Давно хотел такое написать. Да, моя собственнолапная история на тему Хранителей.
Инжой, хуле.
читать дальшеЯ лежал на собственном диване, совершенно не воспринимая ни реальность, ни течение времени, ни даже собственное тело. Я не чувствовал ничего, кроме омерзения, искреннего омерзения к самому себе, этому миру, злым обстоятельствам, что вечно ставят всем нам палки в колёса. Сил не было даже на то, чтобы даже пошевелить пальцем, хотя и усталости я не ощущал. Я не мог сказать, сколько времени я лежу здесь, который сейчас час, есть ли в квартире ещё хоть кто-то, кто-то, кроме меня. Пустая, выеденная оболочка - вот чем ощущал я себя, бессмысленным взглядом уставившись вперёд, на стену, залитую солнечным светом.
Узоры на весьма старых, но почти не выцветших обоях, сливались перед моими глазами в калейдоскоп ярких, цветастых пятен. А откуда-то издалека, с улицы, до моих ушей доносился шум машин, чьи-то голоса и шелест листвы. Обычный летний солнечный день для меня сейчас превратился в день, когда рухнуло всё. Словно бы всё зло в этом мире сегодня решило вспомнить о моём существовании.
Хотя поначалу ничто не предвещало беды. Как обычно, я с утра пораньше отправился на работу. Но, не успел я отъехать от дома, как прямо на моих глазах случилось то, о чём вспоминать мне страшно и по сей день. Прямо на моих глазах в машину, что ехала рядом со мной, на полной скорости влетел грузовик. Но испугало меня не то, как быстро всё произошло и даже не вид покорёженной груды металла, которая ещё секунду назад была вполне новым и неплохим автомобилем. Мы с тем самым несчастным водителем ехали буквально параллельно и рядом. Тронься я на секунду раньше - и на его месте был бы я. Могу сказать, что осознание смерти, ходящей так близко, - чувство не из приятных. Испугавшись, я решил доехать до работы более длинной, но безопасной дорогой. Думаю, итоги моей предусмотрительности очевидны - я опоздал. Но это только полбеды. Нет, дело было даже не в моём опоздании. На него, как бы это странно ни звучало на первый взгляд, внимания никто не обратил. Потому что всем не было уже важно, вовремя ли я пришёл, опоздал или не явился вообще - фирма, в которой я работал, объявила себя банкротом. Таким образом, я ехал сюда только затем, чтобы остаться без работы. Чтобы узнать, что моё ближайшее, а, может, даже и дальнейшее будущее будет крайне безрадостным. А всё потому, что я, переезжая в новую квартиру, взял деньги в кредит - своих средств мне на неё не хватало. Буквально через неделю мне предстояло рассчитаться со своим долгом, в то время как тех денег, что есть у меня сейчас, с трудом хватало даже на то, чтобы купить себе еды. Злой и раздосадованный, я поехал домой, надеясь, что там никакие проблемы меня не достанут. Но не тут-то было. Не успел я войти в квартиру, как тут же столкнулся со своей собственной невестой. Увидев меня, она принялась расспрашивать, что случилось, почему я не на работе, и вот тогда-то у меня просто не выдержали нервы. Я накричал на неё, высказав, что работы у меня больше нет, и что для полного счастья мне только её глупых вопросов и не хватало. Спокойно выслушав меня, моя любимая, не говоря ни слова, покидала все свои немногочисленные вещи в свою сумку, оставила мне ключи от квартиры, которые я сам ей и дал, и ушла. Так что, если подводить итоги этого дня, то меньше чем за его половину я остался без денег и работы на неизвестно какой срок, у меня есть немаленькие для меня долги, с которыми мне нечем расплатиться, полуразрушенная квартира, потому как на окончание ремонта у меня точно не найдётся никаких средств, и... совершенное непонимание того, как жить дальше.
Солнце, словно бы насмехаясь надо мной, светило всё ярче, а звуки, доносящиеся с улицы, стали какими-то на редкость громкими и противными. Словно бы весь мир так издевался надо мной, неудачником, радовался, что хоть кому-то сейчас хуже, чем им. Но, чем дольше я смотрел на стену, тем сильнее у меня было ощущение того, что перед моими глазами словно бы появляется мелкая чёрная сетка. Тонкая, почти незримая, но достаточной толщины для того, чтобы глаза её различили, и чтобы яркий солнечный свет превратился в нечто светло-серое, мрачноватое. Словно бы даже моё собственное зрение хотело убрать от меня то, что может вызвать хоть какую-то радость. Желало напомнить, что это за день. Тяжёлый. Мёртвый.
Мёртвые дни...
Едва лишь я повторил эти два слова про себя, как в моём подсознании искрой промелькнуло любопытство и что-то напоминающее решимость. У меня было множество друзей с самыми разными вкусами, предпочтениями и увлечениями. Но один из них, несмотря на то, что мы дружили со старшей школы, всегда казавшийся мне человеком "не от мира сего", интересовался кое-чем совершенно из ряда вон выходящим. Едва ли не в первый же день, как мы познакомились, он рассказал мне о каких-то злобных и неприятных тварях, Хранителях, Объектах, которые они сторожат, испытаниях, что надо пройти, чтобы заполучить эти Объекты. В те дни мы были довольно хорошими друзьями, и эти истории казались мне потрясающими. Многие из них я даже выучил наизусть, ибо мы с моим другом даже собирались всерьёз пройти какое-то из этих испытаний. Но как-то так вышло, что сначала у нас ничего не сложилось, а потом мы и вовсе забыли про это всё. По крайней мере, я так думал до недавнего времени. Друг мой стал вести себя всё более и более странно. Как мне рассказали наши общие знакомые, он переехал в другую часть города, в спешке перед этим распродав своё имущество. Признаться честно, это меня напугало, и я, желая понять, что с ним творится, поехал к нему.
Когда же я увидел его, я понял, что я волновался не зря. Его квартира была совершенно пуста - в ней не было ни единого предмета мебели, кроме полуразвалившейся деревянной кровати. Сам же он изрядно исхудал, а руки его постоянно тряслись. Когда же я спросил его, что с ним стряслось, он задрожал ещё сильнее и сказал, что смог пройти какое-то испытание и стал Искателем. Сказать, что его слова меня разъярили, означает не сказать ничего. Не помню, что именно я сказал ему в тот момент - скорее всего, это было что-то вроде "Прекращай нести ребяческую ахинею!" или "Похоже, инфантильные хуже безумцев!" Но от того, что произошло дальше, испугался уже я. Не говоря ни слова, мой друг залез под подушку и достал оттуда что-то, похожее на маленький ржавый ключ. Не знаю, почему, но, едва лишь я взглянул на него, как в моих глазах потемнело, а моя голова начала кружиться. Я помню, что мой друг пытался мне тогда что-то рассказать, но я его не слышал. Всё, на что у меня хватило сил, - это попросить его унести странную штуковину. А затем я попросил его никогда больше при мне не упоминать о Хранителях. Не знаю, зачем, но что-то в тот день словно бы вырвало эти слова у меня из горла. С того момента мы виделись ещё несколько раз, и, похоже, он смог понять меня - этих историй я больше не слышал никогда. Однако то, что случилось у него дома, заставило меня даже задуматься о том, а вымысел ли эти истории. В своё время я всё-таки решил найти на это ответ самостоятельно, но удобного момента мне так и не выпало. И вот теперь волей случая я оказался в ситуации, которую описывала одна из этих историй, - я чувствовал себя так плохо и опустошённо, что мог видеть что-то, похожее на чёрную сеть перед глазами.
"Стоит, не стоит?" - подумал я, переведя взгляд от стены на собственную руку, сжатую в кулак. От того же друга я был наслышан о том, что происходит с Искателями, проваливающими своё испытание, равно как и сильно сомневался как в правдивости его рассказов, так и в том, что Искатель из меня получится хороший. Но в тот самый день мои чувства взяли верх над инстинктом самосохранения. Решив, что терять мне нечего в любом случае, я снова уставился на стену - так, словно бы ничего для меня не изменилось, - и, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно более презрительно и правдоподобно, сказал:
- Вместо того, чтобы терзать меня, покажи верный путь.
Как только я сказал это, мне даже показалось, мои слова раздались громким эхом по всей квартире - настолько напряжённой и гнетущей была тишина вокруг. Я ожидал абсолютно любой реакции на мои слова - каких-то громких звуков, ударов, чудовищной боли. Морально в тот момент я был готов абсолютно ко всему, даже к тому, чтобы меня растерзали заживо. Но вокруг не происходило ничего. Никаких странных или даже чуждых ощущений, никого постороннего рядом, никаких странных звуков. Только всё то же солнце, освещающее стену с узорчатыми обоями, всё тот же знакомый с детства уличный шум, всё та же чёрная сетка перед глазами, не ставшая ни тоньше, ни плотнее, то же гадкое, отвратительное чувство бессилия на душе. Судя по всему, в россказнях моего приятеля не было ни слова правды. Как я и полагал.
Но, едва лишь я подумал об этом, как прямо позади меня раздался громкий треск и свист воздуха. Я ещё недавно, готовый встретиться со всем, чем угодно, даже поначалу вздрогнул от этого звука. Но, оглянувшись, понял, что волновался я зря. Всего-то окно, которое я всегда держал приоткрытым, теперь распахнулось полностью. Судя по всему, от резкого порыва ветра.
Встав с дивана, я медленно, с трудом переставляя затёкшие ноги, отправился к окну, чтобы его закрыть. Теперь я даже и не понимал, что именно заставило меня предпринять такой несколько странный шаг - воспользоваться ситуацией для того, чтобы проверить какую-то легенду на её правдивость. Нервы? Отчаяние? Попытка убежать от проблем хоть куда-то? Я не знал этого, но был уверен в одном - этот путь определённо был не самым подходящим. И, если подумать, то мне стоило просто...
Что именно мне "стоило просто", я додумать не успел. Едва лишь я подошёл к открытому настежь окну, как чья-то рука, цепкая и ледяная, схватила меня сзади за шею и с лёгкостью приподняла над полом - так, словно бы я для того, кто стоял сзади, не весил ничего. Но напугало меня не это и даже не наличие в моей квартире кого-то, о ком я вообще не подозревал до этого момента. Мой неведомый гость явно намеревался вышвырнуть меня в окно.
"Стой!" - хотел было крикнуть я ему инстинктивно, но мои голосовые связки отказывались мне в тот момент повиноваться. Какое-то мгновение - и вот я понимаю, что я падаю вниз, на твёрдый асфальт с высоты второго этажа. В мыслях не было ничего, кроме животного ужаса, а разум с какой-то холодной жестокостью осознавал, что в лучшем случае я просто переломаю себе рёбра. В худшем... лучше было бы просто не думать, что со мной случится.
Пронзительный свист воздуха в ушах, земля, ставшая вихрем каких-то мутных пятен - и звук чего-то грузного, тяжёлого и мягкого, ударившегося о землю. Каким-то шестым чувством я понимал, что с таким звуком на асфальт упал я сам. Но, как ни странно, боли не было совершенно. Прекрасно понимая, что тут что-то не так, я открыл глаза - и страх, смешанный с удивлением, вытеснил собой все остальные мои чувства.
Вместо улицы я увидел перед собой собственную комнату - ту самую, в которой я ещё не так давно лежал, подавленный собственными злоключениями. Вот только была она несколько не такой, какой я её запомнил буквально минуту назад. Через зашторенные окна еле-еле пробивались лучи блёклого солнечного света. Из приоткрытого окна не доносилось ни единого звука. Но тишина это была совершенно не гнетущей - наоборот, по ощущениям, мир словно готовился к чему-то если не радостному, то совершенно не плохому. Сам же я вполне комфортно расположился под собственным измятым одеялом, лёжа на левом боку. Ничего необычного - как-то так начиналось чуть ли не каждое моё утро
Но, едва лишь я об этом подумал, как в сознание начали закрадываться подозрения. Утро сразу же после полудня? Это, однозначно, было несколько странным. И адекватных объяснений происходящему, кроме того, что все произошедшие со мной ужасы мне только приснились, я придумать не мог.
"Слишком правдоподобно было для сна..." - настороженно подумал я. Желая хотя бы узнать, сколько времени, я попытался протянуть руку к собственным часам - но не тут-то было. Моё тело, совершенно не повинуясь мне, в тот же миг сонно потянулось, откинуло одеяло в сторону и уверенно встало с кровати. Отточенными движениями "я" свернул своё одеяло, убрал его в шкаф, положил на него подушку, закрыл шкаф, развернул покрывало и стал заправлять кровать. Все эти движения были привычны мне, и я не мог сказать, что с этим было что-то не так. Кроме одного факта - "я" их делал против своей же собственной воли. Я старался хотя бы сказать хоть что-то, сделать хоть шаг в сторону или пошевелить рукой, но тело моё, как ни странно, совершенно меня не слушалось, делая свои дела. Похоже, здесь мне можно было лишь думать, но не действовать.
Смутное осознание происходящего начало закрадываться в моё сознание. Пытаясь хоть как-то скрыться от своих неудач, я сам попросил встречи с Хранителем Мёртвых Дней, о котором мне когда-то рассказывал мой тот самый странный приятель. Что именно заставило меня сделать это - не знаю. Мысли о том, что терять мне всё равно нечего? Не к месту вылезшее любопытство? Тем не менее, как я понял в тот момент, я уже завертел для себя это колесо. Дороги назад уже не было.
И теперь мне, как я помнил, предстояло пережить этот проклятый день заново на правах наблюдателя и увидеть его истинный облик.
Гнусное чувство - понимать, что за какие-то ничтожные часы твоя жизнь начала стремительно катиться в пропасть. Но ещё более гнусное чувство - ощущать, что ты - это не ты совершенно. Все движения, манера поведения, последовательность действий - твои. Но в то же время совершаешь эти действия не ты. И как-то от осознания того, что ты стал добровольным рабом собственного прошлого, и всё, что ты можешь делать, - это беспомощно смотреть влево-вправо, становится особенно гадко.
В таком безрадостном духе я думал всё это время. А "я" тем временем оделся, сел за стол, уже почти что машинально щёлкнул пультом, включая старый телевизор, рассказывающий в этот момент какие-то утренние новости, и отправился готовить себе нехитрый завтрак. "Мои" руки уверенно брали с полок холодильника продукты, а я тем временем машинально отметил про себя тот факт, что улица уже начинает приходить в оживление. Солнце начинает светить ярче, чем раньше, а издалека уже доносится тихий шорох шин и гул моторов. Люди просыпались и приступали к своим делам, а вместе с ними последние остатки сонного оцепенения стряхивал и весь город.
Но даже эта умиротворённая картина не смогла заставить меня расслабиться. Пока "я" насыпал себе в кофе сахар, я беспомощно оглядывался по сторонам, искренне жалея, что у меня такой маленький угол обзора. Да и хорошим вниманием я не мог похвастаться никогда. Не хотелось даже и думать о том, что будет со мной, если я сделаю что-то не так и таким образом не смогу добраться до Хранителя, застряв в этом мире навсегда.
Однако, как я позже понял, пока что ошибиться мне будет очень проблематично.
- И, напоследок, о погоде, - тем временем монотонно вещал где-то сбоку телевизор. - Сегодня...
Голос диктора, неожиданно ставший каким-то грубым, резким и даже густым, оборвался как-то по-странному резко и даже несколько неожиданно. Но не успел я удивиться и подумать, что к имеющимся уже у меня проблемам добавится ещё и необходимость починить телевизор, как какофония резких, отвратительных звуков тут же резанула мой слух. До сих пор я не могу сказать, что именно это было - слова на непонятных языках, мольбы о помощи, проклятия или всё сразу. Но в тот момент, даже будучи нематериальной оболочкой, обречённой из собственных глаз наблюдать за ходом событий, я ощутил, что мне становится невероятно холодно. С некоторой опаской я стал медленно поворачивать взгляд в сторону телевизора, каким-то внутренним чутьём догадываясь, что именно я увижу на экране.
Утренние новости на экране сменила одна из тех вещей, которые я хотел бы видеть там меньше всего. С детства, с того самого момента, как я начал осознавать свою жизнь, я до дрожи боялся насекомых. С возрастом этот глупый, детский страх несколько притих, но я до сих пор морщусь, увидев какого-нибудь крупного жука. И сейчас экран телевизора с холодной жестокостью демонстрировал мне то, как блестящие, покрытые мерзейшей слизью, смешанной с кровью, насекомые, похожие на безумный гибрид таракана, мокрицы и паука, ползают по телу какого-то человека. Бедолага был явно мёртв, и мёртв давно - я отчётливо видел его почти почерневшую кожу, искажённое предсмертной агонией лицо, то, с какой лёгкостью насекомые своими мощными челюстями отрывали куски плоти от мёртвого тела. И в один момент мне даже показалось, что в моей кухне появился еле ощутимый запах разлагающейся плоти.
Явно не замечая ничего подозрительного, "я" продолжал пить кофе. Для "меня" этот день пока что был самым обычным -"мне" только предстояло узнать, что именно ждёт "меня" потом. А я всё не мог отвести от телевизора взгляда. В душе моей не было ничего, кроме страха, а в мыслях - только воспоминания. Воспоминания о некоторых вещах, которые я забыл бы с огромным удовольствием. Маленькие детские обиды, ссоры с родителями, друзьями - даже такие мелочи, о которых я успел позабыть давным-давно, сейчас вспомнились мне во всех деталях и невыразимой тяжестью легли на мои плечи. Я вспомнил, как говорил, когда мне следовало молчать, как лгал тем, кто был мне дорог, как упускал возможности жить лучше, боясь, что у меня ничего не выйдет. И что самое жуткое - я полностью осознавал последствия того, что наделал, как и понимал, что изменить ничего не могу.
Теперь я точно знаю, что тяжесть собственных ошибок и воспоминаний может давить на плечи похлеще самого тяжёлого груза. Я смотрел на экран буквально несколько секунд, но этого времени мне вполне хватило, чтобы счесть себя самого безнадёжным человеком, равно как и понять, что сама жизнь хочет, чтобы я исчез с лица Земли раз и навсегда. Всё перед моими глазами начало темнеть, а в какофонии звуков я теперь мог разобрать отдельные голоса. Несмотря на то, что язык их не был мне знаком никогда, я теперь мог понимать его не хуже своего собственного. Хотя, как я подумал потом, лучше бы я его всё-таки не понимал. Голоса неизвестных, невыразимо жуткие, нечеловеческие, проклинали меня на все лады, рассказывая о том, сколько зла я причинил как самому себе, так и этому миру. И неизвестно, что именно со мной или моим рассудком могло случиться, если бы "я" в этот момент не встал из-за стола, чтобы вымыть собственную чашку из-под кофе. Едва лишь "я" повернул голову, и телевизор пропал из моего угла зрения, как душераздирающие звуки затихли, темнота перед глазами исчезла, а в сознание моё снова вернулась ясность. Если бы я мог контролировать своё тело, я бы, скорее всего, сейчас пытался бы отдышаться, словно спортсмен, совершивший забег.
Пока же "я" мыл собственную чашку, я снова вспомнил детали той самой истории, в которую невольно впутал себя сам, и вновь почувствовал, как в душу мою закрадывается холодный страх. Да и как оно могло быть иначе от осознания того, что я едва ли не провалил собственное испытание? Теперь, когда всё закончилось, я начал понимать, что, судя по всему, на большинство вещей в этом мире не стоит смотреть долго. Что именно меня ждало бы, задержи я взгляд на том же телевизоре чуть подольше, я не знал, хотя подозревал, что вряд ли это мне бы понравилось. Смерть? Безумие? Боль? Нет, я определённо не хотел бы этого узнавать.
Но, как бы ни силён был инстинкт самосохранения, я всё-таки не смог удержаться от соблазна снова посмотреть на экран в тот момент, когда "я" уже собрался выключать телевизор. Однако теперь там не было ни следа от тех ужасов, что я увидел - он спокойно демонстрировал утренние новости. Более-менее успокоившись, я стал ждать, покуда "я" накину на себя пиджак и отправлюсь во двор, к своей машине.
Но, как я чуть позже подумал безрадостно, с тех вещей, что я уже увидел и услышал, мои злоключения только начались. Едва лишь я вышел во двор, как я сразу заметил, что выглядит он немного не так, как обычно. Асфальт под ногами потрескался, а из некоторых этих трещин проклёвывались маленькие, скользкие, упругие, тонкие стебли странных чёрных растений. Ни единого звука не доносилось вокруг - весь город словно бы вымер. Машины, что стояли рядом с моим домом, были покрыты толстым слоем пыли, краска на них облупилась, стёкла покрывала тонкая сетка трещин, а колёса были спущены. Создавалось чувство, словно ими не пользовались давно, уже как минимум года два. Молодая зелёная трава под ногами пожухла и приобрела неестественный, блёклый, бурый оттенок. И даже солнечный свет стал другим, не таким, каким я привык его видеть. Вместо светло-оранжевых утренних лучей землю заливало какое-то ржавое сияние, которое больше погружало мир в темноту, чем освещало его.
Но даже на фоне этой безрадостной картины машина моя выделялась не в лучшую сторону. Краска на ней просто отсутствовала, равно как и отсутствовала половина крыши. Двери были изъедены ржавчиной почти насквозь, а стёкла просто выбиты. Одного колеса у машины и вовсе не было, а от шин на трёх других остались лишь ветхие клочья резины, жалко свисающие вниз. Не лучше выглядела и вся передняя часть моей машины. Крышка капота отсутствовала, все приборы были искорёжены и измяты, а под самой машиной растекалась огромная, едко пахнущая лужа бензина. Машина выглядела так, словно бы совсем не так давно побывала в чудовищной аварии. Но самое худшее ждало меня впереди, когда "я", словно не замечая того, что стряслось с моим транспортным средством, уверенно сел на место водителя, завёл машину и положил руки на руль, весь покрытый какой-то засохшей, отвратительной субстанцией, сильно похожей на гной. Машинально скосив взгляд вправо, в сторону пассажирского сидения, я ощутил, как к моему горлу подкатывает свинцовый ком, а в глазах у меня темнеет. На изодранном, покрытом россыпью капель засохшей крови сиденье, лежала отрубленная, серая, почти лысая женская голова. Глаза её неожиданно, живые, словно бы контраста с общим впечатлением ради, смотрели на меня с нежностью и заботой.
Голова моей матери.
Есть воспоминания, которые хотелось бы выжечь из собственной памяти калёным железом, закрасить чем угодно, стереть, но только бы никогда и ни при каких обстоятельствах не давать своей памяти к ним возвращаться. Мои воспоминания о моей матери как раз из разряда таких. Почему-то всю свою жизнь я стеснялся её, стеснялся её внешности, голоса, манеры поведения, заботы. По правде говоря, последнее и вовсе в своё время заставляло меня ненавидеть всё вокруг и втайне сжимать кулаки от бессильной злобы. Никого из моих сверстников не опекали так сильно, как моя мать опекала меня. Пока она была жива, я не мог ни выйти на улицу один, ни отправляться за пределы своего квартала, ни даже самостоятельно заводить друзей. О каждом из тех, с кем я пытался познакомиться, моя мать старалась узнать как можно больше, и, если ей почему-то мой новый знакомый не нравился, она делала всё, чтобы я с ним не общался. Но, как ни странно, никто из моих тогдашних друзей даже и не думал дразнить меня по этому поводу. Когда моя мать влезала в мои разговоры, мои друзья делали вид, будто не происходит ничего особенного, и уж тем паче никогда не издевались надо мной. Но даже несмотря на это я ненавидел свою мать за эту опеку, понимая, как именно выгляжу из-за неё в глазах всех вокруг. Я был уверен, что она делает это мне назло. Сейчас-то, когда я уже давно перестал быть маленьким, заносчивым мальчишкой, я прекрасно понимаю, что никакого зла она мне не желала. Она и вправду искренне боялась за меня и хотела лишь одного - защитить своего единственного сына.
Умерла она очень рано и даже отчасти нелепо. Возвращаясь с работы, она ни с того ни с сего потеряла сознание и упала под поезд в метро. И, когда я узнал о её смерти, я не чувствовал ни капли скорби о ней. Даже наоборот - мне казалось, что меня освободили из оков, даровали долгожданную свободу. Моего тюремщика и надзирателя больше не было в живых, и я волен был делать всё, что мне заблагорассудится. Мой отец, и по сей день с утра до ночи пропадающий на работе, кажется, уже даже в те дни смутно помнил, как меня зовут, сколько мне лет и как я выгляжу. И уж тем более ему не было никакого дела до таких мелочей, как мои друзья, то время, когда я вернусь домой с прогулки, где именно я гулял, школьные неурядицы, на которые так любила обращать внимание моя мать. Я наконец-то мог почувствовать себя самостоятельным и взрослым.
И вот сейчас перед моими глазами отчётливо возник образ мальчика-подростка, стоящего перед закрытым гробом с телом его собственной матери. В его глазах нет ни намёка на слёзы, поза его напряжена, но вовсе не от того, что ему плохо от осознания того, что его мать умерла. Мальчишка уже не может ждать, когда закончатся похороны и он наконец-то узнает, какова она - самостоятельная взрослая жизнь, которую он ждал так долго.
Одного осознания того, как именно я выглядел в тот миг, было достаточно, чтобы возненавидеть себя. И я никогда не думал, что мне может быть мерзко собственное тело.
Вспомнив своё предыдущее испытание, едва не закончившееся для меня печально, я попытался как мог отвлечься от мыслей о своей жуткой "пассажирке" и сосредоточиться на дороге. Мир вокруг меня тем временем стал выглядеть ещё мрачнее. Чем дальше "я" ехал, тем более неуютно и жутко становилось вокруг. Небо того, что ещё с утра было тёплым солнечным днём, было затянуто тяжёлыми, свинцово-серыми тучами. За всю жизнь мне ничего подобного видеть не приходилось никогда. Мимо меня проезжали другие машины, не менее разбитые, покорёженные. От домов, стоящих по обочинам дороги, постоянно откалывались и падали вниз куски камней, а сами дома потрескались, смотря на мир чёрными, выбитыми окнами. Не лучше выглядели и люди, возникшие в городе словно из ниоткуда. Все они выглядели так, словно только что вырвались из чьих-то невероятно жестоких и мощных лап. Кто-то шёл, придерживая обеими руками вываливающиеся из разорванного живота внутренности, у кого-то не было кожи на лице, а другие и вовсе ползли по асфальту, опираясь на локти - обе ноги им словно бы отгрызли чьи-то огромные клыки. Сдавленные рыдания и стоны доносились отовсюду, сливаясь в одну пронзительную мольбу о помощи, воздух вокруг меня буквально пах чужой кровью и агонией. Многие из этих несчастных калек просто падали замертво на блестящий от крови асфальт и умирали, наконец-то освобождаясь от своих непосильных мучений. Я, боясь уже всего на свете, старался как мог не смотреть ни на кого из них слишком долго и сдерживать своё желание немедленно помочь хоть кому-то из них. Это было отвратительно мне, я чувствовал себя ещё хуже, чем раньше, но что-то подсказывало мне, что, какими бы несчастными ни выглядели обитатели этого мира, они вряд ли обрадуются вмешательству в их жизнь чужака. А "я", как ни в чём ни бывало, продолжал ехать вперёд, даже не подозревая, что внутри "меня" - вторая личность, видящая этот мир в куда более жутких красках. Или же сейчас передо мной было его истинное лицо?
Но, наверное, одно из самых худших открытий ждало меня на том самом перекрёстке, где я утром этого дня увидел и без того жуткую аварию, с которой и начались мои злоключения. Едва лишь я подъехал к этому перекрёстку, как первое, на что я обратил внимание, - то, что позади той самой, сбитой грузовиком машины, стояли аж три твари. Вряд ли хоть в одном языке мира найдутся слова, способные адекватно и подробно описать их выпученные, белёсые, полные безумия глаза, постоянно моргающие с отвратительным, громким чавканьем, почти чёрную, тускло отсвечивающую кожу, конечности с раздвоенными кистями и злые, невероятно злые, хищные морды. На моих глазах они слегка приподняли машину бедолаги над землёй и просто швырнули её вперёд с невероятной силой. Прямо навстречу неумолимо надвигающейся смерти. Едва лишь услышав дикий скрежет металла и громкий, душераздирающий крик, от которого мне захотелось просто сжаться, все трое тут же переглянулись между собой, а один из них, облизнув свои выпирающие вперёд клыки, моментально бросился в сторону пожухлых, почти чёрных кустов. Остальные двое, постояв на месте чуть больше секунды, тут же последовали за ним. Не иначе как ради того, чтобы найти себе новую жертву.
Весь остаток пути до работы для меня прошёл как в тумане. Как я ни пытался понять, в чём именно заключён смысл этого испытания, и что мне надо сделать, я не смог. Выдалась ли мне возможность увидеть истинный внешний облик мира в этот конкретный день? Является ли он таковым лишь в моих глазах? Или всё то, что я вижу, - лишь то, что много лет гнездится в глубинах подсознания, иногда затихает, но лишь затем, чтобы в один момент вылезти вновь?
Когда же "я" подъехал к тому месту, где работал когда-то, я понял, что за всё то время, что я ехал сюда, мир поменялся ещё сильнее, чем прежде. Асфальт уже был не просто залит кровью - она сочилась из него, из каждой его трещины и царапины, окрашивая всё вокруг в красно-бурые тона. Небо над головой стало ещё темнее и мрачнее, но, как ни странно, темнота мне видеть совершенно не мешала - всё вокруг словно бы еле заметно подсвечивалось изнутри, и потому все здания вокруг были такими, как и при самом обычном дневном свете. И все эти здания были в ещё более плачевном состоянии, чем раньше. От некоторых остались одни лишь серые, обшарпанные, покрытые плесенью стены, всюду торчали зловещие металлические балки, когда-то бывшие каркасом этих зданий, а то, что когда-то было окнами, мелким колючим крошевом лежало под ногами. В не менее плачевном состоянии пребывали и люди вокруг. Теперь они были не только ужасающе изувечены - многие из них заживо разлагались на моих глазах. Почерневшие, распухшие, покрытые какой-то мерзкой слизью части их тел кишели опарышами и мелкими жучками, тоже желающими полакомиться мертвечиной. Кто-то ещё пытался стряхнуть с себя отвратительных мелких тварей, но многие люди были настолько измождены своим жутким состоянием, что решили просто покориться судьбе, и так и лежали на обочинах тротуара в лужах собственной крови - сил стоять у них уже не было. Из-за каждого угла до моих ушей доносились сдавленные крики страха, боли и обречённости. Воздух вокруг меня нестерпимо пах гнилью, несвежей кровью и бескрайним отчаянием. Весь мой город, такой знакомый мне с раннего детства, превратился в воплощение разрухи и кошмара меньше чем за день.
Но было и ещё кое-что, что я заметил лишь сейчас, когда "я"стоял уже совсем рядом со входом в собственный офис. Весь мир вокруг меня стал сжиматься, становиться меньше но одновременно на первый взгляд сохраняя всё то, что в нём было в правильном масштабе. Но в то же время я отметил, что мрачное небо почти что опустилось на уровень крыш зданий, а сами здания будто бы стали ближе. Создавалось чувство, будто бы всё вокруг хочет за короткий срок уместиться в каком-то небольшом пространстве.
Как я выяснил позже, мои подозрения были верны. Но в тот момент мне было совершенно не до этого мира, ибо передо мной было кое-что - а, точнее, кое-кто - более кошмарное. Охранник нашей фирмы, молодой человек, немногим постарше меня самого, выглядел жутко даже на фоне тех несчастных, что я видел снаружи. Опарыши съели почти что всю кожу на его голове, и от самой головы остался лишь бледно-жёлтый череп, покрытый тончайшей, почти не заметной, но плотной оболочкой мышц. Один глаз его словно бы был разрезан тонким, острым лезвием и медленно вытекал из глазницы; на втором же, абсолютно целом, было огромное бельмо. Зубы черепа были покрыты чем-то, сильно напоминающим гной, и этот же гной капал на то, что некогда было чистой, белой, форменной рубашкой. Вся же эта рубашка была покрыта копотью и чем-то жирным, правое плечо охранника раздулось до невероятных размеров, почернело, и, как я видел, уже начало расслаиваться. Такими же раздутыми были и пальцы на обеих его руках, а ногти на некоторых из них были расколоты до мяса. И в тот же миг я инстинктивно отшатнулся от него, задержав дыхание и сжав руки в кулаки. Теперь моё тело наконец-то стало повиноваться мне, а не моему собственному прошлому.
"Так это и есть Хранитель?" - машинально задал я сам себе вопрос, ощущая, как по спине моей бегут мурашки. Осознание то, что я долгое время работал рядом с жуткой, злобной тварью из иных миров, было не из приятных. И, как назло, в тот момент я в упор не мог вспомнить, что я должен был ему сказать. Но уже через пару секунд я понял, что мои предположения были ошибочны.
- Будь ты проклят... - проскрежетал череп, с трудом двигая своей нижней челюстью. - Всё из-за тебя, подонок... из-за тебя...
Каждое слово давалось ему с огромным трудом - судя по всему, черви уже начали пожирать его голосовые связки. Но какое-то шестое чувство подсказывало мне, что лучше не вслушиваться в то, что он говорит. Равно как теперь я смог вспомнить, что это не Хранитель. Истинного Хранителя Мёртвых Дней мне увидеть только предстояло. И именно этот человек - или даже, скорее, останки человека, - должен был помочь мне сделать последний шаг к нему.
Собрав в кулак всё своё мужество, я посмотрел в его единственный уцелевший глаз и сказал, делая всё, чтобы не вслушиваться в его голос:
- Не защищай того, кто и вправду виновен.
Услышав мои слова, полутруп испустил дикий крик, полный ненависти и боли. О, я в жизни не слышал звука, более ужасного, чем этот! Он напоминал одновременно и скрежет тысячи острых ножей по стеклу, и чей-то смутно знакомый плач, и нечто другое, невыразимо пугающее и отвратное одновременно. Мои барабанные перепонки словно бы пронзило кинжалом, а на глазах даже выступили слёзы. И, едва лишь ощутив это, я вспомнил о следующей детали моего испытания. Всеми силами стараясь абстрагироваться от реальности, я крепко зажмурился и закрыл руками уши, боясь, что этот звук, пронзительный, проникающий в самые глубины рассудка, сможет сотворить со мной худшее, чем то, что произошло как с остальными людьми снаружи, так и с самим охранником.
Несмотря на то, что я закрыл уши так плотно, как мог, крик всё равно продолжал резать мои барабанные перепонки. Я так крепко зажмурился, что, как мне начало казаться, слёзы текли из моих глаз ручьём. Чтобы не закричать от боли самому, я поплотнее стиснул зубы и как мог постарался не думать ни о чём. И мои действия в скором времени увенчались успехом. Отвратительный звук становился всё тише и тише, словно бы уносясь куда-то вдаль. Но, перед тем, как он полностью растаял, в моей голове тот же голос, что принадлежал останкам охранника, сказал:
- Пусть вся твоя жизнь будет не менее ужасной, чем наша смерть.
Даже плотно сжатые веки не смогли защитить мои глаза от пронзительной вспышки белого света, поглотившей собой, казалось, весь этот мир. В тот миг мне показалось, будто бы мои глазные яблоки разрывают изнутри тысячи мелких тупых лезвий. Мне казалось, что глаза мои начали кровоточить и плавиться, что я раз и навсегда лишусь зрения, что моя сетчатка просто сгорит в этой безумной боли. Страшно было даже представить себе то, что случилось бы, если бы я не догадался зажмуриться. Однако в этот раз меня, похуже, долго терзать не собирались. Пронзительный свет исчез так же внезапно, как и появился, а кто-то мне не видимый несильно, но весьма ощутимо толкнул меня между лопаток. Слегка шатнувшись вперёд, я медленно открыл всё ещё болевшие глаза, боясь причинить себе боль уже непроизвольно.
Теперь я стоял перед тем, что ещё не так давно был моим собственным домом. Сказать, что от него остались одни руины, означало бы соврать, и соврать внаглую. От того места, где я прожил всю свою жизнь, не осталось почти что ничего. Лужайка перед домом была выжжена, а на её обугленных останках было раскидано нечто, до ужаса напоминающее старые разломанные человеческие кости. От асфальта и вовсе не осталось почти что ничего - неведомая сила заставила чуть ли не каждый миллиметр кровоточащего тротуара вывернуться наизнанку, и в жутких дырах, напоминающих раны, я видел нечто, больше всего похожее на чьи-то тронутые гнилью, но всё ещё живые внутренности. А на том месте, где когда-то стоял мой дом, не осталось ничего, кроме крошева и пары кусков покрытых копотью стен, непонятным образом уцелевших. Там, где когда-то был его фундамент, теперь лишь торчали куски арматуры, разорванные на несколько тонких, металлических полос. И на фоне этой жуткой разрухи как-то особенно дико смотрелась единственная уцелевшая лестница, ведущая на второй этаж, равно как и единственная квартира, буквально повисшая в воздухе на погнутых межэтажных балках с чудом сохранившими перекрытиями.
И я прекрасно знал, кому эта квартира принадлежала. Равно как и знал, что от меня требуется.
Мысленно попросив прощения у всех, кого я знал - на всякий случай, - я отправился вперёд, стараясь не наступать на широкие трещины на тротуаре. Кровавая масса под моими ногами на каждый мой шаг отзывалась отвратительным чавканьем, а к тому моменту, как я добрался до лестницы, воздух стал жарче, а небо уже зловеще нависало над моей головой. И что-то подсказывало мне, что всё это происходит лишь с одной целью - чтобы лишить меня возможности не то что отступить назад - даже провалить своё испытание. Судя по всему, путь у меня был теперь только один - вперёд. И отступать с него я не был намерен.
Слегка поморщившись, я уверенно шагнул на первую ступеньку. Едва лишь нога моя коснулась её, как тут же сзади раздался дикий треск, грохот, скрежет - словно бы позади обрушился как минимум небоскрёб. Соблазн оглянуться назад и посмотреть, что именно произошло, был невероятно велик, но какое-то шестое чувство подсказывало мне, что ради собственного же блага мне оглядываться назад всё-таки не стоит. Поразмыслив где-то секунду, и решив, что всё-таки моё шестое чувство не лжёт, я продолжил подниматься вверх по лестнице. Как я понял буквально в тот же миг, решение не смотреть назад было невероятно мудрым и правильным поступком в моей ситуации. С каждым моим шагом отовсюду раздавался не менее жуткий грохот, к которому чуть позже прибавились и полные отчаяния крики. И, чем выше я поднимался, тем жарче становился в воздух и тем более сильным становился в нём запах гниющей плоти.
Дверь в мою квартиру была пробита насквозь и держалась на одной лишь петле. Всю её покрывало что-то дурно пахнущее, похожее на смесь крови и слизи. Не обращая никакого внимания на собственное чувство омерзения, уже почти сроднившееся со мной за то время, что я здесь пробыл, я, стараясь не трогать вязкую тёмно-красную субстанцию, пробрался внутрь квартиры и по-быстрому осмотрел её.
Как ни странно, ни одна из моих вещей не пострадала. Всё было именно так, как мне знакомо уже давно, чуть ли не с детства. Удивляло другое - похоже, теперь единственным источником дневного света здесь была только та самая разбитая дверь, через которую я только что и пробрался. Но, когда мои глаза более-менее привыкли к полумраку, я смог увидеть нечто, чего здесь не было никогда, и, как надеюсь, никогда больше и не будет. Через весь пол коридора тянулся огромный, широкий кровавый след - такой, словно бы целую кучу людей жестоко растерзали на этом самом месте и унесли, волоча по полу. И вёл этот самый след в мою комнату.
К тому моменту я догадывался, что именно я увижу, когда войду туда. Но, как ни странно, ни намёка на ужас, отвращение или ненависть я не испытывал. Судя по всему, нечто вроде болевого порога есть и для боли моральной. После всего, что я пережил уже, меня вряд ли могло бы напугать хоть что-то.
Я был уверен в этом ровно до того момента, как вошёл в то, что когда-то было моей комнатой.
На месте окна теперь была лишь глухая бетонная стена. Но, как ни странно, я мог отчётливо видеть всё благодаря странным лучам света, исходившим из ниоткуда и окрашивающим всё вокруг в тускло-красные оттенки. Запах крови и гниющей плоти, бывший здесь почти что невыносимым, резал мне ноздри и заставлял слезиться глаза. Но поразило меня не это. Напротив меня, у бетонной стены, заменившей окно, в довольно немаленькую гору были свалены тела всех, кого мне доводилось знать так или иначе. Разглядывая это жуткое сплетение трупов, я смог различить там своего отца с распоротым животом, свою разрезанную надвое невесту, разделанных словно поросята на рынке друзей, коллег с содранной кожей. Эта самая кожа была брошена на пол к подножию этой горы, словно жуткое подобие уютного домашнего коврика. Среди мертвецов я смог увидеть даже собственную обезглавленную мать. Но поразило меня даже не это, и не то, с какой жестокостью с ними обошлись. Та тварь, что сидела на всех этих телах, словно на жутком троне, и перекрыла собой всё увиденное прежде, и идеально дополнила собой общую картину царящего вокруг бездушного безумия.
Это было худое, невероятно худое, высокое и по-странному вытянутое существо, чьи кости обтягивала серо-коричневая кожа, кое-где покрытая чем-то, смутно напоминающим трупные пятна. Его короткие, блестящие, чёрные волосы торчали в разные стороны, и прямо среди них на его голове росли толстые, длинные земляные черви, постоянно копошащиеся, свивавшиеся в клубки, обвивающие друг друга и мерзко блестящие. Лишь только я заметил их, как невольно представил с подобной "причёской" самого себя, и в тот же миг у меня даже зачесалась голова. Подавив это чувство в зародыше, я продолжил рассматривать сидевшее передо мной создание. Брови у него были странно тонкими и изящными, почти как женские. Зато глаза выглядели так, словно бы кто-то совсем недавно просто выдрал их ему, расцарапав глазницы в кровь. Но в глубинах этих глазниц сияли тусклые белые огоньки, смотрящие в мою сторону, и, возможно, именно благодаря им тварь передо мной выглядела особенно безумной. Носа у него не было и вовсе - вместо него были лишь два довольно длинных, неровных отверстия в его черепе, тоже обтянутых кожей. Вместо губ у него были странные складки кожи от верхней челюсти к нижней, из-за которых я поначалу подумал, что окровавленный рот этой твари зашит. Два ряда длинных, белых клыков, выпирающих вперёд, и кровавое мессиво вместе со складками кожи, похожие на грубые толстые нити, придавали существу такой вид, словно бы он постоянно и весьма безумно ухмыляется. Все его плечи когда-то были явно изрезаны до мяса, и теперь шрамы от этих увечий выступали на них толстыми, узловатыми, тускло-фиолетовыми нитями, а под рёбрами с правой стороны виднелся свежий след - тонкий и красный. Его длинные тонкие пальцы с острыми когтями постоянно сжимались и разжимались - похоже, он нервничал не меньше, чем я, хотя я уже не был уверен ни в чём. Всю одежду этой твари составляли лишь явно отобранные у кого-то из нас, смертных, грязные тёмно-синие штаны с оборванными брючинами. И на фоне этой в высшей степени пренеприятной внешности его массивный каплевидный золотой медальон, разбитый на три цветных сегмента, даже несколько резал взгляд. Не могу сказать, что это украшение было прекрасным или изящным - на мой взгляд, даже наоборот. Этот медальон был слишком массивным, слишком тяжёлым, слишком даже каким-то вычурным. Но в этом безумном, злом мире он казался разве что не воплощением чистейшей красоты и искусности.
Продолжая сжимать-разжимать пальцы, вонзая свои острые когти в плоть моих друзей, родных и знакомых, тварь не сводила с меня своего безумного взгляда, словно бы чего-то выжидая. Снова припомнив кое-какие фрагменты той самой истории, я вновь постарался как можно лучше изобразить крайнюю степень презрения и задал свой вопрос, не отводя от твари взгляда:
- Зачем ты делаешь то, что в итоге не приведёт ни к чему?
Если говорить правду, то, когда я задал этот вопрос, я и понятия не имел, о чём именно я спрашиваю, равно как и то, что ответит мне тварь, интересовало меня в последнюю очередь. "Лишь бы не убил", - всё, о чём думал я, одновременно надеясь, что моя память не подвела меня, и я ненароком не переставил слова местами. Однако, похоже, опасения мои были опасными. Прекратив вонзать когти в разлагающуюся плоть, Хранитель приподнял голову, и мне даже показалось, будто бы в его безумных глазах я увидел нечто, похожее на невыразимую, нечеловеческую обречённость. Наверное, даже у того, кому не раз приходилось видеть крушение собственных надежд, кто терял всё и несколько раз хоронил всё, что было ему дорого, не было бы и десятой части этого взгляда, с которым он посмотрел на меня лишь на долю секунды. Но даже этого короткого мига хватило мне на то, чтобы ощутить как что-то в глубине моей груди словно бы проваливается в бездонную пропасть, из которой нет дороги назад.
- Как часто смертные называют многие вещи "никчёмными", когда стараются просто вычеркнуть их из памяти своих грядущих поколений, - шелестящим, словно сухая листва, голосом, ответил мне Хранитель, подбирая под себя ноги. - Никчёмное, никому не нужное, бесполезное. Лучше просто обойти стороной, не правда ли? Всё равно это не принесёт тебе ничего. А ведь довольно часто то, что вы подразумеваете под "ничем", содержит в себе много любопытного...
"Да-да, говори-говори, только дай мне уйти отсюда побыстрее!" - подумал я, едва лишь услышав его первые кажущиеся несколько странными и бессмысленными фразы. В этом странном и агрессивном мире я чувствовал себя чужаком, оказавшимся здесь по воле случайности. Но, чем больше я старался игнорировать Хранителя, тем сильнее нечто, находящееся на уровне инстинктов, заставляло меня вслушиваться в его слова, пропуская их через себя и своё собственное подсознание. И я до сих пор не устаю проклинать себя за это, хотя и понимаю, что воспротивиться самому себе я бы вряд ли смог. То, что я узнал в тот самый день, едва не убило меня.
Он говорил со мной на моём языке, простыми словами, рассказывая о таких, казалось бы, известных всем и избитых вещах, как пустота, тщетность и человеческие жизни. Но, чем дальше я слушал его, тем более бесчеловечным становился его рассказ. Он рассказал мне, какие именно силы могут разорвать в клочья человеческую душу, о том, к каким последствиям это ведёт и что за судьба была уготована жертвам таких людей. Я узнал, что те самые "мёртвые дни" - те самые дни, когда вся твоя жизнь рушится, и тебе становится так плохо, что ты и видишь ту самую чёрную сетку - дорогу сюда, в изнанку этого мира, которая откроется, стоит тебе лишь попросить встречи с Хранителем, - и есть одна из вещей, способная разрушить душу на части, узнал о неразрывной связи таких дней и Объектов, о том, как именно осколки дальнего прошлого до сих пор разят невинных. Я услышал о некоем могущественном существе, способном крушить галактики и создавать богов, которого мой жуткий собеседник называл просто Он. И в самом конце своего рассказа Хранитель сказал, чего именно Он так ждёт и страшится.
- Когда придёт время, - бесстрастным тоном завершил свой рассказ Хранитель, - то, что ты увидел сейчас, будет лишь каплей в безбрежном море ваших бед. Осколки прошлого станут единым целым, и именно в этот день Объекты смогут снова собраться вместе. И я не думаю, что защита будет правильным шагом.
Всю свою историю Хранитель рассказал спокойно, размеренно, ни разу даже не останавливаясь, чтобы перевести дух, и не отводя от меня взгляда. А я, от природы никогда не обладавший живым воображением, понял, что все те гротескные образы, что он мне описал, предстали в моём подсознании такими яркими, словно я видел это всё собственными глазами. Когда он говорил, я несколько раз был готов на коленях умолять его замолчать, не говорить мне больше ни слова, но желание выжить было сильнее попыток моего рассудка защитить себя. И, едва лишь Хранитель замолчал и снова посмотрел на меня своими безумными глазами, я понял, что теперь я прекрасно знаю, какой вес и форму имеют мои душа и разум. Наполненный до краёв сосуд, который в любой момент может расплескаться, - именно так я и ощущал себя в тот момент.
Немного переведя дух от услышанного, я стал вспоминать, что именно мне нужно было делать дальше. От услышанного мысли у меня путались до сих пор, память работала крайне неохотно, но всё же я попытался собраться с силами и подумать логически. Я в собственной изуродованной комнате, передо мной на куче мёртвых тел сидит Хранитель и внимательно смотрит на меня, будто бы чего-то ожидая. За стенами квартиры - злобный рушащийся мир, полный чужой ненависти и боли. Что было бы сейчас логичным шагом? Убежать? Вытащить одно из тел из общей кучи? Сказать что-то ещё? Или...
В тот момент взгляд мой снова упал на кучу тел, на которых сидел Хранитель. И, едва я увидел там лицо моего того самого странного приятеля, что так любил рассказывать мне о Хранителях, как ответ на мой вопрос вспомнился мне сам собой.
"Эта реальность будет разрушаться на твоих глазах, и, если ты не будешь быстр, то она найдёт себе новое пристанище - твою душу. В таком случае надейся, что проживёшь ты недолго - так ты хотя бы избавишься от физической боли. Однако, выход у тебя есть. Ты и Хранитель - единственные существа, у которых хватит сил на то, чтобы выбраться или восстановить этот мир. Однако, реальность падёт без вреда или восстановится только тогда, когда один из вас будет побеждён."
Судя по всему, мой мрачный восторг от того факта, что я вспомнил, что мне надо сделать, заметил и Хранитель. Вонзив свои когти в труп так сильно, что из-под них тут же начала слабо сочиться тёмная, почти чёрная кровь, он отшатнулся назад, но с места не сдвинулся. Похоже, он тоже прекрасно знал, что я сейчас буду с ним делать, но ни убежать, ни защититься он почему-то то ли не мог, то ли не хотел.
Никогда за всю свою жизнь я не испытывал такой ярости, как в тот момент. Я просто ненавидел эту тварь, едва не разрушившую мой рассудок. Быстрым шагом подойдя к нему, я уверенно и грубо сгрёб его за волосы. Черви на его голове тут же плотно обвили мою руку, но мне на это было наплевать. Стиснув его волосы покрепче, я со всего размаху ударил Хранителя мордой о моё выставленное вперёд колено.
Я ожидал, что он будет кричать не менее жутко, чем охранник, умолять о пощаде или же пытаться вырваться. Но я ошибался. Ни единый стон не сорвался с его губ, а, когда же я поднял его голову вверх, чтобы посмотреть на него, я увидел, что тот даже не пытается дотронуться языком до того места, где ещё секунду назад у него рос один из его острых клыков. И то, что он никак не реагировал и не пытался сопротивляться, взбесило меня ещё больше. Наверное, я бы не был так зол, попытайся он дать мне сдачи, но в тот момент я думал не об этом. Тем же коленом ударив Хранителя по рёбрам, я резко рванул его волосы вверх, на себя. В тот же миг раздался пренеприятный треск, а я сам ощутил, как по руке моей течёт нечто мокрое, скользкое. Как оказалось, внутри тех самых червей, копошащихся на его голове, не было ничего, кроме сгустков крови.
Впервые в жизни я пожалел, что никогда не отличался особой физической силой. Я хотел сделать этой твари ещё больнее, чем раньше. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким всемогущим. То, что "соперник" мой теперь лежал на полу, не смутило меня ни капли. Ощущая себя вершителем судеб низших тварей, я мрачно улыбнулся Хранителю, а затем со всей силы наступил ему на кисть левой руки, несколько раз вдавив её в пол особо сильно.
В этот момент Хранитель инстинктивно было попытался отдёрнуть руку, но я ему этого не дал. Встав покрепче на ту ногу, которой я прижимал к полу его запястье, второй ногой я со всего размаху ударил его по морде ещё раз. Хруст костей, показавшийся мне оглушительным, и сдавленный стон был мне наградой. Похоже, мне всё-таки в этот раз удалось сделать ему по-настоящему больно. Опустив голову вниз, я увидел, как здоровой рукой Хранитель держится за собственную челюсть, съехавшую чуть вправо. Сломал я ему её или лишь вывихнул, я так понять и не смог. Меня тогда больше волновало другое - то, что он пытается хоть как-то облегчить свою участь. Опьянённый тогда своей властью над ним, я решил, что было бы неплохо помучить его ещё немного. Убрав свою ногу с его раздавленного, окровавленного запястья, я уверенно переместил её на шею Хранителю, надавив на неё с той же силой. Его здоровая рука в тот же миг попыталась схватиться за меня, но я был быстрее уже довольно смутно воспринимающей реальность твари. Схватив одной рукой здоровое запястье Хранителя, а другой - его локоть, я снова выставил одно колено вперёд и со всего размаху ударил о него эту руку. Снова раздался такой смутно знакомый хруст, и я почувствовал, как его рука словно бы стала легче и даже отчасти потеряла свою былую форму. Отшвырнув её от себя подальше, я издевательски вытер руки о свои собственные штаны - так, словно бы до этого брался за нечто невероятно грязное. А затем я навалился Хранителю на шею всей тяжестью своего тела. Я чувствовал, как подо мной опять что-то хрустит, как тварь безуспешно пытается встать, а его тихий голос, полный отчаяния, прохрипел:
- Не... надо. Возьми...
"Что брать?!" - хотел было я прикрикнуть на него, но в тот момент ко мне неожиданно вернулось здравомыслие. Я застыл на месте, не в силах пошевелиться, а последние слова давно услышанной истории эхом отдавались в моей голове:
Запомни: это задание сложнее, чем может тебе показаться. Иногда битва против собственной жажды крови оказывается сильнее битвы против сильнейшего противника. И иногда случается так, что Искатель не может удовлетворить свою жажду крови, не растерзав всех вокруг. Даже самого себя.
Тогда, когда я осознал эти слова полностью, мне стало одновременно холодно и жалко. Похоже, выполняя последнюю часть своего испытания, я едва не перестарался. И что только на меня нашло? Я никогда не был ни агрессивным, ни вспыльчивым, ни, тем более, жестоким. Меня снова начало трясти, но теперь уже от осознания того, что я причинил живому существу, пусть и не самому приятному на вид, но явно не злобному, боль. Причинил её осознанно и явно наслаждаясь чувством превосходства над кем-то. Неужели это и есть то, что Объекты творят с людьми? Или же это... только начало?
Больше всего в тот момент мне хотелось попросить у Хранителя, даже не делавшего попыток встать на ноги, прощения, но в тот момент простые слова будто бы застряли где-то в районе горла. Глаза неожиданно начало резать, словно бы в них попал песок, а во рту стало невероятно сухо. Чувствуя себя последней дрянью, я снова подошёл к Хранителю - тот ужас, с которым он смотрел на меня, я вряд ли смогу забыть хоть когда-то, - и резким жестом сорвал массивный медальон с его шеи.
В тот же миг всё вокруг начало меняться. Куча кровавых тел на полу исчезла, равно как и исчезла лежавшая передо мной тварь. Комната вновь наполнилась дневным светом - окно вернулось на то место, где и должно было быть. До моих ушей вновь стал доноситься шум улицы, но теперь к звукам, составлявшим его, прибавился ещё один - шелест проливного дождя. Неожиданно солнечный день сменился ливнем, который словно бы смывал с города всю дрянь, всю мерзость, что я увидел в нём, заглянув на несколько часов в изнанку нашей реальности. И тогда, подойдя к окну с медальоном Мёртвых Дней, всё ещё намертво зажатым в моих пальцах, я неожиданно понял, что теперь я знаю, как мне жить дальше. Даже несмотря на то, что это испытание не избавило меня от проблем, а напротив - подарило целый ворох новых.
С этого памятного мне дня прошло уже несколько месяцев. За это время мне пришлось как наладить заново свою жизнь, так и многое что переосмыслить. И я не могу сказать, что мне это не удалось. Я смог устроиться на новую работу, помириться со своей невестой, как-то продолжить жить дальше. Я научился заново смотреть в глаза тем людям, чьи трупы когда-то служили Хранителю Мёртвых Дней своего рода троном, почти что не испытывая безумной душевной боли. О том, что произошло со мной, я не сказал никому. Даже мой друг-Искатель не знает о том, что я тоже смог добыть Объект. Хотя, признаться, никакой радости от удачно пройденного испытания я не испытываю. Чтобы не вспоминать о пережитом, я убрал медальон с глаз подальше, но теперь я понимаю, что это был не выход. Мне не хочется верить, что я обречён, но, судя по всему, моя судьба уже предопределена. Медальон, или нечто, лишь имеющее его вид, до сих пор манит меня, велит мне искать другие Объекты, и с каждым днём сопротивляться его влиянию становится сложнее. Я делаю всё, что могу, только с каждым днём его влияние становится всё сильнее и сильнее. Судя по всему, долго я не продержусь. Как бы мне ни было печально это признавать, но я уже Искатель, обречённая и проклятая душа, чья доля - лишь вечно пытаться добыть эти жуткие вещи. Понимая это, я неоднократно проклинал себя за собственную опрометчивость и глупость, за то, что, поддавшись воспоминаниям и эмоциям, добровольно взвалил на себя это непростое бремя Искателя. А оно, как я осознаю теперь, не каждому по плечу. Совсем не каждому.
Медальон - Объект 154 из 538. Прошлое изменить невозможно, но иногда оно оказывается совсем не таким, каким ты его помнишь.
@темы:
Творческое,
Holderesque