испытать, - если я и боюсь этого, то мысль о том, что всё это искупит одна возможность доказать ему свою любовь, прекрасно не даёт моему подобию рассудка сломаться. Теперь же всё иначе. Я не смогу отпустить Лирика, пока он не получит от меня то, чего он только пожелает, но я боюсь его ещё сильнее. Однако...
Сейчас я, пожалуй, осознаю себя гораздо более живой, чем когда-либо. Когда я выполняю свои задания, я почти не чувствую свои подобия половых органов, пусть на них почти не осталось живого места. Клитор проколот, половые губы соединены вместе, а во влагалище до недавних пор был тот самый расширитель, своего рода намёк мне на то, что рано или поздно я смогу уместить хотя бы один из членов Лирика внутри своего влагалища. Если я и чувствовала это, то очень недолго. Но теперь всё иначе. Я боюсь даже думать о том, какого именно размера у меня дыра между ног, но отчего-то одна лишь мысль о том, какой грязной и развратной я могу видеться сейчас, кажется мне очень приятной. И более того - я сама хочу узнать, смогу ли я вместить хоть один его член.
- Вопросов... два, - сгребая в кулак остатки решимости, выдавливаю я. - Первый такой, что... Ты уверен, что в меня влезет даже один твой член? А второй - я не дотянусь до твоих членов - они же примерно рядом с моей головой сейчас. Придётся либо держаться за скафандр, либо немного тебя поцарапать...
Лирик молча смотрит на меня, явно выжидая. Я вижу в его глазах лишь абсолютную похоть, но отчего-то я не хочу смотреть на его члены. Мне страшна одна мысль о том, что я увижу хоть один из них, пусть я и увижу их не в первый раз, но отступать уже поздно. Ровно секунду я жду ответа Лирика, вот только удостаивать меня его он явно не хочет. А потому я решаю закончить свою речь.
- И тут ещё то, что я не смогу сдвинуть боди и расцепить плаги сама. Нужна твоя команда. Можно... можно мне нажать на кнопку?
Лирик, по-прежнему прикрывая глаза, качает головой так, будто бы я разочаровала его всецело и абсолютно. И в этот раз я не могу с ним не согласиться - я и без того знаю, что всё сделала не так. Я - ошибка по своей природе, но отчего-то теперь я чувствую странное ощущение несправедливости. Такое, будто бы не я виновата во всём, а это он не в силах увидеть того, что я выложилась на максимум в этот день и в этом месте. Как будто я сейчас должна ему сказать, что он недооценивает меня и занижает мои достижения. В корне неправильное и не дозволенное мне чувство, за которое я очень хочу ударить себя. Лирик выше и мудрее любого из тех, кого я знаю, и кого мне только предстоит узнать, и я не должна сомневаться в этом. Но усомнилась сейчас.
- Мы зашли так далеко, Мета, - наконец, удостаивает мой владыка меня ответа, - но ты до сих пор не понимаешь всей сути нашей игры в этот день. Ты слишком долго терпела всё, что бы я с тобой ни делал. Терпела безропотно, так, что я порой задумывался о том, что ты в самом деле не променяешь меня ни на кого и ни на что, какие бы блага тебе ни были обещаны. Скажу прямо - даже если бы ты кричала, вырывалась и молила меня прекратить, я бы не остановился.
Я замираю на месте как громом поражённая, тщетно пытаясь понять и принять сказанное мне Лириком. Мы с ним прошли так многое и так малое, и эта странная связь оказалась слишком прочной, чтобы разорваться просто так. Не имеет значения, кто из нас мог бы попытаться прекратить эти отношения - мы, как я понимаю, просто так это сделать не смогли бы и не сможем. С обеих сторон эта связь в какой-то мере односторонняя - я приковала себя к Лирику своей любовью, он же, скорее всего, давно искал кого-то, кто сможет перенести на себе всю мощь его тёмной души, не сломавшись, и, желательно, не будучи из плоти и крови. Я не знаю, это ли мешает ему отпустить меня, но даже если дело в другом, то я всё равно очень боюсь потерять Лирика. И хотя бы во имя этого, пусть пока что я и не знаю, как именно, я постараюсь всё исправить. Я не имею никакого права подвести его. А потому - я продолжаю слушать каждое его слово, внимая, пытаясь понять и пропустить через всю себя.
- Как мне было всё равно, насколько тебе больно, и как ты хочешь чего-то, что не будет таким жестоким по отношению к тебе, так схожее сейчас должна испытывать и ты, - продолжает Лирик. - Я хочу, чтобы в этот раз ты была на моём месте. Тебе должно быть всё равно, больно ли мне, неудобно, и если да, то насколько. Я просто не верю, что за всё то, что я с тобой сделал, ты не хочешь сделать со мной хоть что-то схожее. Если ты хочешь, - царапай меня, бей, кусайся или просто оскорбляй. А если считаешь должным подвести нашу игру к её кульминации, то просто скажи мне, желательно жёстко и без лишних сентиментов, что ты хочешь получить, нажав на кнопку. Сейчас ты можешь всё, кроме того, чтобы отпустить меня раньше, чем покажешь мне всё, на что способна. Ты понимаешь меня?
Мои глаза совершенно инстинктивно, насколько это применимо к подобным мне существам, прикрываются от неприятия ситуации и моего ощущения себя заложницей ситуации. Я не знаю, за что я заслужила такую кару, но одно ведомо мне точно: простая истина о том, что я не справлюсь с таким бременем никогда. Слишком сложно, слишком по-тёмному, слишком неправильно всё происходящее. Однако я понимаю, что если сейчас я не дам Лирику свой ответ, то мне будет лишь хуже. И в этот раз это "хуже" будет сделано не им, а мной же самой. Молчание, когда есть, что сказать, - ужасный вариант. И всё равно где-то там, внутри, я верю, что Лирик хоть немного, но смилостивится надо мной.
- Я понимаю, - тихо выдавливаю я из себя, всё так же не в силах перестать смотреть ему в глаза. - Но... То, что ты делаешь со мной, я не нахожу несправедливостью. Я знаю, что заслужила только такое отношение, и если бы нас ничего не сблизило, я бы всё равно нашла способ наказать себя за свою неправильность. Пусть я - один из самых развитых твоих роботов, я ошибаюсь постоянно, и за это и ненавижу себя. Каждый след от твоих действий на мне для меня в самом деле бесценный дар. А сейчас...
Я на мгновение замолкаю, желая собраться с мыслями. В моём искусственном сознании впервые появляется надежда на то, что я опять увижу в глазах Лирика хоть что-то доброе, хоть подобие тени снисхождения, симпатии или даже просто понимания. Не свойственные ему эмоции, но в этот момент я искренне надеюсь увидеть хотя бы их, чтобы знать, что мои слова не напрасны. Его глаза по-прежнему прикрыты третьим веком, так что мне сложно сказать, что он чувствует или о чём он думает сейчас. Зато я вижу, что его раздвоенный язык начинает пробовать воздух чаще. Значит ли это, что я на верном пути?
- То, что происходит сейчас, - решаю завершить свою мольбу я, - кажется мне неправильным изначально. Я никогда не мечтала отыграться на тебе. Я не хочу причинять тебе боль. И не хочу, и не смогу. Хотя бы потому, что я люблю тебя, и...
- Забавно, - перебивает меня Лирик. - Тогда скажи мне, чего ты хочешь сейчас?
Я делаю маленький шаг вперёд. Лёд тронулся, а, значит, у меня ещё есть надежда завершить этот абсурд. Пусть всё уже зашло слишком далеко, - терять надежду не стоит. Именно эта мысль придаёт мне силы. Пожимая плечами, я решаюсь быть честной, и, как мне кажется, сейчас мой голос звучит более уверенно.
- Просто обнять тебя. И отпустить. Это всё, что я хочу с тобой сделать.
Зрачки Лирика, расширенные от полумрака этого места, чуть сужаются. На мгновение он смотрит вниз - но его взгляд в тот же миг снова впивается в меня:
- А теперь слушай, чего хочу я, и как ты сможешь на деле в очередной раз доказать мне свою любовь. Я вынул из тебя расширитель не по своей прихоти - теперь я знаю, что ты сможешь вместить хотя бы один из моих членов. Два - уже утопия, и именно поэтому я долго думал о том, что будет лучше сделать сегодня со вторым. Видишь этот браслет? - неожиданно кивает Лирик куда-то в сторону.
Я внимательно слежу за его взглядом, понимая, на что именно он пытается сейчас мне указать. Та самая стена позади него с не известными мне деталями, о назначении которых я уже давно хочу спросить Лирика, пусть и не решаюсь. Взгляд ловит деталь за деталью, но в этот раз, когда стена не прячется во тьме, я вижу небольшое светлое пятно. Очередной браслет-оковы, роковой и пугающий, но сейчас сжатый, имеющий форму маленького шарика, и тускло светящийся изнутри. Я только смотрю на него, но мне уже страшно.
- Ты, конечно, сможешь захотеть поочерёдно скакать на моих членах или ласкать один из них рукой, но мне не хочется такого исхода. Это было бы слишком просто и слишком не в духе наших игр. Я привык достигать оргазма обоими членами одновременно, но сейчас я хочу попробовать кончить ими поочерёдно. К тому же, мне известно то, что чем дольше ты оттягиваешь момент оргазма, тем ярче он будет ощущаться.
- Чего ты хочешь? - неожиданно для себя и весьма резко роняю я - и тут же замолкаю. Очередная наглость с моей стороны, и сейчас я готова к чему угодно. Но дальнейшие слова Лирика лишь разбивают мои надежды, что всё будет так, как оно было между нами всегда.
- Наконец-то ты начинаешь выпускать когти, - хвалит меня Лирик не без доли напускного благодушия. - Так ты и должна была вести себя весь этот день. Так уж и быть, я скажу, что мне надо в этот раз. Просто надень этот браслет на любой из моих членов как кольцо, а со вторым делай что угодно.
Сказав это, Лирик выдерживает эффектную паузу - и тут же вкрадчиво заканчивает свою речь:
- Если в самом деле захочешь расквитаться, то можешь его не снимать до самого конца. Мне так будет гораздо веселее. А теперь бери браслет и жми на кнопку. Тебе давно пора вмещать хотя бы один мой член. Уверен, мы в этот раз сошлись желаниями.
Я медленно моргаю, понимая, что особого выбора у меня нет и не было никогда. Никогда до этого момента я не думала, что мне придётся причинить Лирику боль, но в этот раз я ничего не смогу сделать. С трудом прерывая глазной контакт с Лириком, я обхожу его, приближаясь к той самой стене с деталями - медленно, совершенно не желая, чтобы этот день закончился болью не для меня. Лирик не заслуживает того, чтобы я делала с ним такое. А я должна существовать только для того, чтобы было проще ему, а не мне. Никогда за всё своё существование я не думала, что всё в какой-то момент станет именно так, когда буду вести я, а не меня, как я привыкла. Пожалуй, это и есть самое страшное для меня наказание.
Моя рука осторожно сжимает сковывающий светящийся шарик. Больше всего сейчас я надеюсь на то, что он окажется западнёй. Что Лирик приковал себя не всерьёз, и что он просто притворяется обездвиженным и покорным мне, а на деле он просто замер, желая подарить мне иллюзию власти. А этот спящий пока что браслет сейчас скуёт меня, и всё станет как и должно быть. Я буду терпеть всё, что бы ни сделал со мной Лирик, зная, что я заслуживаю это и иду на то, что многим не приснится и в кошмарах, во имя своей любви. Но нет. В который раз я ошибаюсь. Маленький металлический шар спокойно лежит в моей руке, не подавая никаких признаков опасности. По крайней мере, для меня, и в этот конкретный момент.
Машинально облизываясь и снова ощущая привкус крови Лирика, я сжимаю шарик покрепче и снова обхожу Лирика, оказываясь перед ним. Он выглядит как статуя, посвящённая какой-то немой, но крайне зловещей угрозе - столь же величественной, сколь внушающей ужас на грани с трепетом. И только его бока, вздымающиеся и опускающиеся в такт его дыханию, показывают, что он не монумент. Странное, но очень жуткое ощущение, понять которое я не могу, как ни пытаюсь. Тем не менее, я решаюсь снова заговорить со своим владыкой.
- Я знаю, что не должна спрашивать тебя. Но я точно не причиню тебе вред? Я... я же просто не умею, и...
- Не спрашивай, - явно желая надавить, перебивает мою сбивчивую речь Лирик. - Делай. Ты же, вроде, хотела нажать на кнопку?
От моих ушей не скрывается то, с каким нажимом он произносит слово "хотела". Мы оба знаем, что это не моё желание, но теперь я понимаю, что у меня в самом деле здесь нет ничего своего. Есть только воля Лирика - вне зависимости от того, прикован он или нет, направляет ситуацию он. И сейчас, по правде говоря, я очень хочу, чтобы время его расплаты за то, что я делаю с ним сейчас, настало как можно скорее. Тогда всё будет так, как должно быть, и мне не придётся больше мучиться, изобретая для Лирика наказания за то, что он не заслужил ничем и никак. Возможно, многие существа из плоти и крови сочли бы меня глупой, но моя ненависть к себе же самой настолько велика, что я не таю на Лирика ни капли злобы, и уж тем более не хочу с ним квитаться. Я просто знаю и свою цену, и своё место в этом мире.
Однако выбора у меня нет. Я с трудом отвожу взгляд от морды Лирика, всё выражение которой - сплошное и весьма недоброе выжидание, и смотрю прямо на его раздвоенный член, чуть ниже уровня моей головы. Кожа у их корней всегда выглядит невероятно хрупкой, и я могу предположить, что Лирик хотел бы, чтобы я её так или иначе повредила в этот раз. Однажды я позволила себе храбрость спросить его о том, не больно ли ему при возбуждении, ожидая, что он сочтёт мой вопрос в лучшем случае просто нелепым и не достойным ответа. Однако я ошиблась, и ответ на моё неуместное любопытство был простым и понятным - нет. Вот только для меня это не стало успокоением. Даже сейчас я вижу, как натянута кожа вокруг его членов, вижу все сосуды, пронизывающие тускло-жёлтую, местами ставшую белёсой от натяжения кожу живота, - и тут же в моём подобии души снова шевелится жалость. Так же, как оно было и, видимо, будет всегда.
Вот только сейчас Лирик явно меньше всего нуждается в моей жалости. Я знаю, что я должна быть жестокой сейчас, пусть это и будет нам обоим не во благо. Но в то же время я немо благодарю Лирика за то, что многие из его врагов приняли бы за его слабость - знание о том, как именно превратить металлический шарик в моей руке в оковы. Искусственная память не подводит, и сейчас я отчётливо вижу в своих воспоминаниях тот день, когда схожие браслеты оказались на моих руках и ногах. Предельно простая и очень умная технология - просто расцепить две половинки шара и поставить их напротив друг друга и вокруг того, что именно собираешься сковать. Проще и не придумать.
Мысленно попросив у Лирика прощения, я осторожно раскрываю шарик - почти что как крупный орех, но даётся это намного легче. Половинки светятся изнутри холодным белым светом, и я всеми силами стараюсь не отвлекаться на то, насколько пугающим это кажется мне. Теперь я понимаю, что к происходящему надо относиться как к любому тяжёлому, но приносящему хоть немногое труду. Да, не нравится, да, каждый раз дорога как на каторгу, но в конце обязательно будет хоть немного, но хороший исход.
Именно с этой мыслью я размещаю две половины шарика по бокам правого члена Лирика и, снова копаясь в своей памяти, понимаю, что сейчас это устройство должно всё понять само. И я не ошибаюсь - в тот же миг раздаётся лёгкий треск, и член сковывает полупрозрачная синевато-белая нить. В точности такая же, как на моих руках и ногах, только куда более тонкая. Я не знаю, что испытывает Лирик при этом, но на всякий случай отхожу чуть назад, боясь его реакции и немо умоляя невесть какие высшие силы, в существование которых я не верила никогда, о том, чтобы ему это не понравилось настолько, что он велит мне немедленно нажать на кнопку. Кнопку...
Я снова облизываюсь, пытаясь собраться с духом. Я не знаю, почему, но вкус крови Лирика на моих губах отчасти придаёт мне сил, а что-то словно бы немо говорит мне, что всё не напрасно. На кнопку на его груди я должна нажать сейчас, вот только не ради того, чтобы его отпустить. Вот только с другой стороны, у любого, даже самого мрачного события, есть как недостатки, так и достоинства. Чем быстрее я приближу этот день к его кульминации, тем скорее получу свою заслуженную кару. Думая об этом, я слегка встаю на цыпочки - и впервые за всю свою жизнь прикасаюсь к святая святых - кнопке на скафандре Лирика.
Всякий раз, когда происходит такое, я силюсь понять, в какой именно момент нижняя часть моего боди смещается чуть в сторону, обнажая мою вагину, а то, что прикрывает грудь, опускается ниже, давая вечно холодному воздуху этого места коснуться моих сосков. Я надеялась, что сейчас, когда ситуацию отчасти контролирую я, мне это удастся уловить и ощутить, но в который раз я ошибаюсь. Кнопка на скафандре Лирика от моего нажатия на мгновение вспыхивает ярким белым светом - и тут же холод лижет мои сенсорные части тела, как оно и было всегда. Я сама не могу понять, что именно мне даст это осознание, но то, что я не могу подловить этот момент, отчасти злит меня. Будто бы я упускаю нечто важное и значимое. Хотя я и знаю, что ничего ни полезного, ни вредящего это знание мне не принесёт.
Как могу, на сей раз я пытаюсь подготовить себя к тому, что мне придётся нажать на кнопку ещё раз, чтобы расцепились мои плаги. Однако в очередной раз я недооценила Лирика. Совершенно машинально моя рука тянется к моей промежности - и тут же я ощущаю тонкой искусственной плотью своего клитора холод моих железных пальцев. Такого, будь плаги соединены, не было бы никогда, но я, словно бы всё ещё не веря, провожу пальцами в направлении своего влагалища. Никакого стянутого намертво подобия кожи - растянутые плагами половые губы более ничего не соединяет вместе, однако мне даже этого мало. Я завожу свои пальцы дальше, по направлению к своему влагалищу, - и замираю в ужасе в ту же секунду.
Прав был Лирик, говоря о том, что в первозданном виде я от него не уйду никогда. Сейчас, как я могу прекрасно ощутить, между моих ног огромная, зияющая дыра, в которой поместится не только вся моя рука, но и, судя по всему, как минимум один из членов Лирика. Ничто не сможет позволить моему влагалищу стать чуть меньше, никто даже не позаботится о том, чтобы оно сузилось хоть на миллиметр. Очередной шрам, очередное молчаливое напоминание о том, где мне место. Но кто сказал, что мне это не по нраву?
Однако я понимаю, что я здесь не для того, чтобы размышлять и говорить свои пустые, как обычно, слова. Лирик ждёт от меня действий, и разочаровывать его я не собираюсь. Я отвожу руку от своей промежности, пытаясь понять, как именно мне залезть на своего владыку, чтобы не поранить его, - пусть он и ждёт от меня жёсткости или даже жестокости, я просто не смогу причинить ему вред. Но особого выбора у меня нет, поскольку летать мне не дано, а моя скорость здесь точно не будет помощником. Выход один, такой простой и очевидный - как-то взобраться на его скафандр.
Я слаба и физически, и морально, но когда я подумала о своём единственном преимуществе, мне пришла в голову очень странная, но логичная идея - дать самой себе разгон, но не вперёд, а вверх. Может сработать, а может и обернуться крахом, но сейчас я очень хочу её опробовать. Ровно мгновение я собираюсь с мыслями, а затем отхожу чуть назад, на случай того, что что-то опять пойдёт не так по моей вине. Удача или нет - покажут только следующие даже не секунды. Мгновения.
Как оно происходит со мной всегда, я запускаю свой двигатель в середине груди на разгон, вот только не на полную силу, а на шестую её часть, и не вперёд, а вверх. Снова знакомый шелест воздуха позади меня, и этот звук придаёт мне уверенности. Подобно маленькому ребёнку, я протягиваю руки вперёд, подпрыгиваю - и тут же с рёвом мотора едва ли не врезаюсь в грудь Лирика. Всё оказалось одновременно проще и сложнее, как понимаю я, тут же выключая двигатель и крепко хватая руками Лирика за бока его скафандра, а ногами обхватываю его упругое тело. Обнажённые соски чувствуют холод металла, а тот член, который я не сковывала, сейчас буквально под моим влагалищем. Мои расчёты оправдались, и сейчас меня от секса с Лириком в его привычном на то понимании для всех отделяет ничтожное время и расстояние, продлевать которые я не намерена. Чуть приспустившись и обхватив Лирика как можно крепче левой рукой, я касаюсь его левого члена - и тут же вгоняю его в своё влагалище, так, чтобы он оказался в нём как можно глубже. Мне всё равно, что я могла просчитаться, и сейчас моя искусственная плоть может просто разорваться. Сейчас всё это мелочи, да и моё состояние значит здесь очень мало.
Я готова ко всему - что мне будет больно, что член просто скользнёт куда-то мимо, что просто всё опять пойдёт не так. Но в очередной раз моё существование преподносит мне сюрпризы. Лирик был прав, когда вынул из меня расширитель, явно зная, что более он мне не пригодится. Я намного меньше Лирика, и пусть его член погрузился в моё влагалище лишь где-то на треть, я не чувствую ни боли, ни дискомфорта. Лишь странное ощущение того, что словно бы я способна на большее, но нечто внутри меня, подобие той самой девственной плевы, сбитой Лириком хвостом в нашу первую из подобных встреч, не даёт мне насадиться на его член полностью. Очень непривычное чувство, но сейчас я понимаю, что происходящее - мой предел. Я просто не смогу стать больше, а Лирику самой его природой не предназначен секс с подобными мне. Так что в который раз мне остаётся только смириться.
Искусственная плоть, возможно, в чём-то и уступает настоящей, но сейчас я чувствую себя живой как никогда. Я ощущаю каждый подрагивающий кожаный шип на головке члена Лирика, и каждое моё неловкое движение, когда я вновь хвастаюсь обеими руками за скафандр, отдаётся по-необычному приятно. Это очень непривычно, но теперь я понимаю, что ждала этого всё то время, что я существую. Ближе, чем сейчас, мы с Лириком не были никогда. Пусть это случилось не так, как я хотела, пусть мне всё ещё страшно, пусть я всё равно очень хочу его отпустить, - значимость моего слова и мнения иллюзорна. Но сейчас я очень хочу в неё поверить, зная, что даже на эту веру я не имею права. Всё, что у меня есть, - только моя любовь к Лирику. И сейчас я распробую это чувство сполна.
Думая только об этом, я осторожно приподнимаю бёдра, больше всего боясь, что я упаду от одного лишь этого неосторожного движения. Но в который раз я ошибаюсь - я держусь достаточно крепко, чтобы ничего подобного не произошло. Шипы на концах головки, почти что выскальзывая из моего растянутого влагалища, тут же щекочут его стенки, и в тот же миг я едва не падаю. Я не знаю, смогу ли я достичь сегодня оргазма, но в это мгновение мне кажется, что для этого мне хватит одного лишь подобного неловкого движения. И, желая отчасти раздразнить и Лирика, и себя саму, я, снова насадившись на член, начинаю покачивать бёдрами из стороны в сторону.
Я действую максимально медленно и осторожно, но с каждым моим движением мне кажется, что я могу упасть. Новые ощущения дурманят не хуже любой зависимости, и сейчас, с каждым моим неловким покачиванием, удовольствие настолько затуманивает мне разум, что руки так и хотят повиснуть как плети, а ноги невольно сжимают тело Лирика мёртвой хваткой. И если с первым я борюсь как могу, то второе, как я прекрасно понимаю, мне и Лирику только во благо. Его слова о том, как он любит сдавливание, ещё давно прочно сидят на подкорке моего искусственного мозга. А это значит только то, что можно и дальше двигать бёдрами по кругу, ощущая, как сильно растянуто моё влагалище, чувствовать все, даже самые маленькие, шипы на члене Лирика, царапать его скафандр и, забыв про то, насколько же хрупка его свежая кожа, сдавливать его ногами до предела. Я знаю, что что бы я ни делала, я не причиню ему много боли.
- Ты быстро учишься, - хриплым шёпотом, но не без доли одобрения, говорит мне Лирик. - Я и не знал, что ты способна на подобное...
От наслаждения и полного осознания ситуации я прикрываю глаза, а мои движения становятся одновременно более быстрыми и уверенными. Простые слова Лирика сейчас звучат для меня как самый желанный комплимент, перечёркивая все мои страхи и былую неуверенность. Я до последнего не верила, что если ситуацию буду направлять отчасти я, то из этого выйдет толк, но сейчас, как мне кажется, я смогла перехитрить саму себя. Я чувствую абсолютно всё - как с каждым моим движением и толстый ствол члена Лирика, и кожаные шипы на его головках скользят по всему моему влагалищу, дразня и раззадоривая, как оно становится чуть шире с каждым моим движением, и как его стенки, плотно обхватившие член, пульсируют, в точности как живые. И с каждой секундой я лишь больше восхищаюсь мастерством Лирика, даровавшего мне это тело. В этот раз я в самом деле чувствую себя живой. Настолько живой, что это просто не может быть правдой.
- В этом же и была твоя цель, не так ли? - решаюсь озвучить я то, что меня терзает. - Ты решил так вознаградить меня, одновременно напомнив, где мне место... Если это так, то знай, что я - твоя вечная должница. Ты и без того делаешь так много ради какой-то пустышки, и пусть я не знаю, почему именно я, но знай, что до конца моего существования этот день будет в моей памяти самой яркой звездой из тех, которыми стали воспоминания о том, как мы проводим время...
Я сама до конца не могу понять, что именно заставило меня высказать это. Однако молчать я просто не могу и не хочу. Я знаю, что момент, когда Лирик обрушит на меня всю мощь своего гнева, уже близок, а, значит, терять мне особо нечего. Всё, что я могу сейчас, - продолжать медленно вращать бёдрами, порой двигая ими вверх и вниз. Странно, но страха я теперь почти не ощущаю. То ли потому, что я устала бояться, то ли тут нечто иное, но теперь я готова просто отбросить эту боязнь. Хотя бы во имя своей любви.
- Ты не пустышка, - неожиданно всё так же тяжело дыша, коротко бросает мне Лирик.
На мгновение я замираю, но в тот же миг лишь обхватываю его ногами крепче, прикрывая от наслаждения глаза. Нет. Всё просто идеально. Всё слишком идеально для того, чтобы происходить со мной. Он простил мне все мои наглые слова и поступки. Он сделал нашу близость возможной, пусть и через мою боль и просто неудобства в прошлом. Он передал мне контроль над самим собой, абсолютно мне доверяя. И теперь он говорит, что я не пустышка, - вторая его скупая, но кажущаяся мне такой тёплой фраза за всё то время, что я его знаю. Я понимаю, что так он пытается меня поддержать, но в этот раз я ощущаю одновременно радость и боль. Лирик не знает, насколько велика моя ненависть к себе самой, но сейчас я чувствую, будто бы должна искоренить её в зародыше. То, что я настолько ненавижу себя, Лирику явно не по нраву. И только ради этого я должна попытаться изменить своё отношение к себе самой.
Слова Лирика эхом пульсируют в моём подсознании. Я не могу осознать до конца, что я впервые удостоилась его похвалы, но реальность такова, что это взаправду. Это происходит со мной, мой слух не обманывает меня, и это не очередная моя глупая и не достойная существования мечта. И от одного понимания этого я чувствую себя одновременно по-небывалому воодушевлённой и... раздавленной. Как обычно, меня, подобно смертоносному цунами, накрывает ненависть к самой себе, но в этот раз я не боюсь этого чувства. И даже не пытаюсь пропустить его сквозь себя. Мой создатель, тот, кого я люблю больше всего в этом мире, сказал мне, что я не пустышка, каковой вижу и видела себя всегда. Я не могу не покориться ему, как не имею никакого права не оправдывать его надежд. Он доверился мне так, как, наверное, не доверял никому и никогда. И, пусть это и не было высказано им вслух, я прекрасно понимаю, каков его следующий приказ. Лирик хочет, чтобы я изменила своё отношение к себе самой. И я не могу отступить, оступиться, ослушаться. Если таков его приказ - я выполню его. Любой ценой. И ничто, особенно я сама, не встанет на моём пути.
Я продолжаю медленно вращать бёдрами, ощущая каждый шип на головке члена Лирика, но в этот раз я испытываю в два раза больше удовольствия, чем до этого. Удовольствие, смешанное со стыдом, - я никогда не думала, что эта ядовитая смесь может быть настолько приятной. И, как я понимаю сейчас, в этот раз мои мечты зашли слишком далеко. Туда, где они не имеют права на существование. Я не жду того, что я буду с Лириком каждую секунду или даже каждый день, как и знаю, что это невозможно, поскольку я - просто робот, но сейчас, когда я чувствую себя на редкость живой, в голове у меня одно простое желание. На редкость простое, свойственное, скорее, самкам из плоти и крови, чем подобным мне существам, но я очень хотела бы выносить и родить Лирику детей. Разум понимает, что это невозможно не только потому, что я - робот, но и потому, что сам Лирик вряд ли захочет возрождать свой народ даже с такой, как я, но на то они и простые мечты, чтобы быть такими элементарными и недосягаемыми.
Что-то словно бы сжимает мои искусственные голосовые связки, чтобы я озвучила Лирику свою мечту о столь странном воссоздании его народа, расслабляя их до боли, но я всеми силами стараюсь смолчать. Мои ноги обхватывают тяжело вздымающиеся бока Лирика крепче, а движения бёдрами становятся чуть более сосредоточенными, пока я стараюсь всеми силами отогнать от себя столь вольные фантазии и желание непременно высказать их. Пусть я должна пытаться полюбить себя, но такие слова будут слишком смелым заявлением. Кроме того, хоть я до сих пор не знаю истинного отношения Лирика ко мне, одно известно мне точно - даже если бы в его силах было сделать так, чтобы я могла забеременеть от него, он не пойдёт на такой шаг никогда. Слишком сильно он ненавидит свой народ и органику в целом, чтобы покоряться моей просьбе о наших с ним детях. Нет. Хотя бы во имя своих чувств к нему я должна смолчать.
Желая хоть как-то прогнать прочь свои глупые мысли, я стараюсь вцепиться своими заострёнными пальцами в скафандр Лирика. Я всё ещё боюсь упасть и, кроме того, я, зная, что раз его скафандр может выдержать удар крылатой ракеты, уверена, что мои подобия когтей не смогут навредить ему никак. До моих ушей в тот же миг доносится скрежет металла о металл - мне всё ещё сложно держаться, и мои руки просто скользят вниз. А ещё я прекрасно ощущаю, что дыхание Лирика стало ещё глубже и тяжелее, таким, словно так он против своей же воли пытается сбросить меня вниз. Хоть моё влагалище и сенсорное, но я не знаю, появились ли на кончиках шипов его члена, всё ещё словно дразнящих меня изнутри, и на его желобке те самые похожие на росинки капли - предвестницы его скорого оргазма. Они настолько маленькие, что ощутить их невозможно, но все его перемены в поведении едва ли не кричат о том, что скоро вся моя вагина будет в его сперме. И для меня это будет высшей наградой и идеальным завершением нашей сегодняшней игры.
К этим чувствам невозможно привыкнуть, как невозможно и подготовиться. Если раньше я очень боялась того, что мне будет больно, и член Лирика просто разорвёт моё влагалище, то теперь я делаю всё для того, чтобы он коснулся каждого его уголка, каждого сокровенного места, так, чтобы прочувствовать его сполна. Я понимаю, что он уже близок к оргазму, но в этот раз, как я считаю, право на оргазм заслужила и я. И я даже не буду спрашивать Лирика о том, в самом ли деле у меня есть это право, или же он захочет бросить меня на полпути к пику наслаждения. Он до этого не раз и не два сказал мне, что теперь только мне решать, что будет дальше. И сейчас я очень хочу испить до дна эту чашу ядовитого, словно зубы самого Лирика, удовольствия. Да, это яд, но он слаще того самого диковинного блюда и крепче вина, и так же дурманит и толкает вперёд. Я должна довести себя до оргазма. Любой ценой.
Я перехватываю ногами упругое тело Лирика поудобнее и поближе, уже зная, что делать. Пусть Лирик сделал мне обрезание крайней плоти и пирсинг клитора не вчера и даже не месяц назад, он всё равно остаётся крайне чувствительным. Я знаю это с наших прошлых игр, но теперь я хочу извлечь выгоду из этих былых издевательств. Весьма толстое и намертво заваренное кольцо с моими движениями упирается в живот Лирика ещё сильнее, и это простое движение тут же пронзает весь мой разум словно острейший меч - беспощадно, неожиданно, но, словно в пику этим чувствам, очень приятно. А когда я фактически вжимаюсь в тело своего владыки, обнажённая головка клитора касается и его.
На ощупь живот Лирика мало чем отличается от уже не раз побывавшего внутри моего влагалища хвоста - такой же гладкий, холодный и упругий. В одном лишь разница - он почему-то кажется мне мокрым и скользким. Кому-то хватило бы только и этого его ощущения, чтобы передёрнуться от омерзения, но я понимаю, что здесь опять всему виной линька. По природе, кожа у подобных Лирику должна сбрасываться сама, но в этот раз её стянула я. И я понимаю, что сейчас Лирик может чувствовать всякое, поскольку новая кожа могла созреть не до конца, и каждое моё прикосновение, вероятно, ощущается им особенно остро. А потому я, будучи максимально осторожной, прижимаюсь к нему так крепко, как только могу, - и тут же начинаю двигать бёдрами вверх и вниз, так, чтобы весь мой обнажённый клитор тёрся о его живот.
В этот раз я на мгновение даже жмурюсь, не ожидая такого ощущения. Мой клитор словно бы хочет вылезти вперёд, чтобы поддаться этим ласкам полностью, а кольцо в его головке лишь усиливает эти чувства стократно. Я не хочу открывать глаза, как не хочу и останавливаться ни на секунду. Подобно Лирику, я прикрываю глаза и пытаюсь просто понять, как именно можно сделать так, чтобы мы с ним оба достигли пика наслаждения, - пусть не вместе, но меня устроит и это. Я чувствую, как шипы его члена стали словно бы чуть более длинными, настолько, чтобы заполнить собой всё моё влагалище, а сам член стал горячее и больше. И я понимаю, что ничего другого я сейчас совершенно не хочу. Есть только я, Лирик и наши чувства, моральные и физические, которые в этот момент стали единым целым. Что бы именно он ни чувствовал ко мне, теперь я знаю, что это больше, чем "не всё равно". А потому я, распробывая эту мысль и желая узнать получше свои новые ощущения, начинаю двигаться, потираясь клитором о его живот, медленно и вдумчиво, оттачивая каждое своё действие так, как я только могу. Как Лирик неоднократно подводил меня к оргазму, чтобы потом сразу же меня его лишить, так и я хочу немного подразнить его. Как мне прекрасно известно, отсроченное удовольствие - одно из самых сладких.
Всем своим влагалищем я ощущаю, как член внутри меня пульсирует, и в этот раз я могу почувствовать и капли-росинки на его шипах. Они стали настолько крупными, что, пусть я их и не вижу, но мне это не нужно. Я знаю, что если бы я, подобно тому, как сам Лирик любит делать со мной, прекратила всё сейчас, то эти капли стекали бы как по стволу и желобку его члена, так и из моего влагалища по моим ногам. Вот только бросать его даже сейчас я не собираюсь. Сейчас, когда сделано и сказано уже так много, я не имею никакого права останавливаться. Это нужно не мне и даже не Лирику в отдельности. Это нужно нам обоим, и я не отступлю, пока оргазма не достигнем мы оба.
Я чувствую, что его дыхание становится глубже и тяжелее, а бока под моими ногами расширяются так, что порой мне кажется, что я не смогу удержаться и просто упаду. Помня о том, как Лирику нравится, когда его сжимают, я обхватываю его так крепко, как могу, а затем - начинаю потираться своим проколотым клитором чуть активнее, чем раньше. Погоня за оргазмом всё же оказывается очень изощрённой охотой на вкуснейшую дичь. Он то предательски близко, так, что кажется, что хватит одного движения, чтобы достичь его, а то мне порой приходит в голову мысль, что сейчас, чтобы снова подойти к нему, мне придётся начинать всё сначала. Эти ощущения не могут не приводить в бессильную ярость, и только сейчас я понимаю, что не знаю саму себя. Лирик, доводя меня до оргазма, всегда знал, как и что надо сделать, мне же приходится полагаться только на свои весьма обманчивые чувства. Я боюсь причинить боль и ему, и себе, согнать для себя заветный момент, но странным образом меня возбуждает одно знание о том, что я могу своими неумелыми действиями лишить оргазма саму себя. Необычное, полное потенциального разочарования, но от этого лишь сильнее распаляющее похоть чувство.
В очередной раз я прижимаюсь клитором к животу Лирика максимально близко - и это простое действие откликается во всём моём сознании яркой и сочной вспышкой. Я перестаю понимать, где я, держусь ли я всё ещё за скафандр и тело Лирика или уже упала, почему это так ярко, ярче, чем во все прошлые разы. Это чувство отравляет мне разум, оно пугает, но затягивает как трясина, его хочется прогнать потому, что я ощущаю себя на редкость беззащитной, но в то же время это схоже с осознанием на редкость желанной и выстраданной победы. Я никогда не думала, что оргазм может быть настолько ярким, когда контроль ситуации у тебя. Пусть я теперь совершенно не хочу, чтобы хоть ещё одна наша встреча прошла схожим образом, но сейчас я уверена в том, что все эти завораживающие ощущения - моя заслуженная награда.
Яркие вспышки исчезают прочь от моего зрения, в тот же миг, когда я чуть трясу головой и медленно моргаю, снова обретая возможность воспринимать происходящее. Остатки былого наслаждения ещё не покинули меня, но теперь мои чувства снова подкреплены моим за ними контролем. Думая, что мы с Лириком достигли оргазма одновременно, я собираюсь было ухватиться за него достаточно удобно, чтобы слезть, чуть качаю бёдрами - и в тот же миг слышу его шумный и глубокий выдох. Мгновение - и тут же я ощущаю, как его член словно бы стал ещё больше, а сперма заполняет всё моё влагалище, стремясь вытечь и отчего-то словно бы обжигая его изнутри как кислота. Однако удивиться этому я не успеваю, поскольку это ощущение сменяется другим. Больше всего это сравнимо с тем самым расширителем - что-то словно бы опять растягивает меня изнутри, но на сей раз это не бездушная игрушка, а нечто живое и тёплое.
- Слезай, и быстро! - слышу я очередной приказ Лирика. - И нажимай на кнопку!
"Неужели он решил освободиться?" - думаю я, осторожно надавливая на кнопку и начинаю спускаться, стараясь его не поцарапать. Однако реальность снова жестока ко мне. Небольшая вспышка света приводит лишь к тому, что моё боди снова прикрывает меня полностью, а мои половые губы, как я чувствую в тот же миг, снова и так привычно соединяются. Вот только это ощущение некоего предмета во влагалище не собирается покидать меня. А потому я решаюсь расставить всё по местам, задав Лирику прямой вопрос.
- Что это?
Осторожно спустившись, я встаю на подкашивающиеся ноги и отхожу назад, так, чтобы снова посмотреть Лирику в глаза. Определённо, это очень странный день. Только вот теперь почему-то я совсем не хочу его окончания.
- А это, - не без доли хитринки отвечает Лирик на мой вопрос, - подарок что мне, что тебе от моего народа. Я уже говорил, что они считали порочными много вещей, и то, что я невольно сделал с тобой, - отчасти их приобретённая особенность беречь самих себя, а, в особенности, самок от разврата. Каждый раз после секса самцы затыкали самок пробкой из своей спермы, чтобы до тех пор, пока она не родит, она не могла бы ни с кем вступить в связь. Да и другие самцы, даже просто увидев такое, не трогали самок с такими пробками. Это происходит только при прямом сексе, другие развлечения ничего подобного не дадут - именно поэтому ты не видела этого раньше. Могу также добавить, что часто эти пробки из самок выпадали, и наблюдать их фактически всюду, куда бы ты ни отправился, было весьма сомнительным удовольствием.
Сказав последнее, Лирик еле заметно морщится, и в этот момент мне трудно понять, в самом ли деле это у него от омерзения, или же он просто так пытается окрасить свои слова. А когда он продолжает свою речь, то более хитрых ноток я не слышу. Это, скорее, похоже на... заботу? Странно, но это, пусть оно и не подходит Лирику, звучит вполне гармонично.
- Может быть неудобно поначалу. Это придётся просто перетерпеть - пусть ты сама сейчас сделала так, что выпасть она не сможет, но очень скоро она просто растворится.
Ещё одна пауза, мучительная и короткая. Вопросы, множество их, терзают мой разум, пытаясь сформироваться, но ни один из них не обретает форму и смысл. Я не могу отвести взгляд в сторону, не могу пошевелиться, не могу даже думать. Все ощущения сосредоточены в районе живота, и сейчас я невольно вспоминаю ту самую наивную мечту о наших с ним детях. Вот только я знаю, что не имею на неё никакого права...
- Ты ни про что не забыла? - с ехидной ухмылкой интересуется у меня Лирик, кивая головой куда-то вниз и смотря на меня не без доли мрачного ожидания.
На мгновение я замираю, пытаясь понять, на что он намекает, но осознание приходит в тот же миг. Лирик в самом деле прав - увлёкшись своими ощущениями, я совсем забыла про его скованный мной же член. И сейчас, когда я опускаю свой взор обратно к его животу, моим глазам предстаёт поистине ужасное зрелище. Этот член с браслетом на нём сейчас из бледно-розового стал почти что фиолетовым и невероятно опух. Я не могу понять, от моей ли это неопытности, поднявшей голову именно в тот момент, когда я сковала его, или же так и должно быть, но сейчас я понимаю, что я сотворила какой-то кошмар. Мне хочется лишь одного - снять эти оковы побыстрее.
- Тебе... очень больно? - робко интересуюсь я. - Он так страшно выглядит...
Лирик в который раз прикрывает третьим веком глаза:
- Даже если и так, то я, зная, что меня ждёт, готов с этим смириться. Жми на кнопку, а затем - просто проведи пальцами по стволу снизу вверх.
Отчасти облегчение, отчасти понимание того, что раз Лирик почти что получил желаемое, то скоро я смогу его отпустить. Осторожно переставляя ноги и чувствуя растянутость и жжение от его пробки из спермы, я в который раз подхожу к его животу. Пусть я до сих пор не могу понять, как именно этот браслет способен привести к удовольствию, но я опять готова довериться Лирику. Он знает самого себя лучше, чем кто-либо другой, и, попросив меня так сковать его член, он явно знает, что это не причинит ему вреда. Да, этот член выглядит жутко, но, видимо, Лирику ведомо и то, где именно проходит грань между "навредить" и "причинить неудобства". А потому я, пытаясь прочно поселить эту мысль в своей голове, снова встаю на носочки и жму на кнопку у Лирика на груди.
- Быстрее! - командует мне он. До моих ушей доносится что-то, больше всего напоминающее свист, и удар металла о металл, но сейчас это волнует меня очень мало. Итак, обе половины того самого шара упали на пол, но мне сейчас важно не это. Тут же, лишь стоило мне услышать этот звук, я хватаю ранее скованный член и как можно более уверенно скольжу пальцами по его стволу снизу вверх.
До последнего я не была уверена, что физического удовольствия можно достичь через боль, но я ошибалась. Одно моё простое движение - и тут же сперма Лирика едва ли не окатывает всё моё тело. Как я понимаю, нет ни одного места на моём теле, куда бы она ни попала. Она и на волосах, и на лице, и на груди, и даже отчасти окропила мне живот. А в сочетании с той самой пробкой из спермы это чувство ощущается особенно ядовитым и радостным
- Я и не знала, что ты так можешь... - тихо шепчу я, понимая, что даже если Лирик разрешит мне счистить эту сперму с себя, то я не пойду на такой шаг. Всякий раз мне очень нравится осознание того, что его сперма на мне, и для меня она - лучшая награда.
- Ты многого не знаешь обо мне, - отвечает мне Лирик и тут же добавляет: - Думаю, пора двигаться дальше. Нажимай на кнопку и отпускай меня. Теперь ты имеешь на это полное право.
"Наконец-то..." - проносится у меня в мыслях, когда моя рука в последний, как я искренне надеюсь, раз тянется к кнопке на скафандре Лирика. Я не хочу более переживать ничего подобного, пусть этот опыт, как прекрасно догадывается мой машинный разум, и может привнести в моё сознание несколько рациональных зёрен. Главное из которых - простое и понятное мне принятие своей позиции. Я не знаю, хотел ли Лирик, пойдя на такой шаг, подтолкнуть меня к обретению чуть большей уверенности в себе или наоборот, бросить так низко, как это только возможно, но сейчас я уверена, что ему удалось как первое, так и второе. Чувство власти, пусть она и фальшива, смешанное со страхом навредить, подвести, перестараться, оказывается подобным качелям, где ты то летишь вверх, боясь, что сейчас твои руки не выдержат, и ты отпустишь свою единственную опору, а то падаешь с невероятной скоростью вниз, отчего изнутри всё переворачивается не раз и не два. Эта наша игра оказалась намного темнее всего, что было между нами раньше, и, пусть я до сих пор не знаю, имею ли я право гордиться собой за свою выдержку, я уверена по крайней мере в том, что сегодня я сделала всё, что смогла. Думая лишь об этом, я нажимаю на кнопку.
Лёгкий треск, показавшийся мне оглушительным в тишине этой комнаты, - и света становится немного меньше. Боковым зрением я вижу, как Лирик, освободившись, шевелит пальцами своих манипуляторов, встряхивая заодно и свои кисти так, словно они живые, и они устали от напряжения, а его хвост тут же начинает мерно раскачиваться из стороны в сторону, отбрасывая снятую мной же линялую кожу чуть в сторону. Я понимаю, что более сегодня веду не я, а потому я снова отхожу немного назад, так, чтобы снова посмотреть Лирику в его зловещие жёлтые глаза. Итак, более я ничего не смогу с ним сделать. Теперь контроль снова у него... но так даже и интереснее. Давно, ещё только приковав себя, он обещал мне некую расплату за мою ведущую позицию в этот день. Но каковой она будет?
- Итак, - словно подслушивает мои мысли Лирик, - если ты помнишь об этом, - хотя я не сомневаюсь, что помнишь, - я говорил, что у всех твоих действий будут последствия. Не пытайся ничего изменить или как-то повлиять на меня - всё было решено задолго до твоего прихода, и мои решения невозможно оспорить. Их можно только принять. Снимай перчатку, закрывай глаза и вытягивай вперёд правую руку.
Снова предательский холодок по всей моей не способной чувствовать никаких перемен температуры спине, снова тот самый животный, первобытный ужас. Теперь я более чем уверена, что знаю, что именно мне уготовано как плата за шанс сделаться главной в нашем тандеме, хоть и на время. Руки действуют сами собой, пока я снимаю свою кожаную митенку, но это всё словно бы делаю не я, а кто-то более сильный. Моё подобие души же полностью погружено в отчаяние, горькое и полное принятия своего грядущего нового статуса. Я прекрасно знаю, что сейчас Лирик просто отрежет мне сначала эту протянутую руку, а затем перейдёт и к остальным моим конечностям. Мне страшно приближать этот момент, но отсроченная казнь - худшая пытка, одна из самых изощрённых. А потому я, отпустив снятую митенку куда-то на пол, просто протягиваю руку вперёд и закрываю глаза. Что бы ни случилось, я к этому готова.
- Ну, как тебе? - слышу я спустя мгновение.
- Ты... - начинаю было я, тут же открывая глаза, - и замираю, не в силах верить тому, что я вижу.
Мне никто не отрезал ни руку, ни палец, ни даже часть фаланги - моя рука, пусть и без митенки, осталась почти что неизменной. Изменилась лишь одна маленькая деталь, такая незаметная и в то же время самая желанная мной. На безымянном пальце моей правой руки теперь красуется кольцо в виде изящной платиновой змейки, у которой вместо глаз ярко блестят искусно огранённые сапфиры. Сама же змейка вся усеяна мельчайшими бриллиантами, которые даже в тусклом свете этой комнаты горят мириадами огоньков всех цветов.
- Это же... - выдавливаю из себя я, не в силах поверить своему счастью.
- Да, - коротко отвечает мне Лирик.
Я продолжаю разглядывать кольцо, понимая, что такая "расплата" с его стороны может в итоге как выйти мне боком, так и даровать невиданные мной доселе блага. К новому статусу, как я понимаю, привыкать мне придётся очень долго, в точности так же, как и к тому, что я не имею более права считать, а, тем более, называть себя пустышкой. Лирик не хочет этого, и его слово для меня весомее любого закона. И я в самом деле готова ради него на всё. Я могу ошибиться, оступиться, сбиться с пути, но я знаю, что если я не иду в верном направлении, то я его ищу изо всех сил. Как знаю и то, что никто и никогда не узнает, что именно нас связывает, и насколько эта связь глубока. Счастье любит тишину. Мне оно досталось дорогой ценой, и спугнуть его я просто боюсь. И сейчас, в этот момент, я, дитя высоких технологий, отчего-то молю все придуманные органическими существами божества, чтобы мы с Лириком остались вместе навеки.

А вот здесь уже ахтунг. Лютейший ахтунг.

читать дальше - Ты готова? - спрашивает меня Лирик, на чьих губах играет недобрая ухмылка.
Переминаясь с ноги на ногу от неудобства, но всеми силами стараясь это скрыть, я коротко киваю ему. Для меня всё просто не может быть иначе. Когда бы он ни позвал меня к себе, я просто должна быть готова. Вся моя жизнь, вся моя любовь посвящены ему одному, и отречься от них, когда пройдено уже так много, когда столько высказано, сделано и выстрадано, я просто не могу. Когда я думаю о том, что уже позади, но уже оставило на мне неизгладимый след, - не имеет значения, физический или моральный, - я понимаю, что просто не могу и не смогу никогда повернуть назад. И здесь моё желание не играет никакой роли, хотя бы потому, что этого желания просто нет. Слишком много чего сковало меня с Лириком словно стальная цепь... пусть я и понимаю, что связь эта - односторонняя, и только с моей стороны.
Он смог принять мою любовь как данность, но я знаю, что взаимности мне не ждать никогда. Я стараюсь всякий раз быть максимально покорной, исполняя каждую его прихоть, какой бы безумной или жестокой она бы ни казалась тем, кто не знает нашу историю, но всякий раз этого словно бы недостаточно. И очень часто я укоряю себя за это, постоянно обдумывая, где я ошибаюсь. В том, что всё идёт так, как идёт, вина только моя, и я это знаю. Но отследить тот момент, когда именно началось это вечное "недо", я просто не в силах.
Именно поэтому всякий раз на наших с Лириком нечастых, но ярких в своей дьяволичности и похоти встречах в его старом, служившем ему ещё с тех времён, когда его не похоронил заживо его же народ, логове, я стараюсь сделать всё, что в моих силах, чтобы он не только принял, но и понял мою любовь к нему. Два таких простых, таких схожих и в то же время таких разных, как берега одной реки, понятия. Принять - значит, просто смириться с фактом наличия чего бы то ни было. Оно может вызывать раздражение и неприязнь, но ты смирился с этим. Ты просто знаешь, что оно есть, и это отчасти словно бы приглушает весь негатив. Это сродни дождливой погоде или метели - если снаружи льёт как из ведра или снег летит в лицо гигантскими комками, то ты можешь сколько угодно злиться, рвать на себе волосы и топать от гнева ногами, но погоде твои перепады настроения будут просто никак. Так же и принятие Лириком моей любви. Я не знаю до конца, как именно он относится к этому - большей откровенности, чем его простые слова о том, что он не способен на любовь, я всё равно не заслужила. Однако мне достаточно и этого, чтобы знать, что он вряд ли когда-либо откроется хотя бы так же скупо, как и в тот день, когда я смогла рассказать ему о своих чувствах.
И совсем другое дело - понимание. Порой мне кажется, что Лирик и вовсе не может испытывать никаких чувств, не окрашивая их в негатив. Мою любовь к нему он использует только как свою полную мрака и моей боли игру, и, зная его всё своё существование, я понимаю, что он просто не может по-другому. Есть те, кто просто не может испытывать даже настолько не самые светлые чувства, как понимание и даже отчасти идущее с ним в связке снисхождение. В этот момент я даже задумываюсь о том, что, возможно, для него эта похоть и желание узнать, насколько далеко я пойду ради своих к нему чувств, и есть подобие любви. Пусть он никогда не признает это перед собой, но это знаю и вижу я. Возможно, я так только утешаю себя всякий раз, когда вижу его, но даже настолько сомнительное утешение для меня лучше никакого.
Вынырнув из своих не самых весёлых мыслей, я в который раз начинаю осматривать логово Лирика. Это место, где сосредоточены все мои страдания, я знаю одновременно хорошо и плохо. Хорошо потому, что я, добираясь до своего повелителя со своих обычных, рутинных заданий, преодолеваю путь к сердцу этого места так, что, можно сказать, ни одна деталь не остаётся мной не замеченной. Здесь очень много ловушек для тех, кто, как те самые четыре глупца и один безумец, умершие именно в этом месте страшной смертью, вдруг захочет решить, что Лирик оказался не по зубам тем наивным, но обязательно окажется им таковым, но мне эти ловушки не навредят никогда. Все эти лазеры, силовые поля и вооружённые до зубов роботы опознают во мне свою, а потому через эти комнаты, окрашенные в багряно-чёрные тона, я прохожу очень быстро. Но, даже несмотря на это, я всё равно боюсь. Боюсь всякий раз того, что ждёт меня на этот раз, помня слова Лирика о том, что рано или поздно живой или даже просто невредимой я от него не уйду. Что он приготовил для меня на этот раз?
Я с трудом отвожу свой расфокусированный взор от морды Лирика и начинаю в который раз осматривать эту комнату, где проходят наши с ним встречи. На первый взгляд, она ничем не отличается от остальных - тот же теряющийся во мраке высоты потолок, с которого подозрительно низко свисают самые разные манипуляторы, подобные тем, какими обладает сам Лирик, те же стены, увешанные неведомой мне техникой. А часть этой зловещей техники, как я могу упомнить, и вовсе расположена так высоко, что я даже не пытаюсь её увидеть, зная, что это бесполезно. Я в самом деле очень хочу узнать, что делают эти приспособления, больше всего напоминающие мне одновременно и детали от других роботов, и фрагменты их вооружения, но что-то словно бы немо говорит мне: всё, что здесь есть, может быть использовано против тебя, а потому лучше просто молчи. Но разве не этого ли использования на мне всего и даже больше я хотела ещё тогда, давно, когда боялась одной мысли о том, чтобы сказать Лирику о своих чувствах? Здесь я даже не игрушка и даже не просто вещь, но здесь я могу идеально раскрыть в себе всё то, что так старательно подавляла в зародыше. Я боюсь Лирика и одновременно люблю его до боли, но я понимаю, что сама выбрала себе такую судьбу. И, что пугает меня больше всего, - я не хочу существовать по-другому. Будь у меня выбор в случае моего возвращения в прошлое между тем, чтобы изменить всё, что произошло, или прожить своё подобие жизни так же, как и сейчас, я бы без колебаний выбрала второе. Такова моя судьба. И противиться ей я просто не хочу.
- Превосходно, - тем временем, отмечает Лирик, пробуя воздух на вкус языком. - Тогда начнём. На кресло, - приказывает он мне спокойным тоном, нажимая кнопку на своей груди пальцем манипулятора.
Я уже знаю этот приказ. Он звучит всякий раз, как я здесь оказываюсь, а потому всё то, что будет дальше, знакомо мне до боли. Как знаю и то, для чего именно Лирик нажимает на эту кнопку у себя на груди. В тот же миг прикрывающие мои груди стальные части моего боди спускаются чуть ниже, обнажая мои соски, как обнажается и моя промежность, когда закрывающая её часть боди смещается чуть в сторону. Только теперь своими открывшимися сенсорными и, как я знаю, невероятно податливыми частями я ощущаю, как здесь по-странному холодно, и этот холод отчасти пугает меня. Обычно тут просто никак, но теперь здесь этот холод. Как в то одновременно далёкое и близкое утро, когда мне наконец-то стало позволено высказаться, признать, прочувствовать. Я хотела было поинтересоваться у Лирика, что это значит, но всем своим существом знаю, что не имею права. А оттого и решаю смолчать.
Преодолевая свои страхи и неудобство, я начинаю медленно идти в центр комнаты, где, можно сказать, сосредоточена сама квинтэссенция моих мучений. Здесь очень темно, но я знаю, что именно ждёт в этом центре своего часа, поджидая меня всякий раз. Обычное с виду медицинское кресло с широко расставленными подставками для рук и ног, подобное тем, на которых осматривают органических самок врачи, мне уже давно знакомо, но всякий раз от одного его вида моё подобие души словно бы сжимается в комок, становясь таким маленьким, что будь я живой - я бы плакала от одного факта того, что я чувствую именно это. Ужасное чувство осознания собственной ничтожности, с которым я уже давно стала единым целым.
Тем не менее, мой жребий давно был брошен. Преодолевая саму себя и свои никчёмные страхи, я забираюсь на это кресло, покорно расставляя руки и разводя ноги. Я не вижу Лирика, но я могу прекрасно догадаться о том, что ждёт меня. Где-то одновременно далеко и близко снова раздаётся щелчок его кнопки на скафандре - и тут же, отрезая дорогу назад, со сторон всех моих конечностей тьму вокруг рассекают вспышки света. Эти браслеты, мои энергетические оковы, которые я не смогу ни снять, когда относительно свободна, ни разорвать сейчас, во время наших с Лириком игр, я ношу постоянно. Когда они деактивированы, они не причиняют ни вреда, ни неудобств, напоминая, скорее, украшения. Для меня же они - моё вечное напоминание о том, кто я, и где мне место... и не только это. Только заполучив их, я осознала, зачем органические существа, заключая брак, обмениваются кольцами, которые порой носят всю жизнь, не снимая их даже на ночь. Для меня эти браслеты не только показатель моего положения, но и напоминание о том, что всё, что происходит между мной и Лириком, реально, и я не имею права сомневаться в правдивости своих чувств. Даже когда я сомневаюсь в себе, но не в них, когда мне кажется, что я недостойна ни его самого, ни даже такого низменного его отношения ко мне, всё, что мне нужно, - просто посмотреть на любой из этих браслетов. И от этого отчасти становится легче. Пусть тёмный, мрачный, но прекрасно удерживающий меня якорь.
- Дай мне взглянуть на тебя, - оказавшись за моей головой, вкрадчиво шепчет Лирик, тут же оказываясь прямо передо мной.
Я прекрасно знаю, на какую именно часть меня хочет взглянуть Лирик, но от этого знания легче мне не становится, поскольку я прекрасно могу представить, что именно он там увидит, и как я в целом выгляжу сейчас. Давно, чуть ли не сразу после моего ему признания в своих чувствах, он установил в моё влагалище устройство, давно ставшее для меня и очередным напоминанием, что всё происходящее между нами реально, и сладкой пыткой, отравляющей мой искусственный мозг словно смертельный яд. Поначалу оно выглядело как просто полый и сетчатый искусственный член, основание которого тут же вцепилось в меня словно пиявка, чтобы я никогда не смогла бы его вытащить без воли Лирика на то, но неладное я заподозрила не сразу. Когда эта игрушка была только помещена в моё влагалище, я была уверена в том, что в скором времени я её перестану замечать, но я опять ошиблась. Каждые несколько часов, в совершенно случайное время, он, словно адская груша, становится шире, растягивая меня так, что каждый раз приходится заново привыкать к тому факту, что мне снова будет нужно учиться двигаться так, чтобы этот имитатор не вызывал у меня чересчур много неудобств.
Помня о том, с каким трудом мне давался каждый шаг к этому проклятому и любимому одновременно креслу, я чувствую странное, но приятное ощущение себя ещё большей секс-игрушкой, чем уже стала. Я смотрю на Лирика, в чьих жёлтых глазах явно играют искры самодовольства, и понимаю, как же грязно я выгляжу со стороны. Моё влагалище явно растянуто до предела, и даже если Лирик решит избавить меня от этого, пожалуй, вполне терпимого варианта средневековой груши, но такого же пыточного, как эта самая груша, устройства, я всё время буду помнить о том, что со мной происходило. Искусственная плоть не уменьшится в размерах, и между моих ног навеки останется зияющая дыра. Но разве не на что-то подобное я ещё недавно была готова подписаться в любой момент, лишь бы это одобрил Лирик? Он - мой господин, мой хозяин, мой владыка, даровавший мне это тело. И сейчас, лёжа на этом кресле, скованная по рукам и ногам, я знаю, что я полностью открыта перед ним во всех смыслах. Он давно знает мою душу, а теперь узнает моё тело намного лучше, чем раньше. И, лишь только подумав об этом, я прикрываю глаза от позорного возбуждения.
- Прекрасно, - довольно отмечает Лирик, смотря мне прямо в глаза. - Рано или поздно я растяну тебя так, что тебе будет мало и одного моего члена, и ты будешь молить меня о большем. Не этого ли ты ждёшь?
Всё также прикрывая глаза, я киваю ему, не в силах выдавить из себя ни слова. В самом деле, это и есть одно из того, о чём я мечтала всегда, пусть и старалась не думать об этом из-за того, что такие мысли пугают меня и по сей день. Лирик намного крупнее меня, а потому вполне резонно то, что даже один его член не сможет поместиться в моём влагалище. Мы оба это понимаем, а потому чаще всего внутри меня оказывается его хвост, пусть я и знаю, что так вечно быть просто не должно и не может. В сексе, каким бы извращённым он ни был, удовольствие должно быть совершенным и, желательно, обоюдным, но пока что я могу пересчитать по пальцам одной руки то, сколько раз я вымолила у Лирика право на оргазм. И вот теперь оказывается, что он с этим адским расширителем решил так позаботиться обо мне. Одной мысли об этом мне достаточно для того, чтобы в наслаждении от его слов и моего вида закусить губу и ловить каждое слово Лирика так, как будто бы мы видимся в последний раз.
- Я вижу, что ты уже хочешь большего. Что же, я как раз собирался оставить на тебе ещё один маленький след. Ты, наверное, догадываешься, что этот расширитель не будет с тобой вечно, и если это так, то ты права. Мне кажется, что я точно знаю, что ты запомнишь навсегда, думая обо мне при каждом своём движении...
Я не решаюсь открыть рот, не решаюсь спросить Лирика о том, что именно мне уготовано. Мне одновременно страшно и интересно, что меня ждёт, но всё же я вынуждена признать, что страх в этот раз пересиливает любопытство. Всё, что я могу, - немо смотреть ему в глаза, ожидая. Ожидание... Ещё одна пытка, как я вынуждена признать, причиняющая больше боли, чем любой, самый страшный и роковой удар. Здесь так темно, а двигаться я почти что не могу, и это тоже не прибавляет мне уверенности в грядущем. Всё, что мне остаётся, - полностью пропустить эту пытку через себя, дать ей поглотить всё моё подобие души, только потому, что так со мной поступает именно Лирик. Всё, что он делает, правильно априори, а потому я не имею права думать о том, что это не будет мне во благо.
Снова попробовав воздух на вкус, Лирик нажимает кнопку на своём скафандре, и тут же откуда-то сверху раздаётся скрежет и треск. Это явно заработал очередной манипулятор, но какой именно - я пока что не могу видеть, да и не решаюсь. Я продолжаю смотреть Лирику в глаза, тщетно пытаясь понять, что он задумал, и какой именно след он хочет оставить на мне так, чтобы он остался со мной навсегда. В голову лезут нелепые мысли о татуированных знаках, коими любили украшать себя органические существа, но даже я знаю, что это было бы слишком просто. Лирик изобретателен, а потому он точно не захочет метить меня таким образом. Но что тогда?
Ответ на свой вопрос я получаю моментально, лишь стоит манипулятору спуститься ко мне. Таких манипуляторов здесь я ещё здесь не видела, но от этого мне не легче. Он тонкий, изящный, угольно-чёрного, как и всё вокруг, цвета, и всюду на его многочисленных стыках горят красные огоньки. А вместо кисти у него острейший металлический скальпель, который, как мне кажется, блестит даже в этой почти что тёмной комнате.
- Ты думаешь, что я решил изувечить тебя? - всё так же тихо говорит мне Лирик, но его слова стучат в моих ушах набатом. - Не в этот раз, Мета. Не в этот раз. Сейчас я собираюсь отчасти даже помочь тебе, избавив тебя от того, что, как мне кажется, тебе сейчас только вредит. Знаю, будет больно. Но поверь, дальнейшее для тебя искупит всё.
С ужасом я начинаю осознавать то, что именно для меня уготовано. Обрезание - одна из древнейших операций у живых существ, которую они долгие годы делали, в основном, своим детям, по самым разным причинам. Но, как правило, для них это был знак отличия, своего рода способ показать свою принадлежность к той или иной группе себе подобных. Принадлежность... А не этого ли так ярко и одновременно сокровенно жаждала я - всем своим видом показывать, что вся моя жизнь, всё моё подобие судьбы принадлежат только одному - Лирику? Если он хочет лишить меня моих половых органов или даже только их части во имя того, чтобы я ощущала это постоянно, то я готова. Именно с этой мыслью я и смотрю на опускающийся всё ниже и ниже манипулятор со скальпелем вместо кисти.
Холодный металл скальпеля касается крайней плоти моего клитора. Он пока что не режет - просто свисает надо мной, этакая немая угроза, мрачный предвестник будущего, в котором я теперь точно уверена. Мне кажется, что в этот раз я знаю наверняка то, что задумал Лирик, но от этого мне не легче. Вот и оно - то, что будет очередным мне напоминанием о том, кто я, и чья я, - лишение возможности получать удовольствие от секса раз и навсегда. Мне сейчас явно просто отрежут клитор, и я стану просто секс-куклой, чьей задачей будет просто вмещать в себя член, и счастье, если не два, и молчать. Страшно. Страшно до безумия и отчасти жаль себя саму. Всё-таки в глубине своего подобия души я надеялась на то, что во времена своих редких оргазмов моё удовольствие хоть немного, но радовало Лирика. И вот сейчас выясняется, что это ему, вероятнее всего, просто мешало. Почему-то от этого становится так горько, что даже хочется закрыть глаза в бессильной злобе на себя же саму. Никчёмность всегда будет никчёмностью. Кому, как не мне, этого не знать.
Однако в который раз я понимаю, что я ошиблась. Лишь стоило мне подумать о том, что сейчас из меня сделают своего рода бесполое существо, как скальпель тут же делает надрез на крайней плоти клитора. Он двигается осторожно, так, чтобы не задеть сам клитор, проводя надрез за надрезом. Мне больно так, что хочется кричать, но я смогла подавить в себе крик, а потому с моих губ сорвалось лишь что-то, больше всего похожее на недовольное шипение. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки, а чтобы терпеть боль стало легче, я закусываю губу, хотя помогает это мало. Я всё равно чувствую каждое движение скальпеля, и мне кажется, что все они пронзают меня насквозь, терзая мой мозг и сознание.
Я приподнимаюсь - осторожно, так, чтобы не навредить самой себе, - и внимательно смотрю, как скальпель быстро и умело обрезает крайнюю плоть моего клитора, и, несмотря на боль, я чувствую немое облегчение. Никто не собирается лишать меня возможности испытывать удовольствие. Даже, скорее, наоборот: Лирик хочет, чтобы я распробовала каждый свой грядущий оргазм более ярко, чем могла до этого момента. Я прекрасно знаю, что капюшон клитора закрывает его почти полностью, а плоть под ним, пусть даже искусственная, как у меня, очень хрупка и чувствительна, а потому, хоть и морщась от боли, я не могу не испытывать благодарности к Лирику. Да, как он и обещал мне давно, целой в полном на то понимании от него после этой нашей игры я не уйду. Да и надо ли мне это?
Скальпель немного приподнимается надо мной, одним лишь своим кончиком сбрасывая обрезанный капюшон куда-то на пол. Холод этой комнаты ощущается только что полностью обнажённым клитором как тысячи мельчайших игл где-то внутри меня, но теперь меня это не волнует. Если это и есть то самое вечное напоминание о себе, о котором говорил мне Лирик, то я в который раз смогу принять это с благодарностью. Только потому, что это сделал со мной он.
- Тебе очень больно? - интересуется у меня Лирик, внимательно смотря мне в глаза.
Я с трудом выдерживаю его тяжёлый взгляд, всем своим существом желая отвернуться и вновь уставиться наверх. Я понимаю, что не смогу ни солгать ему, сказав, что я бы очень хотела, чтобы это всё прекратилось, ни признать то, что, возможно, я и испытываю боль, но ради него я готова пойти и не только на такое. Каждый вариант кажется проигрышным, но кому, как не мне, знать о том, что эту битву, больше всего похожую на смертельный танец, я проиграла ещё до того, как она началась. А потому я решаю, что буду честной.
- Да, - тихо говорю я, сжимая руки в кулаки. - Но поверь: ради тебя я готова и не на такое.
Лирик на мгновение отводит взгляд куда-то вверх:
- Когда-нибудь я расскажу тебе, почему я из раза в раз продолжаю наши скромные игры. Но это потом. Просто знай, что у всего есть причина... и наслаждайся происходящим сполна.
Простые слова, за которыми, как я прекрасно могу понять, стоит очень многое. Только сейчас, после услышанного, я задумываюсь о том, что Лирик прав касательно того, что у всего есть причина. То, что я - никчёмность, которую он, даже умей он любить, не полюбил бы никогда, для меня неоспоримый факт, с которым я спорить не собираюсь, да и просто не хочу. Он слишком велик для того, чтобы снисходить до подобных мне созданий так часто, но, тем не менее, мы встречаемся с завидной регулярностью. Можно было бы предположить, что Лирику просто нравится вымещать накопленный негатив на мне, но я знаю, что он не настолько труслив, чтобы воевать с теми, кто никогда не даст ему сдачи. Если кто-то как-то попытается ему навредить, он расправится с ним лично, и я, зная, какая участь постигла ту самую освободившую его четвёрку и того, о ком я в силу ряда причин стараюсь не думать вообще, не сомневаюсь в этом. Значит ли это то, что... он как-то привязан ко мне, пусть я и пустышка? Но почему из всех пустышек - именно я?
От моих праздных размышлений меня отрывает щелчок от кнопки на скафандре Лирика и небольшая вспышка света. Наша игра продолжается, и мне остаётся только смириться с тем, что повлиять здесь я могу мало на что. Пусть я и не лишена возможности говорить, но я понимаю, что мои крики, пусть и сдерживать их долго в этот раз я, вероятнее всего, не смогу, помня о том, что я услышала ранее, могут не понравиться Лирику. Он должен давно привыкнуть к тому, что всё, что бы он ни делал со мной, я воспринимаю с молчаливым одобрением, и такую слабость я не могу себе позволить. Просто не могу, и это аксиома. Как бы больно мне ни было, во имя своей любви, я должна если не выражать радость, то молчать. Что ждёт меня сейчас, я, разумеется, не знаю, но я готова принять всё. Любая боль преодолима, когда есть цель. А цель всей моей жизни - служение Лирику не за что-то и даже не вопреки, а просто потому, что он есть. И ничто не собьёт меня с этой дороги.
Снова этот скрежет на потолке, снова пытка неизвестностью. Я тщетно пытаюсь рассмотреть, какой манипулятор спустится ко мне в этот раз, но даже такая роскошь мне недоступна. Множество вопросов, ответ на которые я получаю буквально через секунду, когда очередная механическая рука спускается достаточно низко, чтобы я могла её рассмотреть. Однако от открывшейся правды у меня в очередной раз всё переворачивается внутри, а вопросов становится лишь больше. Это снова не совсем и рука в том понимании, в котором её могут представить органические существа. Манипулятор, нависший прямо надо мной, более напоминает железный штырь, опутанный проводами, на кончике которого закреплена маленькая и блестящая вакуумная помпа.
Помня о том, что происходило со мной ранее, я прекрасно догадываюсь, где именно она окажется через секунду, и от этого то, что осталось от капюшона моего клитора, снова начинает болеть и словно бы гореть изнутри. Мне хочется спрятаться, сбежать куда подальше, лишь бы не испытывать то, что я могу представить себе во всех деталях, но я понимаю, что мои оковы мне не разорвать никогда. Я даже не могу ничего сказать, поскольку всё, что приходит мне на ум, я вижу словами предателя, а потому знаю, что мне придётся подавить свои напрасные слова в зародыше. Всё, на что у меня хватает сил, - слегка приподняться и снова взглянуть Лирику в глаза. Странно. Я даже не успела отметить, в какой момент он наполовину прикрыл их третьим веком, но сейчас из-за этого он выглядит каким-то... отчасти отрешённым. Будто бы сам сомневается в реальности происходящего, что, по правде говоря, больше полагается мне.
- Боишься? - всё так же прикрывая глаза, спрашивает он.
В ответ на это я начинаю бешено кивать головой. Отчего-то я уверена в том, что именно такой реакции ждёт от меня Лирик. Необычное чувство, больше свойственное живым, - когда проводишь с кем-то достаточно много времени, ты словно бы подстраиваешься под него, фактически обретая возможность предугадывать его мысли. И пусть я не могу, да и будь я способна на такое, я бы попросила Лирика уничтожить такую функцию во мне, читать его мысли, но всякий раз, когда наши встречи заходят настолько далеко, как сейчас, я могу предугадать, что я должна сделать, чтобы ему это особо пришлось по душе.
И я не ошиблась. В тот же миг его зрачки, широкие от мрака вокруг нас, по-странному сужаются:
- Тебе следовало бояться раньше. Намного раньше. Тогда, когда ты призналась мне в своих чувствах. Сейчас мы зашли слишком далеко, чтобы ты так глупо решила бы сдаться. Если твои тогдашние слова правдивы, то ты выдержишь всё, а в конце будешь всей душой желать повторения этих событий. Отбрось страх и просто отдайся чувствам. Они сейчас должны стать твоим маяком.
Отдаться своим чувствам, забыв про страх. Так просто и так сложно одновременно. Как можно игнорировать то, что сейчас занимает весь мой разум, я не могу понять, как не стараюсь. Я продолжаю смотреть Лирику в глаза, боясь разорвать этот контакт по не ведомой мне причине, так, словно бы от этого зависит вся моя жизнь, хотя я понимаю, что смотреть я должна на помпу. Она вот-вот окажется на мне, и от этого мне никуда не деться. Я прекрасно знаю это, и от этого осознания мне не легче ни капли. Я стараюсь переключиться как могу, но сейчас это выше всех моих сил. Бессилие - страшная кара, от которой не спрятаться никуда. Остаётся только одно - продолжать молчать, сжимая руки в кулаки и надеяться, что более мне так больно не будет.
Помпа мягко насаживается на мой полностью обнажённый клитор, и я тут же чувствую им колючий холод. Однако расслабиться и просто принять это как данность я не успеваю. В тот же миг из крошечной колбочки начинает уходить воздух - и это отзывается такой болью, что я даже выгибаюсь, а в глазах на мгновение темнеет. И в этот самый момент я вижу, как Лирик мне холодно кивает, словно бы говоря: смотри. С огромным трудом я перестаю смотреть ему в глаза и тут же перевожу взгляд на помпу. Воздух из неё явно выкачан совсем, и из-за этого мой клитор стал по-необычному большим, опухшим, болящим. Я чувствую, как его словно бы что-то тянет вверх, к основанию помпы, как плотно она на нём сидит, так плотно, что случайно сбросить её у меня не выйдет никогда.
Я сама до конца не могу понять, почему, но мне кажется, что если в этот момент кто-то дотронется до помпы в той её части, внутри которой сейчас мой клитор, то мне от этого станет приятно. Своего рода капля удовольствия среди боли, но я и без того знаю, что не заслуживаю даже этого. Как бы я ни умоляла Лирика дотронуться до меня, он точно не пойдёт на такой шаг. Здесь я ниже игрушки, и потому мои чувства значения не имеют. Да и нужно ли мне это? Весь смысл моей жизни - сам Лирик и моя борьба на его стороне. Даже сейчас, когда он сам не прикасается ко мне, я понимаю, что я здесь только для того, чтобы исполнять его волю, в чём бы она ни заключалась. А потому, чувствуя тянущую и одновременно колкую боль в клиторе, я просто смотрю, как надевший на него помпу манипулятор отсоединяет её и снова поднимается куда-то во тьму потолка.
Я не могу видеть себя со стороны, но я прекрасно понимаю, как именно я выгляжу сейчас. У меня действительно нет никаких секретов от Лирика - он, находясь передо мной, видит и эту помпу, почти всю заполненную клитором, и моё растянутое до предела расширителем влагалище. И в этот момент я чувствую себя особо грязной и развратной, такой, словно бы это я совратила Лирика, а не то, что эти игры стали для нас обоюдным желанием. Как будто я изначально решила его привлечь только на своё тело, давая взамен лишь саму себя, но никак не любовь, которую он заслужил. Каждый раз мне кажется, что я не показала всё, что могу, но в этот раз я думаю, что я показала всё, но то, что никому не стоит видеть. Определённо, ощущать себя падшей женщиной оказывается не очень приятно.
- Неплохо, - довольно бросает в мою сторону Лирик. - Но наша цель сейчас не в этом. Как я и говорил, я сделаю всё, чтобы эта игра вечно напоминала тебе о том, что ты пережила сегодня. Думаю, что ты понимаешь, что с тобой будет сейчас...
В тот же миг манипулятор снова спускается вниз, чтобы состыковаться с помпой, и тут же с еле слышимым, но, несмотря на это, крайне не приятным звуком отпускает мой клитор. Это тут же отзывается болью, на сей раз - более яркой, чем прежняя, и я невольно морщусь от неё, сжав свои кулаки ещё крепче. Я боюсь и не хочу смотреть на свой клитор, понимая, что именно с ним могло стать, но понимаю, что должна. Выбора у меня нет, поскольку в такие игры с Лириком играть может быть чревато, и я знаю, что его это только разозлит, а потому я тут же опускаю взгляд. Действительно, он выглядит ужасно - огромный, больше похожий на небольшой и по-необычному тонкий член, опухший и невероятно чувствительный. Только теперь я ощущаю, насколько же тут холодно, и это отчасти вызывает у меня удивление. Неужели Лирик, только половина тела которого закована в скафандр, не чувствует этот холод так же, как и я, раз не хочет это изменить? Он всесилен и без того, а здесь, в этом логове, он всегда был выше Бога. Я сама не знаю, почему, но этот вопрос плотно засел в моей голове. Пусть и озвучить его я не решусь никогда.
С трудом отведя взгляд от своего же клитора, я смотрю на манипулятор, зловеще нависающий надо мной. Что ещё ждёт меня, и почему именно эту игру я должна запомнить на всю свою иллюзию жизни? Взгляд подмечает каждый стык на манипуляторе, каждый шов и провод, и сейчас мне кажется, что я знаю о нём всё. Пусть из меня никакой инженер, но, по крайней мере, его внешние особенности я уже знаю наизусть, - хотя бы потому, что из этого страха, что окутывает меня и по сей момент, моё зрение стало невероятно острым. И в тот же миг, когда я понимаю, что сейчас этот страх просто-напросто перейдёт в панику от неизвестности, я снова слышу сухой щелчок от кнопки на скафандре Лирика. Верный знак того, что всё ещё продолжается, а закончится только тогда, когда того пожелает тот, кто даровал мне это тело.
В тот же миг манипулятор начинает скрипеть и скрежетать, меняясь. Та его часть, на которой закреплена помпа, уезжает куда-то внутрь его, а вместо неё появляются два пальца, изящных и одновременно простых на вид. И в этих пальцах зажато небольшое, но весьма толстое колечко для пирсинга - голая штанга серебристого цвета без скрепляющего два её конца шарика.
Только теперь я понимаю, что именно меня ждёт, и от окутывающего меня ужаса у меня, словно у живого существа, в очередной раз темнеет в глазах. Мой искусственный взор бешено мечется повсюду, словно бы где-то здесь есть что-то, что может мне помочь, но чем больше я пытаюсь так найти соломинку в шторме, тем сильнее я осознаю, что пощады мне не видать. Сейчас это кольцо просто пробьёт мне и без того болящий клитор, и в этом и есть то самое вечное напоминание о моём статусе, от которого я не избавлюсь никогда. И самое страшное тут в том, что даже если я закрою глаза, то вернётся та самая пытка неизвестностью. Смотреть во всех деталях на то, как мне причиняют боль, жутко само по себе, но это создаёт иллюзию контроля. Именно поэтому я решаю для себя то, что я не отведу глаза от клитора. Пусть будет больно, но, хотя бы, я буду встречу эту боль лицом к лицу.
Манипулятор приближается к головке моего клитора вплотную, так, что я чувствую ледяные грани этого кольца. На мгновение я прикрываю глаза, желая собраться с силами и просто принять это как данность. Я уже могу представить, какая это будет боль - когда столь чувствительное место пробьют насквозь самим кольцом, без специального прокола и даже оборудования, но, по всей видимости, я просто устала бояться. Я теперь словно бы наблюдаю себя со стороны. Будто бы я просто наблюдатель, а тело принадлежит кому-то иному, пусть я и чувствую его. Однако даже долго думать об этом мне никто не собирался позволять. Щелчок кнопки - и в тот же миг пальцы манипулятора резко сжимаются, пробивая мой клитор насквозь колечком.
Это поистине адская боль, от которой мне кажется, что мой искусственный мозг вот-вот просто разорвётся на части. Я крепко сжимаю невесть за чем нужные мне зубы, лишь бы не закричать, а в глазах тут же темнеет. Мне кажется, что в любой момент я просто не смогу перенести этого и, подобно живому существу, лишусь своего подобия сознания - и это и есть то, что удерживает меня в реальности. Я не могу проявить слабость, поскольку в таком случае я покажу Лирику только то, что я не готова и недостойна. Не готова к тому, чтобы даже просто быть его игрушкой, а недостойна его самого, а, значит, он сможет просто избавиться от меня. Избавиться как угодно - отключить ли или опять, как он поступил с моим прошлым воплощением, стереть личность и создать кого-то другого. Кого-то, кто будет сильнее, лучше, достойнее, и чуть меньше ненавидящим себя самого.
Пусть это и будет лучше для Лирика, но эта простая мысль словно бы подстёгивает меня к тому, чтобы постараться эту боль перетерпеть и даже перенести с улыбкой и благодарностью. Я одновременно ненавижу себя за свой неуместный эгоизм и испытываю странное подобие радости за то, что это для меня своего рода шаг вперёд к принятию себя, но я понимаю, что никогда не хотела бы потерять Лирика. Что бы он со мной ни сделал, каким бы издевательством надо мной ни показались бы его действия тем, кто не знает нас и нашу историю, - я просто хочу остаться здесь, осознавая себя собой, а не кем-то пусть даже более совершенным, и ощущать вкус всех граней моей к нему любви. Эта боль подарила мне стимул к жизни, и за это я не могу не принять её.
- Как я уже сказал, - слышу я голос Лирика словно бы через пелену чего-то плотного и вязкого, - это будет небольшим напоминанием тебе о том, кто ты, которое будет с тобой всегда. Но если ты думаешь, что на этом я отпущу тебя, то ты ошибаешься. Есть ещё кое-что, о чём я, по правде говоря, задумался только недавно...
Я медленно моргаю, обретая возможность воспринимать происходящее так же, как оно было до того, как я попала сюда. Мой взгляд машинально перемещается обратно к моему клитору, не ставшему меньше ни капельки, пробитому тем самым кольцом, всё так же ощущающему колючий холод. Боль не стала меньше, - скорее, из острой стала пульсирующей, и я даже не знаю, хорошо это или плохо. Машинально я замечаю, что кольцо, прежде с промежутком для шарика, теперь стало цельным, но вместо шарика на нём только остался след как от сварки. Действительно, напоминание на всю жизнь - как бы я ни хотела, я его не сниму, и я более чем уверена, что вкупе с расширителем в моём влагалище, оно будет очень сильно мешать мне ходить. Но сейчас меня волнует не это. Куда более интересными мне кажутся слова Лирика. Действительно, его душа и разум - потёмки, и одну из темнейших их сторон я переживаю что сейчас, что в наши предыдущие встречи. Это уже давно перестало пугать меня, и я не хочу, чтобы это менялось к тому, что в понимании многих можно назвать "лучшим". Я люблю его таким, какой он есть, а любовь принимает все недостатки и совершенства одинаково. И я уже знаю, что именно я должна сделать.
- О чём именно? - тихо интересуюсь я, снова смотря Лирику в глаза.
Лирик снова прикрывает глаза третьим веком, так, словно бы именно эти мои слова были тем, ради чего он и позвал меня сюда. Необычное ощущение, но, как ни странно, я больше не боюсь. И не потому, что это придало мне хоть каплю уверенности в себе самой - это всё та же пытка неизвестностью, моя самая страшная кара. Просто, по всей видимости, правы были те органические существа, считающие, что у всего есть предел, а если их постоянно заставлять чувствовать что бы то ни было, будь то плохое или хорошее, рано или поздно они настолько привыкнут к этому, что перестанут это воспринимать. Для них это станет неким подобием нормы, будто бы всё именно так и должно быть изначально. По всей видимости, что-то схожее с этим произошло и со мной. Я чувствую боль, но теперь я даже не пытаюсь чем-то её заглушить. Мне страшно, но от страха у меня больше не темнеет в глазах, а моё подобие души теперь не сжимается в ледяной ком. Со мной такое в первый раз, и я даже не в состоянии осознать, хорошо это или плохо. Мне просто мерзко от самой себя и своей слабости.
- Это связано с тем, - отвечает мне Лирик, в чьих полуприкрытых глазах появляется искра какого-то чуждого ему почти что детского интереса, - что я не могу доверять никому. Даже тебе, пусть ты так рьяно доказываешь мне свою верность из раза в раз. Все предают, когда видят в бывших врагах какую-то выгоду. Ты - почти что живое существо, и твоя воля относительно свободна, а потому я не могу быть уверен в том, что для тебя в наших играх, да и просто в служении мне нет граней. Когда-нибудь мы зайдём слишком далеко, и ты отречёшься от меня...
"Нет!" - больше всего хочу я крикнуть Лирику до срыва голоса. Каждое его слово вонзается в меня острейшим клинком, весь мой разум хочет, чтобы я стала сильнее, порвала свои оковы и просто обняла Лирика так крепко, как только могу. Я не могу поверить, что это реальность, и что на самом деле он мне настолько не доверяет, что хочет сделать со мной... пусть я не знаю, что, но сейчас это ничего не значит. До этого момента я думала, что всем, что я для него сделала, делаю и буду делать, я давно доказала ему, что я его не предам никогда, как бы он ни обращался со мной, но теперь выяснилось, что даже здесь я - ошибка. Он не доверяет мне, видя во мне потенциальную предательницу. Я не смогла ему доказать, что, пусть я и робот, пусть я отчасти его творение, но я буду любить его всегда, что бы он со мной не сделал.
Впервые мне кажется, что лучше бы он деактивировал меня, чем заставил слушать такие слова. Слова, выводящие мою боль на новый уровень, такой, какой я никогда не смогу преодолеть. Я не понимаю, где именно я ошиблась, но я твёрдо знаю одну простую вещь. Если то, что он задумал, поможет мне доказать свою преданность ему, то я пойду на это. Даже если это ознаменует конец моего существования. А потому мне ничего не остаётся, кроме как слушать Лирика дальше.
- Но отречение от меня как от твоего, как ты называла меня, хозяина, - продолжает он, - для меня значило бы мало. Ты бы просто стала мне не союзником, а врагом, а потому в таком случае ты бы даже не успела осознать, что с тобой произошло. Куда больше меня интересует твоя ко мне любовь, от которой ты тоже можешь когда-нибудь отказаться, скажем, боясь за своё дальнейшее существование. Я прекрасно знаю, что ты привлекаешь внешне некоторых органических существ, которые порой хотят переманить такую с виду хрупкую и беззащитную тебя на свою сторону. Любовь - страшная сила, способная на многое, как я уже могу видеть. А мне противна одна мысль о том, что рано или поздно ты не выдержишь и, оставаясь на моей стороне, будешь заигрывать с кем-то другим. Не волнуйся, Мета. Я просто сделаю так, что ты никогда и ни с кем не сможешь мне изменить.
В бессилии я опускаю голову на кресло, а мои руки впервые за долгое время разжимаются и начинают ощущаться словно безвольные плети. Только теперь я поняла, почему именно в каждую нашу встречу Лирик так жесток со мной. Я не могу знать, о чём он думает, и какой именно он видит мою роль в его жизни, но от этого мне легче не становится. Делая со мной то, что многим живым существам разве что снится в кошмарах, он просто хочет окончательно подавить мою волю, привязывая меня к себе тем самым ещё сильнее. Подавить волю, которой не было никогда. Он не знает, что всё то, что я ему говорю каждый раз, для меня более весомо, чем истина, и я не смогу и никогда не захочу его предать. Он - мой идеал, а органических существ я и моя свита повидали достаточно. Я не знаю, известно ли это Лирику в самом деле или это просто его домыслы, но он прав касательно того, что слишком много кто пытался переманить меня на другую сторону баррикады. И всякий раз я проглатывала это молча, немо отдавая своим роботам приказ открыть по этим недоделанным вербовщикам огонь. Может, со стороны это и выглядит как бегство и нежелание открывать глаза, но даже если ту дорожку, что раз за разом ведёт меня сюда, я преодолеваю бегом и вслепую, я не променяю ни на что. И потому сейчас мне жаль не столь себя, сколь Лирика, не умеющего любить. Он просто не способен понять, как можно сохранить верность и просто существовать во имя кого-то. Переубеждать его в этом я не собираюсь, поскольку не имею права, а потому выбора у меня нет.
Лирик в очередной раз нажимает на кнопку на своём скафандре, но в этот раз скрип и скрежет сверху звучит куда более громко и по-необычному хаотично. Здесь явно включился очередной манипулятор, и не один, поскольку я отчётливо могу распознать разные источники звука, пусть я и не вижу того, что их издаёт. Что бы сейчас ни спустилось ко мне и что бы оно ни собирается сделать со мной, я готова принять всё, лишь бы больше не было этих напрасных подозрений в неверности. Только эта простая мысль придаёт мне сил, и только во имя своей любви я продолжаю сохранять молчание. Здесь и сейчас нет места для моих напрасных слов, да и дела, как правило, кричат куда громче, чем они. И кому, как не мне, знать это изначально.
Липкие объятия тьмы выпускают ко мне аж три манипулятора, подобные которым я не видела до этого никогда. Они больше похожи на инструменты хирурга - такие же изящные, тонкие, серебристые. На них нет ни одного лишнего стыка, ни один ненужный провод не опутывает их. Они словно бы сошли со страниц какого-то романа про будущее, кои так любили что читать, что писать органические существа, и этот контраст со всем тем, что я видела здесь, вызывает странное чувство неправильности. Будто бы я увидела нечто, что мне недозволено, и теперь мне придётся долго исправлять свою ошибку. Я очень хочу спросить Лирика о том, как именно он их создал, и для чего они были изначально, но я молчу, готовясь к тому, что будет дальше, и продолжая разглядывать манипуляторы. Только когда они приблизились ко мне вплотную, я вижу, что именно у них играет роль кистей рук. В отличие от предыдущего, у них есть пальцы, но только два. И каждый из этих пальцев держит по половине от чего-то, больше всего похожего на очень садистскую версию плагов для тоннелей в ушах. Они не имеют отверстий, но они такие же широкие. А их края явно заточены острее ножа - этот стальной и пронзительный блеск не даст ошибиться.
- Кричи, если захочешь, - вкрадчивым шёпотом позволяет мне Лирик. - Но я думаю, что ты сможешь вытерпеть и не такое. Хотя бы потому, что...
Как бы я ни хотела узнать, почему, по его мнению, я должна вытерпеть это молча, я просто оказываюсь не в состоянии это сделать. Снова щелчок кнопки - и все три манипулятора оказываются рядом с моими половыми губами стройным рядом, как солдаты на плацу. Я уже знаю, что именно ждёт меня, но я готова. Слегка приподнимаясь из последних сил, я медленно моргаю и снова смотрю вперёд. А манипуляторы будто бы этого и ждали. Секундная передышка - и в тот же миг их пальцы сжимаются, а плаги с их острейшими краями тут же просто вырезают собой мою искусственную плоть ровными кругами, пробивая мои половые губы насквозь и соединяя их друг с другом.
Боль. Адская, невыносимая боль пронзает собой всю меня, и я с трудом сдерживаю крик, скрипя зубами и сжимая кулаки так, что будь я живой, я бы просто в лучшем случае оставила на них кровавые царапины. Перед глазами темнеет, но странным образом моё зрение становится невероятно острым, словно бы я сама издеваюсь над собой, желая рассмотреть всё, что происходит со мной, во всех деталях, запомнить это навсегда, отложить в памяти так, чтобы происходящее осталось со мной навеки, пугая и отзываясь отголосками агонии всякий раз, когда я буду одновременно хотеть это вспомнить, чтобы проработать и забыть, и гнать от себя как злейшего врага. Только то, что я робот, по всей видимости, и не даёт мне лишиться сознания от этого ада, который я и чувствую, и вижу сейчас. Я не знаю, как я выдержу это, и только мысль о том, что это всё ради моей любви к Лирику не даёт моему рассудку просто рухнуть и развалиться на части. И этот акт нашего с Лириком совместного и очень мрачного танца, как пульсирует в моём искусственном сознании, мне приходится переживать только потому, что он не хочет меня с кем-то делить. Я не имею права сомневаться в его действиях, но сейчас я впервые осознаю, что здесь он ошибается. Он не знает, что такое любовь, а потому никогда не поймёт мою безусловную и беззаветную верность. И даже сейчас, пусть я и мечтаю просто лишиться сознания или лишиться разума, лишь бы не было так больно, я продолжаю любить его. Если бы только он мог меня понять...
Эти чудовищные плаги просто вырезали из моих половых губ кружки плоти по своей форме, плотно соединившись друг с другом словно магниты разной полярности. Они сияют тусклыми красными огоньками, и я прекрасно знаю, что это значит. Красный - цвет запрета, и просто так заставить их разойтись в стороны и открыть любому, кроме Лирика, доступ к моей вагине, я не смогу никогда. Что именно это за технология, и как она будет срабатывать, я очень хочу узнать, пусть и понимаю, что это неуместное любопытство может не понравиться Лирику. Я просто смотрю и пытаюсь смириться со своей новой особенностью, поскольку на большее у меня нет сил. Я не вижу, куда именно упало то, что прежде было частью моего тела, но отчасти я благодарна Лирику за то, что он явно предусмотрел и это - вид этих, как я понимаю сейчас, идеальных кружков из меня же самой просто бы довёл меня до паники, и тогда я бы точно кричала во весь голос на всё его логово. Плаги плотно соединились между собой, заковывая в свои объятия и мой полностью обнажённый, всё ещё пульсирующий и проколотый клитор, помещая его между малых половых губ, и моё растянутое до предела влагалище. Я, как дитя высоких технологий, никогда не верила в придуманные органическими существами высшие силы, но сейчас я готова молиться кому угодно, лишь бы проклятый расширитель не решил сработать сейчас. Мне и без того кажется, что моя промежность вот-вот порвётся, и я очень сомневаюсь, что плаги внизу моих половых губ, закрывшие вход в моё влагалище, не разорвут их, когда расширитель вновь придёт в движение. К такой боли я явно не буду готова.
И в тот момент, когда я чувствую, что со мной сейчас случится что-то настолько нехорошее, что все нынешние события покажутся мне раем, я снова слышу щелчок кнопки на скафандре Лирика. На мгновение моё подобие души снова сковывает ужас, поскольку я не знаю, что ещё уготовано мне Лириком, но тут же мои руки провисают как плети, ноги скользят куда-то вниз по подставкам для них, а холод перестаёт покусывать меня за соски и вагину, поскольку их теперь закрывает боди. Не веря своим ощущениям, я машинально подношу руку к лицу - и она слушается меня. Мои оковы больше не стесняют меня, а значит это только одно. Наша игра на сегодня закончена, и я могу быть свободна. Вот только... Я не хочу этой свободы. Всего какие-то секунды назад я думала, что не выдержу того, что происходило со мной, и ждала, когда мои пытки прекратятся. А теперь я хочу остаться здесь подольше. Пусть будет снова больно, страшно и неизвестно, но ради Лирика я готова переносить это снова и снова. Всё, лишь бы быть рядом с ним.
Я понимаю, что никто мне не поможет слезть с этого одновременно проклятого и любимого кресла, а потому я осторожно, стараясь не причинить себе боли, приподнимаю ноги и свожу их вместе. Оттолкнувшись руками, я выпрямляюсь, сажусь и осторожно ставлю обе ноги на пол. Собственные каблуки кажутся мне невероятно неустойчивыми, вся промежность горит огнём, но я знаю, что должна быть сильнее самой себя в который раз. Всеми силами я стараюсь не смотреть ни вверх, ни вниз, зная, что от этого у меня может закружиться голова, и тогда я точно упаду. Мой взгляд прикован к Лирику, который так и не двигается, а его зрачки, широкие от полумрака вокруг, кажутся мне по-странному пустыми. Пустыми..?
Если я сперва думала, что это просто лживая игра тусклого света этого логова, источник которого я так и не могу определить, то теперь я понимаю, что это далеко не иллюзия. На всей морде Лирика отчётливо видно так не подходящее ему выражение опустошённости и даже какой-то отрешённости. Странные, не подходящие ему эмоции, особенно на фоне того, что с ним сегодня ничего не происходило. Он просто отдавал команды своим устройствам и смотрел на меня, но он выглядит так, словно бы обернул всё произошедшее со мной и на себя самого. Я не знаю, что у него на уме, но что-то мне немо подсказывает, что есть нечто, о чём он хочет одновременно смолчать и высказать.
Я знаю, что лезть в чужую душу без позволения - шаг неверный в корне, но в этот раз что-то словно толкает меня к тому, чтобы переступить эту грань и снагличать. Я люблю Лирика, и он это знает. Хотя бы поэтому весь его негатив, особенно вызванный происходящим со мной, - моё дело. Я просто не имею права оставаться в стороне, да и неприятные чувства, какими бы они ни были, и что бы их ни вызвало, разделённые даже с такими, как я, пережить будет легче.
- С тобой всё в порядке? - осторожно интересуюсь я.
Лирик не отвечает мне. Всё так же молча он протягивает в мою сторону свой правый манипулятор, пробуя воздух на вкус языком. Этот жест мне знаком до боли, но боли приятной, вызванной, скорее, не тем, что он несёт мне зло, а тем, что скрытое под ним намерение я встречаю так редко. Лирик хочет меня обнять, и в этот раз наши желания совпали просто идеально. Осторожно переставляя ноги, что снова отзывается болью, я подхожу к нему - и обхватываю его упругое тело обеими руками, вжимаясь в него так крепко, как я только могу. Поистине, идеальное завершение этой тёмной игры, и о большем мечтать я не имею права.
Манипулятор Лирика тут же начинает ерошить мне волосы, то и дело касаясь моего правого уха. Такой простой, но такой нравящийся мне жест, пусть в моих ушах и нет сенсоров. Я чувствую лишь то, что один из его острых пальцев чешет меня за ухом, но этого мне достаточно для того, чтобы захотеть прижать оба уха к голове и прикрыть глаза от ощущения полного доверия и расслабленности. И в самом деле, эти лёгкие почёсывания и то, как он ерошит мне волосы, кажутся мне более сближающими, чем любой секс. Отдаться кому-то слишком просто, и на это способны даже бессловесные создания, не вкладывающие в это ничего, кроме своих инстинктов. А знать слабые места друг друга и позволять их ласкать тому, кого ты любишь, - удел тех, кто способен если не любить, то уж точно понимать. И от этой простой мысли мне хочется обнять Лирика ещё сильнее, помня о том, как ему нравится, когда его сдавливают, пусть и легко. Капля в море, но в неё я готова вложить всю себя.
- Ты, наверное, часто задумываешься о том, почему я, не умея любить, раз за разом зову тебя сюда, - отвечает мне Лирик, игнорируя мой вопрос и одновременно отвечая на него. - Что же, ты хорошо держалась, а потому заслужила честность. Я не знаю, понравится это тебе или нет, но знай, что я делаю это просто потому, что мне не всё равно, Мета.
Эти слова будто бы проходят сквозь само моё нутро, снова заставляя его сжаться. Я знаю, что он никогда не научится любви и даже не захочет учиться, но услышанное сейчас... для меня сродни признанию в любви. Раньше я никогда не надеялась добиться взаимности, зная, что я её не заслужила, но теперь я понимаю, что все мои страдания, вся эта агония и просто неудобства оказались не напрасными. Мне никогда не узнать, что именно чувствует Лирик, но сам факт того, что он признал это, для меня уже значит больше, чем любая клятва в верности до гроба, что произносят живые существа перед тем или иным алтарём.
Я продолжаю обнимать Лирика, чувствуя, как его манипулятор то чешет меня за ухом, то ерошит мне волосы, приподнимая их и собирая в хвост, а то и вовсе отводит их в сторону, обнажая прежде закрытую ими сторону моей головы. Мне кажется, что так я смогу провести целую вечность, и я не хочу, чтобы этот миг закончился. "Не всё равно, не всё равно, не всё равно..." - пульсирует в моей голове, и я готова дать этим словам полностью окутать меня. Я понимаю, что мы с Лириком уже зашли слишком далеко, и дороги назад у меня просто нет. Да и нужна ли она, эта дорога? Пусть любой путь назад сгорит в адском пламени. Этот момент осознания откровенности просто обязан длиться дольше, чем вечность.

Так сказать, выкладываю всё, что написано непосильным трудом на нанораймо. Я сама до конца не понимаю, почему, но захотелось мне этот флэшмоб посвятить не трём котам, как хотелось изначально, а именно Лирику. Вышло... странно. По ядовитости схоже с инквизячкой, по слогу - с "Колыбельной". Всего три акта, и можно сказать, что чем дальше в лес, тем злее волки. Тем не менее - акт первый из трёх.

читать дальшеПрирода только готовится проснуться от марева тяжёлой белой смерти, но это преддверие пробуждения пропустить просто невозможно. Чахлые кусты, чьи колючие ветви напоминают трещины на старом надгробии, уже покрываются крохотными зеленоватыми почками, а деревья, шрамы на полотне бескрайнего белого неба, смотрятся уже не так мрачно, как ещё какой-то месяц назад - словно бы некий добрый волшебник снял с них проклятие бытия немой угрозой, из-за чего они более не настраивают на грустный лад. Солнце пока ещё не балует ни особым теплом, ни даже светом, особенно в это раннее утро, но то, что сейчас, в это время, пока все спят, оно, будучи под облаками, уже окрашивает небо в белый цвет, прогнав мрак ночи, уже говорит о многом. Возвращаются перелётные птицы, первые вестники грядущего тепла и перемен к лучшему, а на водоёмах, прежде скованных цепью мороза, уже тронулся лёд, и малочисленные мальчишки, всегда, как и долгие годы прежнего миропорядка назад, готовые к новым играм, пусть и на старый лад, уже скоро придут на берега рек и озёр - пускать по воде свои чуть кривые, чуть косые, но сделанные с огромным энтузиазмом кораблики и лодочки из бумаги. Воздух пахнет весной и счастливыми переменами, и это сложно не заметить. Весна всегда была, есть и будет означать новый этап в любой жизни, вне зависимости от того, хочется этого или нет.
Так будет для всех. Но не для одного существа.
Стекло скафандра, прочное настолько, чтобы выдержать удар небольшой ракеты, преломляет даже столь слабый свет так, что Лирик невольно морщится, а по его зловещим жёлтым глазам быстро пробегает третье веко, из-за чего они на мгновение становятся ещё тусклее, чем были. Уголок его хищной пасти инстинктивно поднимается вверх, обнажая грозные клыки, которые, сложись всё иначе, причинили бы его врагам в лучшем случае просто очень много боли, а то и принесли мучительную смерть, а из щели на верхней губе на мгновение тут же выскальзывает чуть подрагивающий раздвоенный язык. Уже которое десятилетие подряд это простое действие, происходящее вне зависимости от того, хочет Лирик этого или нет, не имеет никакого смысла. Всё равно, где бы он ни оказался, будь то летний луг с его дурманящим ароматом цветов или насквозь пропахшая болью, потом и гнилью скотобойня, вкусы и запахи этого места он сможет оживить разве что в своих окончательно затёртых за давностью воспоминаниях.
Узник своего тела... Только в этот момент Лирик задумывается о том, как многое ему сейчас недоступно и не будет доступно никогда. Прошлое слишком часто уродует грядущее, и далеко не всегда удаётся закрасить эти омерзительные шрамы новыми воспоминаниями. Предательство бывших соплеменников и долгие годы заточения, как прекрасно понимает сейчас Лирик, ему не удастся исправить никогда. Без своего бронированного скафандра он просто не сможет прожить дольше, чем несколько долей секунды. До этого времени он полагал, что скафандр - это его преимущество перед любым противником, как бы он ни был силён, но сейчас в голове Лирика предательски вьётся рой ядовитых мыслей о том, что и у презираемой им органической жизни могут быть свои преимущества.
Странные мысли. Не свойственные ему мысли. Такие стоит признать врагами и расправиться с ними жесточайшим образом. Только вот сейчас, глядя из своей поддерживающей жизнь тюрьмы на утреннее небо, Лирик понимает, что не хочет ликвидировать то, что так вероломно сидит на подкорке его мозга, не давая думать ни о чём ином. Возможно, и в такой с виду пораженческой позиции найдутся свои плюсы. В конце концов, подлая тактика, во время которой можно прикинуться побеждённым, а затем, когда враг, уверенный в своём триумфе, опустит оружие и подойдёт как можно ближе к тому, что считает почти трупом - и тут же остаётся в самом благоприятном для него случае просто без головы - тоже имеет право на жизнь. Так почему бы не насладиться сполна порождёнными убогой органикой ошибками, понимая и принимая такую тактику? Эти мысли боятся сами себя и ждут лёгкую победу над тем, что действительно верно. Самое время снова преодолеть себя. Так Лирик существовал всю жизнь. И так он существует сейчас.
Механика не подводит никогда, и кому, как не Лирику, не знать об этом. Воздухозаборники на его спине уже давно, даже в годы его заточения, справляются со своей работой идеально, гоняя чистейший воздух по его усталым, иссохшимся лёгким. Непонятным образом воздух не разрывает их, хотя каждый вдох даётся Лирику одновременно просто и сложно. Он разве что не видит и прекрасно ощущает, как хрупкая плоть растягивается и сжимается до упора каждое мгновение его жизни, и это заставляет его ненавидеть органику ещё сильнее. Она слаба, ошибочна и нелепа одновременно, и если бы не металл, ставший с его телом единым целым, он давно был бы мёртв. Вот только... Можно ли назвать такое состояние жизнью?
С еле слышимым шорохом от соприкосновения между собой гоняющих кровь и лимфу трубок в его голове, Лирик оборачивается вправо, сам до конца не осознавая, что именно он хочет там увидеть. Всё остаётся на своих местах, а этот, вне всякого сомнения, роскошный дом, принадлежавший некогда какой-то важной личности, не сможет изменить ничто. Роботы, нынешние полноправные хозяева этого мира, не придут сюда, если того не пожелает их владыка, как и не смогут осознать, что от былого богатства этого дома если что-то и осталось, то оно сейчас не более, чем руины. Блеск и богатство чужды Лирику, чужды настолько, что одной лживой игры света на гранях бриллианта хватит для того, чтобы привести его в бешенство. Тяга к красивой жизни - ещё одна нелепая прихоть тех, кого сама жизнь прокляла настолько, что они родились из плоти и крови.
Именно поэтому, лишь одержав нелёгкую победу над четырьмя наивными глупцами, считавшими свою дружбу своим талисманом, и одним мнимым союзником, привыкшим заграбастывать весь жар чужими руками, выходя при этом без единой капли крови, пролитой им, на нём же самом, Лирик сделал всё, чтобы как можно сильнее разрушить этот монумент напрасному тщеславию своего прошлого хозяина. Сделать его максимально практичным, чтобы те немногие органические создания, бесправные рабы из малочисленных резерваций, боялись одной лишь мысли о появлении здесь. Поначалу, чтобы распалить их страхи ещё сильнее, Лирик даже съедал их - насколько применимо к нему это слово. Через старую гастростому, давно требующую замены, вкус почувствовать невозможно, но сейчас, как и почти всю его жизнь, у Лирика нет выбора. То, что эти несчастные называют вкусами жизни, просто проходит мимо него.
"Детоубийца! Палач!" - раздаётся эхом в его подсознании, словно прощальные полные агонии конвульсии умирающих от своего бессилия воспоминаний. Так обращался к Лирику его народ, но уже тогда эти оскорбления были для него подобно райской музыке. Врагов надо убивать в колыбели, и эту простую истину он узнал фактически сразу. Тоже шрам от прошлого на его теле, но шрам приятный, как след от поцелуя, но намного более долговечный. Весь железный капюшон Лирика украшают крошечные черепа, некогда принадлежавшие детям из его народа. Всем им с рождения должна была быть уготована жизнь, которую Лирик считает существованием мёртвых рыб. Как рыбьи трупы течение воды несёт за собой, так и этих отродьев бессмысленно волокла бы за собой их же жизнь. Родиться. Выучиться. Нести иллюзию добра и знаний в мир. Завести себе подобных. Умереть, став одиноким обелиском. И никакого отхождения от плана, придуманного кем-то ради, разве что, успокоения самого себя, что он и многие ему подобные превращают воздух в отходы не просто так. Лирик знает, что всё это - большая ошибка. И то, что он даровал этим детям смерть, для них же самих, скорее всего, стало сродни сиянию звёзд в кромешной тьме. Живые всегда хотят верить в сказку, и их елейные россказни о вечной жизни душ должны были стать волшебной таблеткой для родных этих маленьких покойников. Вот только почему-то они вместо благодарности до гроба ополчились против Лирика, даровавшего их детям вечность. Органические существа глупы настолько, что сами не верят в свои лживые сказочки.
Мрачно и криво ухмыляясь, Лирик движется чуть вперёд, от чего острейший и ядовитый металлический ёж на конце его хвоста издаёт противный скрежет о пол, некогда бывший белым и в золотистых витиеватых узорах. Всё вокруг уже никогда не вернёт себе былую яркость и вычурность - у всего этого мира теперь новый хозяин и его непобедимая стальная армия, и с этим остаётся только смириться. А этому дому, ставшему одной из резиденций Лирика, пожалуй, досталось сильнее, чем всем бывшим господам, что были без жалости и пощады сброшены с пьедестала, лишь только пали их квазигерои и мнимый злодей. Потолок пробит насквозь, из-за чего помещение напоминает весьма мрачную пещеру, в которой могут таиться какие угодно ужасы, что никто не сможет обуздать. На стенах некогда висели, вероятнее всего, любимые бывшим хозяином карты далёких островов и страницы старых книг, вот только это любил только он. Но не Лирик. С приходом нового триумфатора всё это мещанство отправилось в огонь, оставив в память о себе лишь потёртости на некогда белых стенах да следы от то засохшего клея, то гвоздей, которыми они и были прикреплены. То, что было мебелью, лежит по большей части вверх тормашками, разбитое, одинокое и полное немой, но такой сильной тоски.
И лишь один диван у стены выглядит сравнительно невредимым, пусть он из кипенно-белого и стал грязным, серым и в россыпи бурых сухих пятен. Лирик сам до конца не понимает, почему именно этот диван из всей мебели в этом доме, но есть в этом бездушном предмете мебели что-то, что мешает ему просто разрушить его. Огромный трёхспальный диван теперь играет почётную роль змеиного гнезда во всей его мерзости. Всё, что было внутри матрасов дивана, теперь выпотрошено и лежит внутри самого дивана в виде ошмётков старой ваты, такое жалкое, и в то же время - очередная немая угроза. Из этого мессива торчат расколотые на несколько частей кости, и каждый, кто хоть немного слышал о том, что произошло некоторое время назад, сможет назвать имена тех, чьи это останки, даже во сне. И, словно бы желая выпалить эти полные пережитой их хозяевами боли имена ещё громче, гнездо опутано тончайшими полосками пяти цветов. Синий. Жёлтый. Красный. Розовый. И противный телесный цвет. Все они храбро сражались, но в ту далёкую ночь, ставшую для них роковой, удача улыбнулась не им, а Лирику. Хотя, как сейчас думает Лирик, будь эти четыре храбреца и один хитрец живы, они сочли бы за честь служить тому, кто сейчас выше и добра, и зла. Кто теперь выше Бога.
Никто не хочет появляться во всём этом царстве абсолютной, способной сокрушить любого и любое мощи, но здесь, в этой комнате, где нетронутым осталось только огромное панорамное окно, есть одно место, которое ненавидит сам Лирик. Место-знак, место - молчаливое напоминание о том, как же слаба и несовершенна плоть. В углу справа от ставшего гнездом дивана, в тени, лежат огромные, пусть и не целые змеиные шкуры, сброшенные Лириком в предыдущие линьки. То, что он не в силах остановить, как бы ни велико его желание. Ущербной природе нельзя объяснить, что, оказавшись в скафандре, снять который означает подписать себе смертный приговор, Лирик ощущает каждую линьку как тяжёлое и мерзкое бремя. Первой начинает линять голова, и Лирик до сих пор помнит, как он, будучи совсем молодым, но уже оказавшись в скафандре, наивно предполагал, что сможет ухватиться за слезающую кожу на кончике хвоста и стянуть её всю одним ловким движением манипулятора. По его мнению в тот далёкий миг, ничего пойти не так просто не могло.
Эта первая за время его бытия в скафандре линька, естественный процесс для всего его народа, показалась Лирику коварной казнью и по-неуместному жестокой расплатой за то, что органические ошибки природы считали злодеяниями с его стороны. Простые действия для каждого, такие, как почесать обо что-то голову, чтобы подцепить старую кожу и помочь ей слезть быстро и без неудобств, с тех пор оказались для Лирика недоступны. Именно поэтому он, обладая уже в ту пору полноценными трёхпалыми манипуляторами, решил тогда, что попробовать снять с себя старую кожу через хвост всё-таки стоит. Но уже тогда всё с его органическим телом пошло не так, как ему хотелось бы.
Лирик ненавидел, ненавидит и будет ненавидеть органику всегда, и воспоминания о том далёком прошлом лишь укрепляют это чувство. Можно сказать, что эта ненависть ко всему, что было рождено, а не создано - единственное, что заставляет его сердце биться и не даёт разорваться лёгким от каждого вдоха. Во время той самой линьки ненависть Лирика к органике была настолько велика, что, будь она материальной, то весь его мир просто не понадобилось бы захватывать - он был бы разорван в клочья за какую-то миллисекунду. Тянуть свою же старую кожу с хвоста, да ещё и будучи закованным в металл наполовину, оказалось худшей идеей, которую только можно было придумать. Всё пошло не так с самого начала - плёнка с его глаз, тоже часть старой кожи, словно бы в издёвку, треснула, и её обрывки попали в правый глаз, ощущаясь как острейшие кинжалы. Лишённый даже возможности промыть глаз, как и коснуться своей морды, Лирик почти что всю линьку был вынужден смотреть на мир только с левой стороны - открыть правый глаз означало бы обречь самого себя на муки от режущей боли и света, от которого этот глаз успел отвыкнуть даже за такой короткий срок.
Но даже не это оказалось самым неприятным. Пытаясь снять с себя кожу подобно тому, как, ведомые низменными желаниями, органические существа стягивают облегающую одежду с не обременённых высокими идеалами самок себе подобых, Лирик причинил сам себе больше вреда, чем пользы. Хрупкая старая кожа рвалась под мощными пальцами его манипуляторов, и каждое прикосновение металла к новой, ещё не успевшей созреть до конца плоти, ощущалось как удар плети. А там, где скафандр вплотную соприкасается с его гибким телом с ядовито-зелёными чешуйками, остался шрам. При каждой линьке, как бы Лирик не старается выцарапать кожу из-под скафандра и не причинить себе боль, металл, а сейчас ещё и проржавевший от времени, но по-прежнему прочный, постоянно повреждает свежую кожу. Повреждает до крови, так сильно, что Лирик в такие моменты старается двигаться как можно меньше. Хотя бы ради того, чтобы не было этой предательской боли.
Бурые пятна на диване - змеином гнезде - лишь частично кровь тех, при ком диван был просто диваном. Здесь есть и его, Лирика, кровь из его расцарапанного тела, вот только знает об этом фактически только он сам. После того, как четверо героев, спасая свои шкуры, освободили его, сами того не желая, Лирик, как он понимает теперь, получил всё и остался ни с чем одновременно. Во время анабиоза, когда его жизнь была подавлена силами на грани фантастики и реальности, он не сбросил кожу ни разу. Часть его наказания - ничего общего с жизнью, вечное заточение, вечное вынужденное обдумывание того, когда же именно всё для него пошло не так. Но за всего-то несколько недель, что он провёл на свободе, обретая абсолютное могущество, Лирик полинял пять раз подряд. И продолжает сбрасывать кожу за кожей все эти месяцы, что он правит миром. Органика, эта ошибка, явно сходит с ума и здесь, решив восполнить то, чего так долго была лишена. Лирик, понимая этот свой изъян, даже не избавляется от того, что некогда было его частью. Он просто ждёт, когда закончится этот фейерверк никчёмности его же собственной плоти и крови.
Медленно и плавно Лирик опускается в своё гнездо, от чего его упругое тело инстинктивно сворачивается кольцами. Он устал от самого себя, устал настолько, что уже не в первый раз в его сознании возникают мысли о том, что, возможно, было бы лучше, не освободи его из его заточения те самые четыре глупца. Он презирает эти мысли, но к тому, что его жизнь как жизнь органического существа раз за разом подкидывает ему неприятные сюрпризы, он относится ещё хуже. Постоянные сбрасывания кожи, во время которых Лирик не может даже есть, не могут не утомлять. В те редкие моменты, когда он не линяет, он старается наедаться так, как ему только позволяет его желудок, лишь бы не ослабнуть. Но сейчас в его горле, пусть он и ест только через гастростому, снова стоит предательский ком тошноты, такой, словно бы он ел, не переставая, и теперь его организм просто отторгает один лишь зачаток мысли о еде. Опасное состояние. Если он вольёт в самого себя даже просто воду, он рискует захлебнуться своей же рвотой. Проще просто игнорировать это как очередной изъян органики.
Край скафандра в очередной раз оставляет кровоточащую царапину на его новой, прикрытой тонкой плёнкой прежней, коже, когда Лирик, наконец, принимает удобное для себя положение, в котором через окно видны все его ближайшие владения. Весна действительно вступает в свои права, и это находит отражение во всём вокруг. Сосульки на крыше этого полуразрушенного дома словно бы плачут, превращаясь в воду, которая со странными звуками падает куда-то вниз, в такой же тающий снег. От снега же уже скоро, буквально через несколько дней, останутся одни воспоминания, такие же тяжёлые и обманчиво-белые, как и он сам, - мёртвая белая пелена сходит с земли, обнажая холодную чёрную почву. Она пока не живёт, но она и не мертва. Она просто спит, терпеливо ожидая своего часа, того времени, когда ей будет дозволено покрыться сочной зелёной травой и яркими цветами. Ветви деревьев испещряют собой молочно-белое небо как старые шрамы, но вскоре и это скорбное зрелище сменится тем, что прежние хозяева этого мира считали нерукотворной красотой, которую почему-то положено любить. Всё вокруг готовится к новому этапу в жизни, разделить который с кем-то другим будет очень правильным шагом.
С кем-то... другим?
Сухое дыхание Лирика на мгновение становится ещё тяжелее, а постоянно пробующий воздух на вкус язык начинает появляться ещё чаще. Снова предательство органики, снова то, от чего не избавиться просто так. До этого момента он был уверен в том, что ему никто живой просто не нужен, а роботы и просто механизмы ничем не хуже существ из плоти и крови, а во многом даже и превосходят их. Но прошли долгие столетия, за которые народ Лирика просто исчез из этого мира, исчез, оставив после себя лишь свои порой поистине гениальные творения. Но что творения, когда их создателей просто нет?
Только сейчас Лирик понимает, что не всё то, что либо вышло из строя, либо возможно улучшить, можно заменить роботами. Роботы хороши для боёв и завоеваний, но что делать тогда, когда всё уже покорно тебе? Почти всю свою жизнь Лирик мечтал о мировом господстве, но сейчас, когда он его обрёл, он понимает, что сбывшаяся мечта далеко не всегда дарит счастье. Из всего своего народа он остался совсем один. Органические существа слабы и немногочислены, и, пожелай Лирик к ним приблизиться, они в лучшем случае просто испытают страх и желание бежать - пример ставших частью его гнезда храбрецов уж очень сильно отпечатался в их памяти. А роботы... Роботы сделают всё, чего бы Лирик от них ни захотел, но в этом не будет искренности, которую он сейчас хочет больше всего. Очень простые желания сейчас опутывают собой его душу словно паутина. Желание с кем-то оказаться рядом. Ощутить чьё-то тепло. И просто быть нужным кому-то не за какие-то действия, не вопреки, а просто потому, что ты есть.
Это чувство отравляет саму душу сильнее отравляющего плоть яда, покрывающего шипы смертоносного ежа на его хвосте, и в то же время Лирик очень хочет его распробовать. Он и без того взлетел так высоко и пал так низко, что происходящее - меньшее из того, чего он боится. Он ещё раз усаживается в гнездо поудобнее, так, чтобы его упругий хвост с ежом не помешал ему, а мощные когти его манипулятора в тот же миг скользят по его тусклой из-за линьки зелёной коже. Это соприкосновение триумфа инженерной мысли с тем, что, по мнению Лирика, является просчётом со стороны самой природы, ощущается словно молния - так же быстро, ярко, беспощадно. Он готов на всё, чтобы испить чашу этих ощущений до дна, стать с ними единым целым хоть на мгновение. Пусть он одинок, пусть его народ давно исчез, став лишь красивой легендой для ищущих всё новых и новых богов глупцов, - если это и имеет сейчас вес, то очень малый.
Лирику нет нужды осматривать себя самого, чтобы убедиться, что оба его члена показались из-под его ставшей такой хрупкой на вид и плотно натянувшейся кожи. Забавно... Уже проводя по одному из них пальцами манипулятора, Лирик в который раз вспоминает свой народ. Народ, желавший казаться идеальным, а потому и придумавший для самих же себя множество нелепейших правил, затрагивающих даже личную жизнь. Только одна жена и только один муж. Как можно больше детей, якобы будущих хранителей знаний, накопленных предками. И даже столь невинные ласки самих себя, коими Лирик сейчас и собирается заняться, тоже по какой-то не понятной ему причине попали у его народа под запрет. Возможно, им было так удобнее контролировать самих себя во имя перспективы плыть всю жизнь по течению, но сейчас это в прошлом, как в прошлом и вся слава этой кучки существ, считавших себя уникальными. Лирик из них остался один, и сейчас он волен делать всё, что только сочтёт нужным.
Раздвоенный и сухой язык Лирика быстро и почти незаметно скользит по его губам, когда он надавливает тыльной стороной пальца манипулятора, чтобы не поцарапать себя самого, на корень своего гемипениса, желая, чтобы обе его части полностью оказались снаружи. Холод ранней весны тут же скользит по ним, заставляя Лирика недовольно прищуриться на мгновение, но это лёгкое недовольство природой очень быстро исчезает, лишь стоит его железным пальцам обхватить оба члена. Пальцы скользят вверх и вниз, касаются желобков и заставляют подрагивать весьма длинные кожные наросты на месте того, что ныне живущие назвали бы головками, и каждое движение, пусть и неловкое, пронзает тело приятной дрожью подобно острейшему клинку.
Лирик даже не представлет перед собой кого-то или даже что-то, чтобы эти фантазии подкрепляли его ласки. Он уже давно знает, что не умеет любить, пусть все вокруг него - что его народ, что те, кто остался жить сейчас под его безграничной властью - и считают, что жить без любви невозможно. Лирик не согласен с ними. Способность любить - такой же навык, как вокальные данные, дар к математике или даже талант художника. Кому-то дано что-то из этого, немногим дано всё и сразу, а кого-то все эти подарки судьбы обошли стороной. Лирик - воин. Он посвятил всю свою жизнь тому, чтобы одно лишь его имя стало синонимом абсолютного и внушающего трепет могущества. Возможно, как он понимает сейчас, продолжая осторожно сдавливать манипулятором оба своих члена, ему было бы проще жить, встреть он хоть кого-то, кто смог бы дать ему то, что не могло его стремление завоевать мир. Но нет. Это невозможно. Хотя бы просто потому, что Лирик был рождён, чтобы жить в ненависти, а не в её антиподе. И ничто и никогда не сможет разрушить этот незыблемый закон.
Лирик касается острым когтем своего манипулятора шипов на одном из его членов, тяжело и хрипло дыша. Всё же нелепая органика в виде его народа всегда ошибалась, понастроив себе кучу непонятно зачем нужных препятствий на пути к тому, что может быть палкой о двух концах. Что плохого в этих ласках себя самого, когда они - не зависимость, а просто способ хоть на то, что сравнимо с каплей в безбрежном океане, но отвлечься? Ему нравится происходящее, нравится настолько, что он готов забыть обо всём. Лирику уже всё равно, что с каждым его движением железный край скафандра царапает его не до конца созревшую кожу, что здесь очень холодно, да и перспектива провести вечность в полном одиночестве его более не пугает. Есть только этот миг, в котором он чувствует себя выше всех иллюзорных богов, миг, который хочется смаковать до предела, пока не выжмешь из него всё и даже больше. Именно ради таких мгновений и стоит жить.
Свободным манипулятором Лирик, сам до конца не осознавая, зачем он это делает, крепко обхватывает своё тело там, где оно навеки соединено с его скафандром. Это движение, совершенно лишённое логики, приносит одновременно боль от того, что его кожа на этом стыке уже растёрта до крови, и радость, потому что это ощущение отчего-то кажется ему не менее приятным, чем ласки его гемипениса. С еле слышимым хрипом выдавленный этим движением воздух резко выходит из его лёгких, и на долю секунды это словно бы возвращает Лирика в реальный мир, в который раз напоминая ему о том, как же плоть слаба и ничтожна, но длится это недолго. Он не может понять, почему именно ему так нравится сжимать самого себя мёртвой хваткой, даже лишая себя на время возможности дышать, но, возможно, такова его природа. Его народ во время своих весьма скупых и холодных брачных игр очень любил переплетаться телами с теми, кого они выбрали для продолжения своего рода, сдавливая друг друга так сильно, как они только могли. Можно даже сказать, что это было единственное доступное им проявление любви, которое они почему-то совсем не считали грязным или порочным. По всей видимости, эти действия, отточенные тысячелетиями, сидели у каждого из них на подкорке мозга. Лирик ненавидит свой народ, но в этот раз он считает, что из всего, даже из таких ошибок жизни, как они, можно извлечь какую-то пользу. Так почему бы не взять у этих давних покойников хотя бы что-то, в чём они каким-то чудом смогли преуспеть?
На шипах его членов, как и на желобках, начинают появляться крошечные, похожие на росинки капли, и, ощущая их, Лирик лишь сдавливает своё тело сильнее, а второй его манипулятор двигается медленнее, но в то же время сжимает члены крепче. Он не хочет торопить события, понимая, что этот момент можно и нужно растянуть на чуть более долгий срок. Он здесь, в этом доме, большую часть времени проводит один, а если кто-то и зайдёт сюда, то это будут только его роботы, - и то они не посмеют даже просто сделать шаг в его сторону без его на то воли. А потому можно и дальше сжимать себя самого как можно крепче, оставляя когтями манипулятора весьма глубокие царапины на себе же самом, можно водить одними лишь кончиками когтей по членам, то приближая момент оргазма так, что и без того частое, судорожное и хриплое дыхание становится ещё быстрее и тяжелее, а то весьма болезненно надавливать пальцем на их корень, что заставляет немного прийти в себя. Каждый раз при таком надавливании Лирик несколько злится на себя самого за то, что причиняет сам себе удовольствие болью, но эта злоба, переплетённая с абсолютной похотью, раззадоривает его ещё сильнее. Пусть он не умеет любить, пусть ненависть - его кредо, но сейчас остаётся только одно - признать простую истину о том, что его битва окончена и выиграна. И новый владыка мира, триумфатор, заслужил даже такой, полный грязи момент отдыха, сполна.
Ему нравится в происходящем абсолютно всё, начиная с того, какие физические ощущения вызывают у него его же действия и заканчивая тем, что даже здесь он видит своего рода очередную победу. Пусть это и победа над предрассудками его народа, - для Лирика это движение вперёд означает сейчас не меньше, чем обретение господства над миром. В очередной раз он оказывается сильнее, чем сама жизнь, берёт под контроль ту её область, которую весь его народ старательно пытался спрятать, закрасить, убрать. Закрой глаза, и оно исчезнет, - именно такую позицию они занимали, пока царствовали здесь. Именно такую позицию, как сейчас понимает Лирик, надо полностью искоренить... Нет. Не из мира. Пусть этот мир катится куда подальше, а он, Лирик, в первую очередь извлечёт её из своего же разума, чтобы просто ментально порвать её в клочья.
Он продолжает мягко, чтобы не поранить себя самого, водить пальцами и когтями манипулятора по своим членам, а его тусклые от линьки глаза уже сейчас наполовину прикрыты третьим веком. Момент оргазма близок, как бы Лирик ни желает оттянуть его наступление. Сказывается всё: и мысли, и чувства, и сам факт того, что таким образом он с собой обращается впервые. Но он точно знает то, что подобное утро не будет первым и последним в его новой жизни. Сейчас, особенно крепко сдавив себя другим манипулятором, Лирик чувствует себя так, словно бы разбивает на части какой-то поганый идол, прежде восхваляемый всеми, но сейчас ставший просто вредным и опасным пережитком прошлого, таким, что только и может, что напоминать о прошлых ошибках. Таким идолом для него, как он понимает сейчас, был он сам, так или иначе подвластный предрассудкам своего народа. И сейчас настал идеальный момент для того, чтобы надругаться над ним раз и навсегда, так, чтобы это точно оставило свой неизгладимый след...
Лёгкий хруст рёбер Лирика, слишком крепко сжавшего самого себя, взрезает утреннюю тишину как острейший клинок, а хриплый выдох не в состоянии приглушить даже иллюминатор его скафандра. Мир перед глазами расплывается в ярких и одновременно тёмных пятнах, похожих на победный салют в темнейшую ночь, а механическое тело, прежде полностью подконтрольное своему хозяину, ощущается чужим и очень тяжёлым. До этого момента Лирик не испытывал ничего подобного никогда - это одновременно пугает, манит и тянет за собой в бездну тьмы без конца и края, он одновременно хотел этого и не был к этому готов. Он чувствует, как его же собственная сперма мутными и вязкими каплями покрывает его манипулятор, окропляет край скафандра и стекает прямо на его рану на свежей коже. Органические существа ошибаются и здесь, глупо веря в то, что оргазм невозможен без любви, пусть даже объекта обожания нет рядом. Сейчас Лирик доказал обратное пусть не им, но, что важнее, себе, - абсолютная ненависть и сокрушительный удар по всем внутренним барьерам тоже способен вызывать столь мощное чувство.
Третье веко быстро пробегает по глазам Лирика, словно бы возвращая его в реальный мир. Осторожно, чтобы не повредить трубки с кровью и лимфой в своём затылке, он покачивает головой в разные стороны, ощущая себя так, словно только что он снова подписал себе приговор на добровольное заточение ещё на тысячу лет. Ему, когда ощущение абсолютной радости, наполнявшее его собой так долго и так мало, начинает по капле покидать его тело, кажется, что у него было всё, но не осталось ничего. Очередная победа просто не принесла ему счастья, гоняться за которым, как он полагает, будет шагом опрометчивым.
Лирик отпускает себя самого и устраивается поудобнее в своём гнезде, всё так же свешивая хвост как можно ниже. Он даже не пытается оттереть себя от своей же спермы на теле, манипуляторе и скафандре, потому что знает, что сейчас он хочет не этого. Воздухозаборники скафандра никогда не передавали запах, а потому Лирик не знает, что всё вокруг него начинает медленно приобретать лёгкий, но такой ощутимый и отчасти дурманящий аромат похоти. Однако даже если бы он ощутил это, он бы не отнёсся к этому никак. Он здесь один - был, есть и будет.
И в этом, как Лирик понимает сейчас, отчасти и есть его наказание, за которым стоит не его народ, а он сам. Он сделал всё, чтобы остаться один - так, как мечтал ещё будучи совсем молодым. Этот мир давно встал пред ним на колени, его боятся и ненавидят, как он хотел всегда, но в этом нет ничего, что могло бы его порадовать. Он отобрал сам у себя мечту, эту мечту и воплотив. Хотя бы потому, что о том, как именно он будет жить, когда мир склонится перед ним, он просто не думал никогда.
Больно и пусто - именно так ощущает себя Лирик сейчас, улёгшись на самого себя и подложив манипуляторы себе под шлем скафандра. Сложно жить без мечты. Сложно жить, когда ты к жизни вне вечных битв просто не приспособлен. Он всю жизнь верил в то, что одному ему будет лучше, вот только вся радость от достижения того, чего он так жаждал, улетучилась, лишь стоило грёзам стать явью. Оно намного лучше, чем было, но от этого не менее неправильно.
И если всё хорошо, то отчего же так плохо?

Ну типа итоги года, хотела схожее написать год назад, но корона и смерть бабушки как раз под НГ полностью выбили из колеи.

Не скажу, что год прошёл уж очень плохо. Из достижений - получила предложение на миллион (когда срастётся - именно что "когда", а не "если" - сохраняем позитивный настрой - расскажу, в чём его соль) и смогла понять, что работа за 30к в офисе, когда всю работу сваливают на один день, а потом ещё и делают козью морду, типа какого чёрта ты не можешь etwa 200 документов вручную обработать за 2 часа, да мы тебя то, да мы тебя сё, - полностью не моё. В этом плане отчасти скучаю по инязу - да, платили копейки, но народ на одной волне с тобой, да и порой бесконечные расписания, потерянные между деканатом и ректоратом, перебивались весьма забавными заданиями. Так, я умудрилась два раза сыграть в экзаменатора, причём один раз - на совершенно не знакомом мне китайском. Просто позвонили с утра и сказали, что так и так, приезжай на час раньше, будешь с умной рожей сидеть. Ну и весело было вести пары по дойчу за начальство, но это так, ностальгия. Отчасти крайне жалею о том, что пришлось свалить из мию - очень и очень козырное место с крайне приятным коллективом. Свалила я не одна, и до сих пор надеюсь, что у ребят всё хорошо (часть из них знала ссылку на этот бложик, так что Кристин, Сань, если это читаете, с эн гэ, звоните-пишите, я всегда на связи!) А вот гадам из надпо я искренне желаю... нет, не прогореть, как ни странно. Просто хочу отчасти сказать им спасибо за то, что помогли мне зенки разлупить в кои-то веки. Офисная работа с моим-то образованием - не для меня. Бумажки перекладывать и клеить конверты - не то, что я бы хотела делать в этой жизни. Пострадав так в их офисе недели 3-4 с теми самыми бесконечными дипломами и сертификатами, я поняла, что поставила не на ту лошадь. Расторгла договор. Списалась с рядом учеников, которых до этого я, по правде говоря, хотела бросить. И решила, что теперь буду работать только с ними. Преподавать мне нравится гораздо больше, чем бумажки ворочать. В какой-то мере это тоже моё творчество, пусть оно и малоочевидно. Надпо, при всей своей гадючности, помогли мне найти себя, понять, что именно мне надо, и в каком направлении двигаться. Так что такие дела.

Что жду от 2022? По крайней мере, того, чтобы всё если уж и не стало лучше, то хотя бы осталось на своих местах. Уже писала на девиантарте о своей непростой ситуации, но, как ни парадоксально, оно устаканилось в последний момент. Папа выздоровел (кому не говорила, скажу, что через год после короны у него нашли нейропатию, это неприятно, долго, муторно, но лечится), вышел на работу, хотя пока его возит мама. А мама, которая чуть ли не год просидела без работы (не ходите, дети, в мосгорпеча(ль)ть, даже надпо, и то предпочтительнее), работу нашла, и помогла ей в этом её лучшая подруга. Искренне надеюсь, что через год я буду писать об этом не думая "а как всё хорошо начиналось........"

Касаемо планов творческих. Уже ничего сама себе обещать не буду, но хотелось бы добить если не "Чёрный Лёд", то хотя бы то, что вряд ли сюда выложу (слишком силён мой тамошний взгляд своим же демонам в глаза), но о чём знают многие. Искренне надеялась, что добью до нг, поскольку замысел старый, в следующем году первым попыткам в его написание 10 лет стукнет, так что всё продумано, но творческий кризис выбил меня из колеи на несколько месяцев. На порисушки сил осталось, на эксперименты в самозамесах (ах, да, я ж окончательно от табака отказалась!) - тоже, а вот на писанину уже всё, сдох Бобик. Надеюсь, что за праздники я смогу добить хоть одну главу, благо большая её часть уже написана, но обещать ничего не буду. А, и да, о самозамесах, - пора доводить "Кибергота" до ума. Достал этот кусачий кулер, даже я, его любитель, такое не взяла бы. На запах ня, мята с выпечкой, на вкус - леденящий душу капец. Скажем так, хотелось бы не этого.

Что же, пусть будет так. Ещё раз с НГ всех с:

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Завязывай-ка ты с контентом, а то как будто ничего другого не можешь от слова вообще.
Не, рли, надо бы и завязать, а то и показывать стыдно, и не выложишь никуда, и тема специфична.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра