Дела давно минувших дней

Фактически ничто к этому моменту не напоминало то, что в большом зале дворца меньше суток назад был бал. Было убрано фактически всё - ленты и гирлянды, украшавшие потолок и массивные колонны, роскошные ковры, предназначенный лишь для того, чтобы почётные гости ненароком не поскользнулись на гладком мраморном полу, стухли магические огоньки, придававшие залу в ночи поистине невероятное, волшебное сияние. Были убраны даже тяжёлые бархатные шторы, отгораживающие закулисье небольшой, но достаточно высокой сцены, а деревянные подмостки для музыкантов были разобраны. Столы и стулья к этому времени уже заботливо унесли, - но даже сейчас зал не выглядел ни пустым, ни незавершённым. Резные окна диковинной, вытянутой, остроконечной формы прекрасно пропускали нежный свет утреннего солнца, от которого мраморный пол едва ли не сиял, а белые колонны, казалось, становились ещё белее. На потолке была нарисована диковинная фреска, восхваляющая двух правящих сестёр, - и из-за всего этого возникало ощущение некоей особой, внеземной торжественности, причастности к чему-то великому.
Юная девушка, на вид не старше двадцати пяти лет, невысокая, с тёмными волосами с необычной, ярко-голубой прядью в них, заплетёнными в косички, и всё ещё одетая в белый халат, поверх которого был надет грубый серый фартук,, смахнула со лба выступившую от усердия испарину. Да, тяжёлая выдалась ночка... и в то же время жаловаться на свою участь девушка совершенно не хотела. Для неё эта ночь действительно стала чуть ли не лучшей ночью в мире. В первый раз она получила такую ответственную работу - среди всех учениц врачебной академии выделили именно её и именно её же и приставили работать к главному королевскому врачу в качестве младшей медсестры. Пока что - только на этом празднике. Но кто знает, что будет дальше? Возможно, её заметят? Возможно, она получит работу именно здесь, в этом дворце, при принцессах? Одна лишь мысль об этом вселяла в неё трепет. И вот сейчас она, желая отличиться ещё больше и позабыв про усталость, вызвалась помогать убираться в бальном зале. Основную работу уже сделали уборщики и носильщики, так что ей и Хэнди Уокер, старой подруге её семьи, работавшей официанткой на балу и тозе вызвавшейся помогать, оставалось лишь помыть пол и сцену. Чем они, собственно, сейчас и занимались.
- Си Брайн! - вдруг послышался голос Хэнди. - А тут ты плохо помыла!
Выругавшись про себя, Си Брайн подхватила своей магией швабру поудобнее - и пошла к своей старой знакомой, почти подруге, стоявшей несколько позади неё с мрачным выражением лица. Во всей её позе чувствовалась непринуждённость, серо-зелёные крылья были идеально сложены, а коричневое платье официантки идеально сидело на её полноватой фигуре. Её иссиня-чёрные волосы были завязаны в пучок, несколько растрепавшийся за ночь, да и было видно, что она намного старше Си Брайн. Но даже несмотря на это, она производила впечатление самой располагающей и надёжной личности, которую только можно было себе представить.
Решая, кто будет мыть какую часть немаленького зала, две подруги условно поделили его на две части. Хэнди Уокер сжалилась над Си Брайн, "забрав" у неё и сцену, и большую часть зала, оставив ей лишь небольшое пространство, где не было ни подсобок, ни комнат для официантов, ни кладовок. И вот сейчас Хэнди Уокер стояла на "половине" Си Брайн, задумчиво поигрывая шваброй.
- Что такое? Что я пропустила? - встрепенулась Си Брайн, старательно высматривая свой промах. Но Хэнди в ответ лишь хихикнула в кулак:
- Да я ж тебя просто отвлечь хотела! Зову, зову, предлагаю перерыв сделать, - а ты как будто не слышишь!
В ответ Си Брайн лишь вздохнула и начала застенчиво переминаться с ноги на ногу. Это вполне могло быть и правдой. Уже неоднократно и сама Си Брайн, и её окружение замечали за девушкой то, что она становилась на редкость рассеянной, увлекаясь своей работой и не замечая в такие моменты вокруг себя никого и ничего. Видимо, это произошло и в этот раз. Чувствуя некоторую неловкость, Си Брайн осторожно сказала:
- Извини. Что-то я да, заработалась. Поговорим, отвлечёмся?
- Да я только за, - чуть раскрыла крылья Хэнди. - Как тебе Бал?
Си Брайн призадумалась. Попасть на Бал было её мечтой - чуть ли не с детства. Но её семью определённо нельзя было назвать для этого достаточно богатой. Им пришлось бы либо продать что-либо ценное, либо так или иначе стать достаточно знатными, чтобы оказаться на Балу, так что Си Брайн первый в её жизни Бал - и, как она надеялась, не последний, - было бы сравнивать хоть с чем-то кроме ежегодных посиделок в её академии. Другое дело - Хэнди Уокер, всю жизнь работавшая официанткой на всех торжественных приёмах. В этот раз они определённо были не на равных.
- Ну что я могу сказать... - протянула Си Брайн. - Определённо, лучше наших посиделок в академии. Другое дело, что я так боялась за гостей...
Хэнди Уокер понимающе кивнула. Она знала, что врач на любом мероприятии имеет власть едва ли не большую, чем принцессы. Именно от него будет зависеть исход той или иной возникающей да хотя бы на Балу неприятной ситуации, именно он должен будет быстрее всех скоординироваться и что бы то ни было предпринять в чрезвычайной ситуации - поперхнись ли особо почётный гость водой или сломай ли кто бы то ни было руку ненароком. Но в этот раз обошлось фактически без инцидентов. Так, лишь одна благородная дама, перебрав пунша, раздавила бокал. Хэнди сама видела, как Си Брайн, в чьих глазах в тот момент светилась неприкрытая гордость, накладывала ей повязку. Но не более того.
- Да я могу сказать, что в этот раз всё прошло на редкость спокойно, - смахнула со лба мешавшую ей прядь Хэнди. - Музыка вот только ужасная была, зря они весь оркестр поменяли.
Си Брайн лишь пожала плечами:
- Ну не знаю. Гостям нравилось, и то хорошо.
- Это да, - охотно согласилась Хэнди. - А ты видела выступление стражников? Вот честно, всякий раз, как вижу, так чувствую себя... ну... как сказать-то... словно это я сама с ними марширую, летаю, колдую, сражения на копьях и мечах показываю... Будто бы что-то великое сделала, вот! А ты?
Снова пожав плечами, Си Брайн даже отвернулась. По правде говоря, выступления королевских стражей никогда не вселяли в её сердце ничего, кроме ощущения нелепой бравады, к тому же, совершенно не нужной. Си Брайн прекрасно знала, что у королевских стражей не такая уж и серьёзная, но зато, в отличие от её собственной, невероятно высоко ценившаяся, популярная и денежная работа. Стой себе и стой в красивой броне, изредка устраивая показательные выступления. Но страж - не военный. Да, он тренирован, да, они все выглядят внушающе... Но она знала, что в случае настоящей угрозы они просто не смогут этой угрозе противостоять. И в этом её уже давно убедила... сама Хэнди Уокер.

- Жаль, что ученики школы стражников не выступали, - с горечью продолжила Хэнди, явно позабыв о том, что она хотела выслушать и мнение Си Брайн по поводу выступления стражей. - Винди рассказывал мне, как их тренируют, как его летать красиво учат - последний год в школе стражей, как-никак... Ан нет, не дали молодняку проявить себя. Отправили их в некий лагерь под Кантерлотом - отдохнуть, вроде как. Но...
Хэнди Уокер многозначительно замолчала, но Си Брайн не было до этого никакого дела. Итак, её подруга в очередной раз подошла к своей самой любимой теме - обсуждению её сына, Винд Уокера, - или же просто Винди, как звали его все родственники, знакомые и друзья. Несколько младше самой Си Брайн, он произвёл в своё время на юную медсестру не самое хорошее впечатление. Вроде бы, всё было при нём, - высокий, мускулистый, с вечно зачёсанной набок чёлкой с двумя длинными прядями и короткими серо-синими волосами, серые перья его крыльев всегда в идеальном состоянии, а самая простая, но в то же время выглядящая весьма внушительно броня юных стражей и вовсе придавала ему вид настоящего победителя... Но Си Брайн уже давно заметила, что чем старше он становился, тем неприятней делалось его лицо. У его волевого лица с твёрдым подбородком было выражение настоящего пройдохи, твёрдо знавшего, чего он хочет от этой жизни. Не внушала доверия и метка на его плече - несколько нарочито острое копыто, рассекающее завитушки - порывы ветра. Си Брайн прекрасно догадывалась, что учиться мастерству королевского стража он пошёл далеко не из-за своей всеобъемлющей преданности принцессам. Как истинный хитрец, всегда твёрдо знавший, чего он хочет, он быстро разгадал всю непыльность и почётность данной должности. И Си Брайн такой под8од к жизни не нравился в корне.
Однако, как она убедилась, убеждать Хэнди в неправильности тех или иных действий Винд Уокера было бы бесполезно. Она была буквально одержима собственным сыном. Всё, что бы он ни делал, трактовалось ей как априори правильное, нужное и благородное, всё в нём казалось ей идеальным. Это была слепая, беззаветная материнская любовь. И Си Брайн просто чувствовала себя не вправе упрекать свою подругу за это. В конце концов, это её выбор. За одно только она была благодарна Хэнди безмерно - за то, что она не стала сватать её с Винд Уокером, хотя такие мысли порой проскальзывали у неё. Но эту глупую идею Си Брайн не слышала уже весьма долгое время.
- Может, как лучше хотели? - предположила Си Брайн и, чуть подумав, решила несколько ублажить влюблённую в сына мать. - Ты ведь знаешь, Винди и так всех бы их сделал.
В тот же миг голубые глаза Хэнди Уокер даже заблестели ещё ярче - так, словно бы эти слова подарили ей пару дополнительных крыльев за спиной.
- Это да. Ох, Винди, Винди... всегда говорила ему, что он слишком требователен к себе! Ан нет - всё ему хочется достичь идеала во всём... Клауди был бы так горд за сына, а ведь Винди так хочет быть на него похожим...
Услышав ещё одно знакомое имя, Си Брайн прикрыла глаза. Ещё одна больная мозоль - муж Хэнди, Клауд Уокер. Пожалуй, никто, кроме самой Хэнди, не знал, что именно с ним случилось, и как так вышло, что беременная Хэнди осталась без мужа, - но Хэнди не спешила раскрывать историю его исчезновения перед кем бы то ни было. Си Брайн даже порой делила её знакомых и друзей на группы - по признаку того, какую именно легенду о Клауд Уокере они услышали. Одним Хэнди сказала, что он погиб в результате несчастного случая. Другим - что его убили в Аравии, где вечно шла война. Третьим - что он был вынужден уйти по причинам, которые она не может раскрыть и по сей день. Четвёртым - что его зарезали бандиты. Какую именно легенду услышал в своё время Винд Уокер, Си Брайн не знала. А ей, в результате стечения различных обстоятельств, довелось услышать несколько. Одного она не понимала - зачем Хэнди это может быть нужно? Все знали, что она говорит неправду, а она, зная о таком отношении, даже не пыталась отстоять свою правоту. Но почему? Не может? Понимает, что ей нечем крыть?
Нет. Скорее всего, она считает себя выше этих дрязг. И, как порой казалось Си Брайн, Хэнди Уокер сама искренне верила в то, что говорила. Думая лишь об этом, девушка многозначительно повертела шваброй и решила не дать Хэнди Уокер спеть очередную оду своим не аамому приятному сыну и, судя по всему, просто сбежавшему мужу:
- Ладно, Хэнди. Давай мыть дальше, а то мы так до обеда не закончим.
В ответ Хэнди Уокер лишь пожала плечами и снова взялась за швабру. Солнце уже почти полностью поднялось из-за горизонта, и тускло-белый свет сменялся приятным, жёлтым. Пробуждалась и сама природа - из леса неподалёку доносилось пение птиц, а животные в маленьком внутреннем дворике неподалёку от зала тоже начали пробуждаться от сна. Всё словно бы немо свидетельствовало о том, что день будет на редкость тёплым и хорошим. Да и с чего ему таким бы не было быть? Середина лета, плавно перетекающая в его окончание, - определённо, приятное время.

Молитва проповедника, чей голос был многократно усилен магией, казалось, не замолкала уже как минимум минут пять. Девочка была ещё слишком мала, чтобы понять, о чём именно он говорил нараспев, почти что пел, - но, глядя на своих мать и сестру, стоявших на коленях в центре дома, прямо на земле, на их постоянно движущиеся губы и на руки с длинными, тонкими пальцами, повёрнутые ладонями к лицу, она интуитивно догадывалась, что это - некие серьёзные вещи, которые она, как она же сама и была уверена, обязательно узнает, когда станет старше. Девочка была мала - совсем мала, чтобы даже носить чадру, закрывающую всё лицо. На её голову лишь была наброшена старая тускло-красная шаль, а длинное, потрёпанное, тёмное платье явно перешло ей в наследство от старшей сестры, давно из него выросшей. Она выглядела бы самым обычным дитя, но и её глаза - большие, раскосые, зелёные глаза с узкими хищными зрачками, такие же, как и у сестры, и у матери, и её руки с длинными, не по возрасту, пальцами, выдавали в ней самого настоящего аравийского мага.
Воззвание к предкам затихло так же внезапно, как и началось. В тот же миг мать девочки, закутанная во всё чёрное так, что были видны лишь её глаза, отошла в сторону, а старшая сестра уверенно пошла к двери, на которой висел скимитар - острый, сияющий, кривой клинок. В отличие от матери, девушка не прятала своего лица совершенно. Короткие чёрные волосы были некогда грубо обрублены чем-то острым, взгляд её красивых зелёных глаз был насторожен, а на её круглом лице около её кажущегося несколько большеватым носа появились ранние морщины - и совсем не от того, что она часто улыбалась. Одета она была в короткую куртку песчаного цвета, перетянутую широким тканевым бордовым поясом и широкие же штаны, а её руки и ноги были замотаны в нечто, больше всего напоминающее бинты, ставшие фактически одного цвета с песком. На ногах же у неё были высокие сапоги - удобная, но более подходящая мужчинам обувь. Она выглядела намного старше своих лет, и лишь нежная, девичья кожа выдавала то, что ей всё-таки нет и двадцати. Было видно, что повзрослеть ей пришлось очень рано.
Уверенным жестом девушка потянулась к своему оружию. И в тот же миг младшая сестра словно бы выпала из оцепенения. Подбежав к своей сестре, девочка крепко вцепилась в её штанину и спросила:
- Миси... а ты можешь сегодня остаться со мной?
В ответ старшая сестра лишь слабо улыбнулась. Всё-таки Рияда, её младшая сестра, как ни старалась, так и то ли не смогла, то ли не захотела в силу каких-то своих детских причин запоминать её полное имя - Ясира. Но не сказать, что саму Ясиру это огорчало. Даже наоборот - это простое, детское, наивное "Миси!" каждый раз словно бы придавало ей сил и было чуть ли не единственной причиной для неё жить и двигаться дальше. Только ради сестры Ясира так до сих пор и не применила "абсолютное оружие" - знала, что не сможет ни покинуть её, ни забрать её с собой за грань. Непримиримый боец, сильный, яростный воин, Ясира много раз рисковала собой, врываясь в самое пекло битвы, - и нередко её участие становилось переломным моментом в пользу аравийцев. Так было и в прошлый раз, когда аравийцвами был разбит крупный эквестрийский отряд, прорывавшийся к столице Аравии - городу Нур. Достаточно крупная потер для эквестрийцев... равно как и выгодный момент для аравийцев, чтобы поставить под свой контроль ту базу, с которой они и выдвинулись. Именно нападение на неё сегодня и входило в планы Ясиры. Но уйти просто так, не успокоив сестрёнку, она не могла. Закрепив на себе перевязь со скимитаром, Ясира присела перед Риядой на корточки и тихо сказала:
- Я бы очень хотела остаться с тобой, Ри. Я давно обещаю тебе это, но... я не могу. Отступники продрлжают нападать на нас. Если я не встану на их пути, то не будет никого - ни нашего короля, ни мамы, ни папы, ни даже тебя...
От этих слов Рияда даже вздрогнула. Пока что она не могла представить себе мир без себя самой, но почему-то в этом ей виделось что-то неправильное, такое, как быть не должно ни в коем разе. Слова Ясиры очень напугали её. И в тот же миг из глаза девочки потекла слеза. Рияда плакала тихо, беззвучно, - давным-давно, как ей это казалось, Ясира приучила её плакать так, чтобы об этом не знал никто, кроме неё самой...
- Не плачь, Ри! - поспешно добавила Ясира, решив, что, пожалуй, несколько сгустила краски. - Пока я здесь, ни один отступник не доберётся до нас. Клянусь самими нашими предками, я буду сражаться до последнего вздоха и не успокоюсь, пока кто-нибудь из наших, - не важно, я это буду или не я, - не принесёт в Нур головы эквестрийских принцесс, оставив их на съедение мухам.
Лишь представив это, Рияда даже хихикнула, утирая слёзы. Она никогда не видела эквестрийских принцесс, но, судя по рассказам взрослых, это были две глупые, отвратительные, жадные до власти женщины. Да, пожалуй, другой участи они просто не заслуживали. Воодушевлённая этим, Рияда даже махнула сжатой в кулачок рукой - словно бы в ней был скимитар:
- А я... а я когда вырасту, я тоже их бить буду! И так... и вот так... а ещё вот как!
- Тихо, - мягко сказала Ясира. - Уверяю тебя, когда ты вырастешь, отступники останутся лишь на страницах истории. И мы будем жить так, как жили долгие годы до них.
В ответ Рияда лишь воодушевлённо кивнула. Она хотела было уйти, но с губ её сорвался несколько неожиданный вопрос:
- Миси... а ты обещаешь вернуться?
К тому моменту, как это прозвучало, Ясира уже успела выпрямиться, открыть дверь и почти что сделала шаг вперёд, в предрассветную дымку. Но слова сестры заставили её обернуться в тот же миг. Пристально посмотрев ей в глаза, она тихо сказала:
- Не обещаю, Ри. Клянусь.
Двое - женщина и маленькая девочка смотрели вслед уходившей Ясире, чей силуэт словно бы таял в предрассветной дымке. С каждым её шагом её фигура словно бы теряла цвета, а потом уже - и очертания. Так было всегда, так было почти что каждую неделю. Короткие, радостные моменты встречи, - и горечь очередной разлуки, которая вполне могла бы растянуться до самого момента прихода в Сады Праведников. Но в тот момент Рияда совсем не думала об этом. Она знала, что её сестра, её Миси, обязательно вернётся. В конце концов, кто даст обещание, поклявшись своими предками, чтобы его взять и нарушить в одночасье?

Утренний лёд

Он выглядел как самый настоящий восточный варвар, дикий и непредсказуемый. Грязно-белый тюрбан идеально скрывал его волосы, а его широкие концы были небрежно обмотаны вокруг шеи и свисали с его плеч, чуть покачиваясь в утреннем бризе. Его лицо нельзя было никак назвать дружелюбным - тяжёлый взгляд хищных зелёных глаз, густые брови, почти что сросшиеся в одну, короткий, широкий, крючкообразный нос с подрагивающими от некоего возбуждения ноздрями, небритость и волевой, почти что идеально квадратной формы подбородок. Рукава короткого, до середины бедра, халата были порваны в лохмотья, а слишком длинные даже для мага пальцы крепко сжимали старый, явно повидавший не один бой, зазубренный и щербатый скимитар. Широкие штаны, заправленные в старые, потрескавшиеся, но выглядящие невероятно удобными сапоги, всё, кроме тюрбана, песчаного цвета... И перевязь с огромным количеством джамбий - аравийских ножей - через всю грудь. Весь его вид показывал, что он - злой и непримиримый воин, готовый идти до конца... равно как и вести за собой до конца любого, кто встал бы на его сторону.
И таких было, как ни парадоксально очень много. По улицам Нура в одном лишо направлении - к дворцу аравийского короля - стягивались его многочисленные сторонники. Маги и самые обычные аравийцы, не все из еоторых прятали лица, даже представители этого странного, но яркого народа с их кажущимися такими неестественными розовыми, синими, зелёными, сиреневыми волосами, все как один одетые в пёстрые одежды и все как один контрастирующие с остальными аравийцами и одетыми, и окрашенными в оттенки песков... Но всех их объединяла одна-единственная великая цель, которой они ждали долгие годы и ради которой они были готовы отдать свою жизнь. Пожалуй, даже они джали слишком долго. Но теперь момент настал. Теперь они были самой настоящей армией, способной потягаться даже с армией самого короля.
Однако даже сейчас они вынуждены были ждать. То, что должно было грянуть, не предназначалось для них. Пока что.
- Приветствую, Абу Ихсан, - с уважением сказал один аравиец, уже готовясь броситься лидеру в ноги. Но тот в ответ лишь слабо улыбнулся, обнажив свои клыки - характерную особенность способных есть одно лишь мясо каркаданнов.
- Просто Ихсан, - тихо ответил он. Еле уловимым движением свободной руки он дал своим сторонникам сигнал следовать за ним - ко дворцу короля, так, чтобы они оказались к нему вплотную, по сути, блокируя его. И его сподвижники подчинились его приказу. Со всех сторон они окружили дворец - роскошное, высокое здание с резными куполами и изящными башнями, находящееся в самом сердце Нура. Но Ихсана в тот момент не волновала его красота. Осмотревшись по сторонам, он коротко и тихо приказал своим спутникам:
- Ждите.
С одним лишь этим простым словом он резко махнул свободной рукой, сотворив мощную магическую волну, вышибившую дубовую дверь в одночасье. С диким грохотом дверь отлетела куда-то вперёд, в скрывавшийся за ней коридор. Но в тот момент Ихсана её участь волновала меньше всего. Мысленно попросив у своих спутников прощения за то, что, возможно, им придётся стать свидетелями того, как он потерпит поражение, он пошёл вперёд по коридору, размышляя лишь о том, что его ждёт, и от чего его отделяет лишь этот светлый коридор с высокими окнами и стенами, изрисованными диковинной аравийской вязью.
Он мог бы, конечно, сделать так, чтобы стать победителем наверняка. Он мог бы вести за собой свою армию и дальше, во дворец, а далее - и в тронный зал, где сотни, а то и тысячи его сподвижников просто бы разорвали короля Аравии в клочья в одночасье. Но Ихсан чувствовал себя так, что просто не вправе так делать. Да и с другой стороны, толпу проще дезориентировать, проще так или иначе поставить под свой контроль. Ихсан совершенно не хотел подвергать их опасности и потому твёрдо решил для себя: это его бой. Его и только его. Одержит победу или проиграет королю он только в одиночку.
Шаги гулко отдавались в коридоре, а свет утреннего солнца казался нестерпимо ярким. Ихсан не знал, сколько он уже идёт, равно как и сколько ему осталось. Бесконечные коридоры, лестницы, этажи... Одно он знал точно: что идёт в правильном направлении. Этот дворец он знал лишь по рассказам своего отца, такого же проповедника, как и сам Ихсан, - и смутно помнил по одному-единственному собственному посещению. Но его прекрасная память не могла его так глупо подвести. Он был уверен: тронный зал - прямо перед ним. Прямо за этой плотной вуалью.
Ихсан мог бы разнести в клочья и вуаль. Но в этот раз он решил этого не делать. Он пришёл сюда сражаться, но не рушить всё подряд. Осторожно отодвинув вуаль, он вошёл в тронный зал - и тут же быстро осмотрелся, словно бы желая оценить обстановку.
Поколения аравийских королей из самых разных династий, определённо, любили роскошь - но ничего вычурного во дворце не было. Небольшой фонтан и искусственные ручьи у противоположной стены, высокий куполообразный потолок, колонны, украшенные вязью, - всё синее на болезненно-белом, впрочем, кажущемся серым в лучах утреннего солнца... Но самым роскошным, пожалуй, тут был трон. Высокий, с длинной спинкой и мягкой подушкой на сиденье, отлитый из чистого золотаи с кожаными подлокотниками, он смотрелся по меньшей мере богато. А на троне - как и ожидал Ихсан - сидел он. Тот, ради кого он и шёл сюда.
- Итак, Ихсан аль-Асвад, ты всё-таки пришёл сюда, - уверенно, словно бы всё было так, как оно и должно было быть всегда, сказал Абу Дахи, король Аравии. Ничто не выдавало в нём бывалого, опытного воина, - он выглядел в лучшем случае как добрый дядюшка, которому хотелось просто рассказать о своих бедах и довериться. Но Ихсан знал, насколько же обманчива эта наружность. Под своим длинным коричневым халатом, даже не подпоясанным, король всегда прятал скимитар - на случай покушения или бунта, равно как и чтобы усмирять особо строптивых приближённых. И, глядя на идущего к нему короля, Ихсан невольно вспоминал все те истории, что он о нём слышал. Как он магией заставил пленных эквестрийцев обезглавить самих себя, как выдернул у одной из своих жён матку с плодом её измены с некоим вельможей и заставил её это съесть, магией поддерживая в ней жизнь, как жестоко расправился со всеми своими дочерьми - просто потому, что ему нужен был наследник, а не наследница... Нет, пожалуй, располагающая внешность Абу Дахи могла обмануть лишь того, кто увидел бы его впервые.
- Дворец заблокирован, Дахи, - произнёс Ихсан, не сводя глаз с короля и без сомнений отбросив уважительное обращение. - Тебе проще будет сейчас играть по моим правилам. Потому как мы везде. Мы найдём тебя, куда бы ты ни сбежал.

Король в ответ лишь склонил голову, словно бы оценивая ситуацию. Не было никаких причин не верить Ихсану - он никогда не стал бы врать. Одно лишь удивляло - как же быстро он сколотил себе армию! Начав как проповедник, по большей части - странствующий, он занимался тем, что продвигал и внедрял в головы аравийцев несколько странные, отчасти даже отступнические идеи, ссылаясь якобы на Свод - книгу, написанную теми, кто много лет назад и основал Аравию, а сейчас - ждал всех на суде в Садах Праведников. Ихсан говорил, что значение фразы "Смерть превыше жизни", известной каждому аравийцу, изначально было не таким, а "абсолютное оружие" - грех намного хуже отступничества. Пожалуй, никто кроме него не смог бы продвигать такие идеи, ни у кого бы просто не хватило смелости. Но Ихсан, равно как и все Асвады, был не из тех, кого можно было бы легко запугать. Абу Дахи решил оставить его в покое - пусть себе и дальше двигает свои странные идеи и интерпретации Свода.
И вот теперь выяснились все масштабы содеянного. За спиной у Ихсана - огромная армия, видящая в нём своего если не бога, то того, кто к нему максимально близок. И, как прекрасно понимал Абу Дахи, битвы один на один не миновать. Всё равно армия Ихсана отыщет его, куда бы он ни отправился. Да и более того - он знал, что многие из его укрытий известны Ихсану, а многие его сторонники уже давным-давно перешли на сторону бывшего проповедника. Это просто должно было случиться. Этого не миновать.
- Именно поэтому я и не буду никуда убегать, - согласился король. - Но ты можешь найти не всех, Ихсан. Разве я не прав? А ведь ты бы так хотел найти кое-кого определённого... а, точнее, определённую. Не так ли?
На мгновение Ихсану показалось, что прохладный после ночи воздух стал ещё холоднее. Испытывая непреодолимое желание закутаться поплотнее в свой короткий халат, он стоял совершенно неподвижно. Он знал, о ком идёт речь. Но он решил попытаться сохранить хорошую мину при плохой игре.
- О чём ты?
В ответ Абу Дахи лишь вскинул брови:
- Не строй из себя наивного глупца, Ихсан. Мы оба знаем, кто она. Милое дитя с золотыми глазами, ставшее тебе почти что новой семьёй, которую ты так хотел...
Возможно, Абу Дахи добавил и нечто ещё - но более Ихсан не мог его слышать. Своей памятью и чувствами он был в тех самых днях, кажущихся ему сейчас такими далёкими и такими близкими в то же время...

... Этот запах, определённо, ни с чем нельзя было спутать. Так пахли только смерть и беда. Пахла горелым деревом, расплавленным железом, раскалёнными камнями - и горелой плотью. Чужое горе, казалось, витало в самом воздухе над тем, что осталось от некогда хорошо охраняемой базы эквестрийцев. Лишь груда головёшек, всё ещё искрящихся от магии и огня, какие-то железные балки - и раскиданные повсюду камни песчаного цвета, некогда составлявшие стены базы. Выжить в этом аду, определённо, не мог никто.
Раз за разом Ихсан корил себя за это. Корил за то, что не мог спасти всех от "абсолютного оружия", губительное воздействие которого каркаданны усиливали чем могли. Они вешали себе на пояс сосуды с жидкостями, способными загореться от одной лишь магической искры, а в одежду вшивали куски металла, вгрызавшиеся в плоть тех, кому не посчастливилось оказаться поблизости, и кого "абсолютное оружие" по счастливой случайности не убило. Так случилось и в этот раз. Некто, прикинувшись разносчиком прессы и скрыв свою возможность пользоваться магией, проник на базу, - лишь для того, чтобы разнести себя в клочья в самом её сердце. И вот теперь от базы не осталось ничего. Лишь груда камней - и трупы. Ихсан был совершенно уверен в том, что спастись не удалось никому.
Печально покачав головой, он отвернулся от скорбного зрелища. Как бы он хотел иметь шанс предотвращать подобные случаи в принципе! Но он был не всесилен. А эквестрийцы, скорее всего, никогда бы не приняли его. Он для них - такой же враг, как и этот, разорвавший себя на куски... кем бы он ни был. Думая лишь об этом, Ихсан собрался было уходить, - но в тот же миг до его ушей донёсся тихий, тонкий голосок, звучавший из-под камней:
- Папа, папа! Ну папочка, ну вставай! Пойдём отсюда, ну пожалуйста, ну папа...
Ихсан насторожился. Ловушка? А, впрочем, вряд ли. Эти так называемые борцы за освобождение Аравии не настолько хитры, чтобы минировать ещё и руины. Не в их это было стиле. Думая лишь об этом, Ихсан шёл на звук доносившегося до его ушей тонкого голоса, звучавшего от груды камней неподалёку. Сомнений не было - кто бы ни говорил, он под ними. В тот же момент Ихсан прикрыл глаза, сосредатачиваясь, - и, ухватив заклинанием все камни сразу, резко приподнял их и, заставив отлететь чуть поодаль, опустил их на песок.
Увиденное же заставило его легко улыбнуться от особой, горькой радости. Самоубийца забрал за собой не всех. По какой-то счастливой иронии обрушившиеся камни упали в форме треугольной крыши дома, фактически не задев её, - маленькую девочку-мага, на вид лет шести. В её золотистых глазах стояли слёзы, на нежной коже были видны порезы, а белые волосы, некогда завязанные в хвост, были растрёпаны взрывом. Девочка тщетно пыталась разбудить от смерти, судя по всему, своего отца, - но Ихсан прекрасно понимал, что уже ему не помочь. Явно находясь в шоке, девочка видела лишь его лицо, не пострадавшее от взрыва. Нижней половины туловища у его трупа и вовсе не было, а вся верхняя обгорела так, что невозможно даже было сказать, был ли это маг, крылатый или земной.
- Папочка, проснись, пожалуйста! - в отчаянии кричала девочка, занося руку явно для того, чтобы ударить его по щеке, - но в тот же миг она остановила себя. А Ихсан же решил, что более подходящего момента для того, чтобы заявить о себе, у него не будет.

- Папа не проснётся, - как можно мягче сказал он, не сводя с девочки глаз.
В тот же миг золотистые глаза девочки уставились на него, а сама девочка даже всхлипнула. Она явно боялась. Судя по тому, что она жила на военной базе, она так или иначе видела или слышала всё то плохое, что делали подданные Абу Дахи. Следовало как можно скорее развенчать негативные стереотипы о себе самом.
Понимая, что маленькой девочке он кажется просто огромным, Ихсан подошёл чуть ближе и присел перед ней на корточки, - так, чтобы его лицо оказалось почти что на одном уровне с её лицом. Глядя ей пристально в глаза, он всё так же мягко сказал:
- Не бойся. Я не причиню тебе зла.
Девочка всхлипнула в очередной раз - но в тот же миг успокоилась. Вытерев слёзы кулаком, совсем не девичьим жестом, она некоторое время сидела на трупе своего отца с совершенно отсутствующим видом, а затем тихо, с недетской обречённостью спросила:
- Вы сделаете мне больно, да, дядя? Как тот дядя сделал больно папе, так, что он не просыпается...
- Нет, - уверенно сказал Ихсан. - Тот дядя был порождением зла. Он был слеп, и не знал, что творит. Я же никогда не причиню тебе боль.
Девочка снова всхлипнула - но так и не заплакала:
- А мой папа... когда он проснётся? Он всегда просыпался, когда я его будила, а теперь...
Она печально замолчала - совсем как взрослая, на чью долю выпало немало испытаний. А Ихсан в ответ лишь склонил голову. Как бывший проповедник, он много знал о смерти. Он с охотой делился этими знаниями со всеми, кто готов был его выслушать, - вне зависимости, на молитве, на проповеди или же в его свободное время. Но эта девочка слишком мала, чтобы знать о таком. Более того - она эквестрийка. У них совершенно другое мировоззрение. Пожалуй, неприглядную правду, которую было бы сложно принять так сразу, тем более, маленькому ребёнку, стоило завуалировать...
- Папа не проснётся, - повторил Ихсан. - Тот дядя, он... он действительно сделал ему очень больно. Но теперь этого нет. Там, где теперь твой папа, нет ни боли, ни горечи, ни страха, ни даже войны... Твой папа заслужил это сполна. В Садах Праведников намного лучше, чем здесь. Здесь осталось лишь его тело, которое ему более не нужно. Сам же папа теперь далеко. Но знай, что он всегда будет рядом и в нужный момент всегда протянет тебе руку помощи.
Девочка заинтересованно глянула на Ихсана:
- А где такие сады? Я никогда там не была...
- И не надо туда стремиться раньше времени. Мы все там будем, все встретим тех, кто нам дорог... но ускорять добровольно своё попадание в них - одна из страшнейших ошибок. Так поступают лишь те, кто глуп и слеп. И таким точно туда не попасть. Вместо этого их ждёт... давай скажем так, им просто будет очень плохо и страшно.
- Как мне сейчас? - спросила девочка и грустно улыбнулась. Но в ответ Ихсан лишь провёл самыми кончиками своих длинных пальцев по её щеке.
- Хуже. Намного хуже.
Девочка в ответ лишь кивнула, не зная, как продолжить разговор. Слова незнакомца вселяли в неё некую уверенность и даже нечто похожее на... теплоту. Такую, какую она чувствовала лишь со своим папой...
- Меня зовут Ихсан, - представился её собеседник. - А тебя?
Девочка опять вздрогнула. Мощный взрыв словно бы выбил у неё из головы абсолютно всё. Она точно помнила, что у неё было некое длинное, красивое имя, гордость что её самой, что её родителей... но сейчас от него в памяти остался лишь крохотный кусочек. Всё остальное словно бы было разрушено тем самым взрывом.
- М... Муни...
- Очень приятно, Муни, - улыбнулся ей Ихсан и положил ей обе руки на плечи. - Я так понимаю, тебе некуда идти?
- Д... да... - снова всхлипнула девочка. И в тот же миг Ихсан крепко прижал её к себе, поглаживая по спине:
- Я живу один, - пустился он в объяснения. - У меня много друзей, у них есть дети, такие же, как и ты сама, но... в своём доме я совершенно один. Я обещаю, я буду заботиться и воспитывать тебя так же, как это делал твой папа, чьё тело мы обязательно вместе предадим земле. Только ты...
Договорить Ихсан не успел. В тот же миг Муни крепко, насколько ей позволяли её короткие, детские ручки, обняла его и вжалась лицом в его одежду, немо выражая своё согласие пойти за ним, куда бы он её ни позвал.
Она так и не смогла вспомнить своё полное имя, равно как и до конца открыться Ихсану. Всё то время, что они были вместе, она так и оставалась в глубине души всё той же испуганной, но открытой девочкой, не побоявшейся довериться незнакомцу и пойти за ним как за своим новым отцом. Но тогда, на развалинах базы, грядущее совершенно не имело значения. Было только настоящее - и были лишь Ихсан и Муни, обнимающиеся на базе так, словно бы были давно потерявшими, но всё-таки нашедшими друг друга членами одной дружной семьи.

Для отца Муни, бывшего, судя по всему, эквестрийским послом, Ихсан выбрал место на одном из отдалённых кладбищ Нура - таком, куда бы точно не добрались подданные короля, чтобы разрушить могилу того, кого считали отступником. Ихсан сделал всё, чтобы и без того тягостный момент не стал для его приёмной дочери ещё хуже. Без неё он высвободил останки от обломков, обернул их в саван по обычаю аравийцев и положил саван с телом в сделанный его сподвижниками деревянный гроб - по обычаю эквестрийцев. На похоронах, на которые не пришёл никто, кроме Ихсана, пары его самых близких соратников, и Муни, гроб так и не открыли - чтобы не травмировать и без того много пережившую девочку. Но сейчас Ихсан и Муни остались одни у свежей могилы, засыпанной землёй и песком, с самой простой, безымянной плитой.
- Значит, мой папа... умер? - нерешительно спросила Муни. Новое слово казалось ей невероятно чуждым и неправильным. До этого она если и слышала его, то вряд ли в полной мере осознавала, что оно значит. И вот теперь смерть подобралась к ней до безумия близко, забрав, судя по всему, её единственного родственника.
- Да, - тихо ответил Ихсан. - Теперь он в лучшем мире. И ты, после того, как проживёшь свою долгую и счастливую жизнь, через много лет, увидишь его. Не сомневаюсь, он будет тобой гордиться.
Муни промолчала. Столько вопросов ей хотелось задать своему приёмному отцу - и она никак не могла решить, какой из них озвучить первым. Всё-таки, она всё ещё побаивалась Ихсана, а его друзья, несмотря на все его заверения о том, насколько они надёжны и добры, и вовсе вызвали у неё подозрения. Но всё-таки она решила пересилить себя:
- Ихсан, а... а почему аравийцы так поступают? Почему они такие злые? За... за что они убили папу?
Ихсан тяжело вздохнул. Вот они и подошли к этой теме - той самой, которая фактически стала смыслом его жизни, но в которую он пока что Муни посвящать не хотел. Точнее, Муни сама его подвела. И, по всей видимости, сейчас стоит бть максимально откровенным. Дети чувствуют ложь прекрасно и, расскажи он ей неправду, она более никогда не сможет ему доверять. И потому ему ничего не оставалось, кроме как пуститься в объяснения:
- Они не злые, Муни. Они просто заблуждаются. На самом деле, нет злых людей, и я всегда в это свято верил. Есть те, кому внушили эту злобу, кто ведёт себя так из-за отчаяния, кто верит, что так изменит мир... Причины разные. Но путь они избрали для себя один - самый неверный.
Выдержав паузу, Ихсан обернулся и посмотрел куда-то вдаль - туда, где виднелись ворота кладбища. Чёрные аравийские флаги с зелёной эмблемой - национальным цветом Аравии - были и там. И один из них реял прямо над воротами - самый большой, выцветший и рваный от старости.
- Смерть превыше жизни... - протянул Ихсан девиз всех аравийцев, вязью написанный по кругу на каждом флаге, - фразу, которую в Аравии не знали разве что только в первые секунды жизни, ибо потом она для всех становилась вечным спутником.
Муни вздрогнула. Она тоже слышала этот девиз, равно как и уже знала, как читается эта фраза по-аравийски. Но не сказать, что ей нравилась эта фраза. От неё буквально веяло неприкрытой враждебностью, острой, как клинок аравийского скимитара.
- Эту фразу, - вернул её в реальность голос Ихсана, - многие трактуют в корне неверно. Видишь ли, Муни, она никогда не была и не должна была быть призывом к самоубийству и убийству тех, кто ни в чём не виноват. Самоубийсто по Своду - огромная ошибка, за которую нет прощения, и не важно, во имя чего ты это делаешь. Это просто запрещено. Этого не должно быть. А "Смерть превыше жизни" изначально значило лишь одно - живи и помни, что тебе предстоит переход в лучший мир. Живи так, чтобы заслужить именно его, а не вечные страдания и наказание за твою же собственную глупость. Живи так, чтобы предкам не было стыдно за тебя, и чтобы они пустили тебя к себе, когда пробьёт твой час, приближать который ты не имеешь права. Так эта фраза трактуется в своде. Значение "убей себя и всех вокруг" к ней приписали уже намного позже.
Покачав головой, Муни внимательно посмотрела на Ихсана. Объяснение было запутанным, но одно стало ей понятно - девиз, которого она даже отчасти боялась, никогда не был злым, а по-злому его трактуют лишь те, кто зол сам по себе. Не сказать, что ей стало легче от этого осознания. Но одно точно изменилось - теперь для неё всё более-менее стояло на своих местах. Медленно облизнувшись, Муни осторожно коснулась своей рукой руки Ихсана:
- Ихсан... давай пойдём домой?

С тех кажущимися такими далёкими дней прошёл почти что год, за который Муни и Ихсан фактически стали семьёй. Несмотря на то, что она так и не могла назвать его отцом, - всё также звала его по имени, - они были достаточно близки, чтобы выглядеть как самые обычные отец и дочь для всех, кто их знал. Ихсан оказался прав в своё время, - Муни действительно было шесть лет, а несколько месяцев назад они в узком кругу отпраздновали её седьмой день рождения. Но чем дольше Ихсан с ней жил, тем отчётливее понимал: всё-таки Муни - не аравийский ребёнок. Аравийцы с детства чтили своих родителей, и воспротивиться им было бы в их понимании величайшей ошибкой. Муни же была не такой. Чем старше она становилась, тем больше у неё было претензий к Ихсану. Сначала - на уровне просто вопросов: почему у меня больше нет яркой одежды, почему я вынуждена прятать лицо, почему я должна скрывать ото всех, что я из Эквестрии. На всё Ихсан отвечал лишь одно - что это ради её же собственной безопасности. Что от этого всего они откажутся, лишь только её магия окрепнет. Желая ускорить наступление этого момента, Ихсан усиленно тренировал Муни, обучая её не только телекинезу, но и простейшим боевым заклинаниям - достаточным для того, чтобы ребёнок мог постоять за себя в небольшой стычке. Но и это перестало ей нравиться, хотя вначале и было встречено с энтузиазмом, - она считала, что Ихсан слишком требователен к ней. И вот теперь в её душе поселилась новая обида. Только несколько часов назад Муни видела весело играющих на улице ребятишек - и поняла одну простую истину. У неё самой никогда не было такого. Всем её обществом были Ихсан и его многочисленные взрослые друзья, то и дело заглядывавшие к нему домой. Но с ними невозможно было обсудить то, что так волновало Муни, она понимала, что они её не воспримут всерьёз, что они в первую очередь видят в ней ребёнка, а потом уже - её переживания... И потому она, сидя за столом в кухне дома Ихсана, спросила напрямую:
- Ихсан, а почему ты не даёшь мне завести друзей?
Ихсан отвлёкся от вытирания глиняной посуды, оставшейся после ужина и искоса глянул на Муни. От его слуха не укрылось то, с какой претензией это звучало. Но он решил попытаться сгладить конфликт:
- Всё ради твоей же безопасности, Муни. Помни, что я тебе рассказывал про нашу страну. Страна у нас хорошая, но, к сожалению, пока что ослеплённая своей злобой. Злобой на эквестрийцев.
- Но это же дети! - в отчаянии выпалила Муни. - Такие же, как я! Почему мне нельзя играть с ними?
- Не забывай, - вздохнул Ихсан, - что у детей есть родители. Которые вполне могут быть злы на эквестрийцев. Я не хочу, чтобы тебя убили, Муни. Я лишь хочу тебя защитить.
Но Муни в тот момент не могла слышать его доводов. Давняя обида, накопленная за всё то время, что прошло со дня смерти её отца, вырвалась наружу. Она чувствовала себя обделённой во всём. Аравиец лишил её родного папы - любящего, доброго и понимающего. А другой излишне подозрительный аравиец сейчас просто лишает её счастья, простых детских радостей! В этом всём было однозначно что-то неправильное, такое, с чем Муни мириться просто не хотела. И потому она с уверенностью сказала:
- Почему ты так плохо о них думаешь, Ихсан? Вдруг они хорошие?
- Я живу тут с рождения, - отрезал Ихсан. - Я знаю, кто такие аравийцы, и какими они могут стать, если поймут, что их ничто не останавливает. Именно поэтому я так хочу изменить ситуацию в самой стране.
Муни сжала ручки в кулачки:
- Из-за твоих планов страдаю я! Ты чего-то боишься, а я сижу дома взаперти и вижу только взрослых! Несправедливо...
Ихсан молчал. Не потому, что ему было нечем крыть, - он просто хотел дождаться, пока Муни успокоится. Это случалось уже не в первый раз, но в первый раз она винила его в своих бедах. И тут неожиданно Муни, совершенно по-взрослому вздохнув, произнесла:
- Лучше бы я умерла с папой, чем попала тебе в руки!
Она сказала это, совершенно не думая и желая лишь задеть Ихсана. И ей это прекрасно удалось. От бессильной злобы Ихсан чуть было не уронил тарелку, которую держал в руках. В этот раз ей удалось вывести его из себя. На мгновение в его глазах стальным отблеском сверкнула злоба, а на пальцах даже появилась бледно-зелёная рябь пассивной магии - верный признак того, что он разозлён до предела.
- Не смей так говорить! - обернувшись, рявкнул Ихсан.
Муни чуть было не упала со стула. До этого момента она никогда не видела Ихсана таким злым. Да и сам Ихсан, по правде говоря, не ожидал от себя ничего такого. Только сейчас он понял, что погорячился. Но и прощать Муни её слова он тоже не собирался. С этими попытками бунта стоило заканчивать раз и навсегда.
- Иди в свою комнату, - уже более спокойным тоном сказал он, правда, сквозь зубы, - и подумай над своим поведением.

Муни больше всего хотелось заплакать, - но показывать Ихсану свою слабость она не хотела совершенно. Сцепив зубы и постаравшись проглотить собственные слёзы и обиду, она фактически моментально вылетела из кухни и пошла вперёд по коридору, думая лишь об одном - она этого просто так не оставит. Слишком уж сильно ей сейчас был поперёк горла Ихсан с его кажущимися ей совершенно не обоснованными страхами. Но ничего. Она найдёт способ доказать ему, что в Аравии не так опасно, как он мог бы подумать. Возможно, даже прямо сейчас. Сейчас он не наблюдает за ней и думает, что она действительно пойдёт в свою комнату. Что же, разубеждать его в этом она не хотела. Пусть верит в это. Но уже вскоре он поверит и в другое - в то, что здесь не так страшно, как ему может показаться. То, что один безумец взорвал себя, унеся за собой и жизнь её отца, казалось ей лишь нелепым совпадением. Сейчас же всё должно стать совершенно по-другому. Думая лишь об этом и уже строя планы, Муни открыла дверь в свою комнату.
Ихсан продолжал мыть посуду, совершая такие привычные, однообразные движения, но мысли его были совсем не об этом. Он всё ещё был зол на Муни... и на себя самого - за то, что так и не смог убедить её в том, что в Аравии вполне может быть опасно. Детская память крайне избирательна, она стирает весь негатив, перекрывая всё плохое новыми, хорошими воспоминаниями, кои Ихсан старался ей дарить как можно больше и чаще. Видимо, смерть отца она если не забыла, то постаралась максимально сгладить в своей памяти, и сейчас это ей казалось лишь несчастным случаем. Но, как никто другой, Ихсан понимал, что Муни не права. В Аравии по меньшей мере опасно, и он отчасти чувствовал себя виноватым за то, что заставляет Муни жить с ним в такой опасной стране. Он бы отправил Муни в Эквестрию без сомнений, - знай он, к кому её отправлять. Как он ни старался, он так и не смог заставить её рассказать хоть что-то про её родных. Такое чувство, что кроме погибшего отца у неё не было совершенно никого... или же и сведения о родных стёрлись из её памяти вместе со взрывом? Оба варианта были безрадостными, но вероятными. Как бы там ни было, Ихсан понимал, что лучше ей быть с ним, тем, кто старался заменить ей семью, чем вернуться в страну, где её, как сироту, скорее всего, ждал бы лишь приют. А уж какими жестокими могут быть дети в приюте, и насколько там непростая жизнь, Ихсан прекрасно знал. И он не хотел обрекать Муни на такую судьбу.
Поставив на полку на стене последнюю тарелку, Ихсан сел за стол, подперев голову рукой. Чем больше он думал о недавнем разговоре, тем отчётливее понимал, что вина лежит по большей части на нём самом. Всё же, Муни - всего лишь ребёнок, маленькое, наивное дитя. А он, Ихсан, - взрослый. Это он должен был объяснить ей, почему она не должна выходить куда бы то ни было без его присутствия, равно как и почему ей не стоит связываться с незнакомцами. Нет, даже не просто объяснить, - заставить её понять простую истину о том, что в Аравии опасно. Что это далеко не военная база и не мирная Эквестрия, где всегда кто-то мог бы прийти и защитить. И запросто может получиться так, что в какой-то момент может стать слишком поздно, - и такой момент обычно случается тогда, когда ты меньше всего его ждёшь.
Он говорил с ней об этом. Он приводил множество примеров, стараясь не вдаваться в излишние кровавые подробности, рассказывал, что движет теми, кто так или иначе готов разнести себя магией в клочья, забирая с собой за грань множество невинных жизней. И, казалось, она понимала его... или лишь делала вид, что понимала? Всё же, эквестрийцы были не такими, как аравийцы. Их эмоции и мысли разгадать было невероятно сложно, равно, как теперь понимал Ихсан, было очень сложно понять, что движет ими. Но он чувствовал на себе огромную вину. Он - бывший проповедник. Тот, кто должен нести истину, вдохновлять, наставлять на правильный путь. И в этот раз он, получается, просто не справился со своими прямыми обязанностями, лишь оттолкнув от себя собственную приёмную дочь. Ту, кто стал ближе к нему, чем все его сподвижники, вместе взятые. И это определённо было неправильно и несправедливо.
Решительно Ихсан встал из-за стола и отодвинул от него табурет. Нет. Сейчас он всё изменит. Сейчас он загладит свою вину. Он помирится с Муни, заверит её, что совершенно не хотел ей зла, и забудет про её опрометчивые слова. Что только ни скажешь в запале, а на фоне того, что Муни пришлось пережить, её вполне можно было бы понять. Сейчас следовало найти путь к примирению - и Ихсан даже знал, какой. Он помнил о том, как Муни нравилось делать что бы то ни было вместе с ним, - но особенно её душа лежала к готовке. Муни пока что не получила свою метку, но к кулинарии у неё всегда была особая страсть. Она очень любила и готовить, и щедро делиться тем, что было ей приготовлено. Ихсану даже порой не стоило вмешиваться - простые блюда она готовила быстро и блестяще. Но особая страсть у неё была к пирогу с шафраном, одному из национальных блюд аравийцев. Ихсан сам учил её готовить такой пирог, и после первого же раза Муни требовала у него раз за разом разрешения приготовить его ещё хоть раз. Но Ихсан не давал ей этого, зная, что будь его воля- она готовила бы его хоть каждый день. Но на приготовление теста требовалось много времени и сил, а шафран был редким и дорогим гостем, которого Ихсан не хотел расточать просто так. Но сейчас, как он понимал, был прекрасный повод его приготовить. Для Муни возможность приготовить её любимый пирог будет действительно много значить.
Думая лишь об этом, Ихсан вышел из коридора и направился в комнату Муни. Он очень боялся, что довёл её до слёз своим поведением по отношению к ней, и порой ему даже казалось, что он слышит её тихий, сдавленный плач, доносящийся из комнаты. Хотя позже и понимал, что это обман слуха, игра его же собственного воображения. Думая лишь об этом, Ихсан пересёк коридор и решительным движением открыл дверь в комнату Муни.
- Муни! - фактически крикнул он ей. - Прости меня, пожалуйста. Я погорячился, я был неправ и...
Ихсан оборвал себя на полуслове, лишь увидев комнату своей приёмной дочери - скудно обставленную, с самой простой кроватью, низким потолком, самыми простыми столом и табуретом и немногочисленной одеждой Муни, висящей на крючках, вбитых в стену. Ничто не изменилось здесь, ничего ни добавилось, ни убавилось. Не было лишь самой Муни. А шторка на окне без стекла, за которым виднелся лишь кусок улицы и соседнего дома, покачивалась в вечернем ветерке. Судя по всему, Муни просто сбежала через окно.
Никогда в жизни Ихсан так не ненавидел себя. В этот раз он действительно всё испортил. Это он толкнул Муни на этот побег, и только ему исправлять содеянное. Да и времени на то, чтобы хотя бы даже созвать своих сторонников, у него не было. Действовать следовало незамедлительно, на счету была каждая секунда. И потому Ихсан твёрдо знал, что сделает.
Он подошёл к вешалке и снял с неё старую шаль, которой Муни покрывала голову от аравийской жары, - и резким движением разорвал её надвое. Когда она найдётся, он купит ей минимум пять новых шалей, всё лишь бы она его простила. Но сейчас эта была вынужденная мера. Держва в каждой руке по обрывку, Ихсан нахмурился, и в тот же миг вокруг его кистей начали образовываться плотные сгустки зелёной магии. Поисковая магия - сложное, быстро рассеивающееся и требующее постоянного контроля заклинание, которое Ихсану до сего дня никогда не доводилось создавать, но в этот раз он был вынужден это сделать. Искать Муни самому в огромном городе не было никакого смысла. А поисковая магия, подобно собаке-ищейке, по остаткам её магической ауры на её вещи просто притянется к тому месту, где бы она сейчас ни находилась. И сбить её со следа было бы просто невозможно.
Ихсан разжал пальцы, лишь только сгустки магии в его руках стали плотными, ярко-зелёного цвета. Куски шали тут же зависли внутри них, словно бы паря над полом, - но долго сгустки на одном месте не задержались. Медленно и плавно они подлетели к открытому окну и выскользнули за него, показывая Ихсану путь Муни. И Ихсан проследовал за ними.

Продвигаясь по почти что опустевшим улицам Нура, Ихсан невероятно жалел об одном - о том, что поисковая магия такая медленная. Ему казалось, он идёт уже минимум час за ними, что время безвозвратно упущено, и что Муни уже могла быть очень и очень далеко, так далеко, что ему придётся проискать её до утра. Да и порой ему казалось, что всё-таки он сделал что-то не так, и он уже давно ходит кругами. Ведь он точно уже где-то видел и этот покинутый дом, растрескавшийся и серый, и эту трещину, расколовшую множество камней на дороге, и даже этот мусор в закутке у обочины... Или же это было лишь обманом его воображения? Такой знакомый ему город сейчас, когда он был разве что не в панике, казался ему совершенно чужим.
Но сгустки магии уверенно двинулись в сторону того самого сдвинутого к обочине мусора. В глубине души боясь самого страшного, что вот сейчас он сдвинет мусор и найдёт под ним мёртвое тело, Ихсан решил не временить. Не отрываясь от поддерживания поисковой магии, он слегка пошевелил пальцами, заставив мусор приподняться, - и даже с облегчением выдохнул, когда понял, что это всего лишь бумага и остатки еды. Но облегчение его было недолговременным. Не долетев до мусора, оба сгустка магии замерли на месте, начав кружиться вокруг друг друга и словно бы немо говоря: именно на этом месте хозяйка заключённых в них вещей была в последний раз.
Ихсан совершенно перестал понимать происходящее. Как такое возможно? В том, что он сделал что-то не так, и его поисковая магия могла ошибиться, Ихсан сильно сомневался. Опытный маг, он не мог ошибиться настолько сильно. Но тогда где же Муни? В последний раз она была именно тут, если судить по поведению поисковой магии. Но теперь магия словно бы потеряла след, что тоже было невозможным. Ихсан даже потряс головой, пытаясь привести свои мысли в порядок, - и посмотрел вниз. Однако в тот же миг его даже прошиб холодный пот, а воздух словно бы стал обжигающе ледяным для него. Прямо под его ногами лежала бусина. Такая знакомая и такая одинокая, тускло поблёскивающая в вечерних сумерках и кажущаяся кроваво-красной. Когда-то, ещё до того, как начались эти претензии, Муни рассказала Ихсану, что браслет из таких бусин подарил ей её отец, и теперь она носила его, не снимая... Но даже не столь из-за сентиментальных соображений. У браслета после взрыва заклинило застёжку, и даже сам Ихсан так и не смог её исправить. Он сидел на её запястье как влитой. И вот теперь, судя по всему, он порвался...
Нет. Не порвался. Порвали. Теперь кусочки мозаики словно бы встали на свои места. Ихсан прекрасно понял, что именно произошло, и как так вышло, что его поисковая магия "потеряла" след его приёмной дочери. Далее отследить её перемещения она бы не смогла никогда - потому что не по чему было следить. Потому что её магия была обрублена. Сбылись самые худшие предположения Ихсана - некто, увидевший гулявшую совершенно одной девочку-эквестрийку, по всей видимости, решил захватить её в плен. Скорее всего, он отрубил ей кисти, чтобы она более никогда не могла воспользоваться магией. Совершенное варварство, но это было куда более эффективным методом борьбы с магами, чем подавляющие магию заклинания, которые всё равно рассеивались со временем. И теперь Ихсан был совершенно уверен в том, что он её не найдёт. Хотя и сдаваться он не собирался.
Чуть позже, почти что спустя сутки, он всё-таки привлёк к поискам своей приёмной дочери своих соратников. Под видом завсегдатаев, слуг и старых друзей, они проникали в богатые дома верных королю аравийцев, посещали немногочисленные невольничьи рынки в пригороде Нура и просто шерстили улицы. Но всё было тщетно. В конце концов, Ихсану пришлось свернуть свои поиски и признать перед собой: он окончательно лишился своей приёмной дочери. И виноват в этом не похититель, кем бы он ни был. Это - вина его самого, Ихсана...

Все эти воспоминания промелькнули перед глазами Ихсана фактически калейдоскопом, безумным и больным, задевшим его за живое. Он старательно вытеснял из своей головы собственные страх и вину касательно того, что случилось с его приёмной дочерью, стараясь абстрагироваться и научиться жить дальше. Но теперь он как никогда понимал: всё это было тщетно. Старая рана была как никогда свежа. И, судя по всему, как он ни старался сейчас сохранить лицо, ему не удалось и это. На губах Абу Дахи играла улыбка, которую вполне можно было бы назвать тёплой и отеческой - если бы не его клыки, придававшие ему кровожадный вид. А на самом лице его было выражение невероятной безжалостности. Было видно, что тот факт, что он смог задеть оппонента за живое, пришёлся ему по душе.
- Если ты знаешь, где она, - стараясь звучать как можно спокойнее, произнёс Ихсан, хотя голос его предательски дрожал, - верни мне её сейчас же.
Но король, судя по всему, ждал и этого. Довольно облизнувшись, он прикрыл глаза и смахнул со своего халата несуществующую пыль. А затем - он вытянул вперёд свою руку с длинными пальцами и, делая вид, что его их состояние невероятно заинтересовало и обеспокоило, вкрадчиво произнёс:
- Ну что ты, Ихсан... Ты же сам понимаешь, что это невозможно. Даже если бы я и знал, чья именно она сейчас игрушка, я бы и пальцем не пошевелил ради тебя.
Этого Ихсан уже молча проглотить не смог. Перед его глазами сейчас был далеко не тронный зал дворца Абу Дахи. Он видел лишь лицо Муни, бледное, с огромными золотистыми глазами, лицо той, кто, может быть, и не смогла до конца выдавить из себя свой страх перед ним как перед чужаком и аравийцем, но верила в то, что он сможет защитить её от всего. В то, что он всесилен. Равно как и Ихсан прекрасно понимал, что выбора у него просто не остаётся.
Его рука сжала рукоять скимитара почти что до хруста в костях, по-волевому расправленные плечи, казалось, стали ещё шире. Медленно положив себе свободную руку на плечо, Ихсан тихо произнёс:
- Был рад потолковать с тобой, Дахи. Прощай.
Быстрее, чем король успел бы опомниться, Ихсан резко махнул свободной рукой, создавая вытянутую, полукруглую ударную волну огромной скорости и силы. Но Абу Дахи был не из тех, кто пал бы жертвой такой отчаянной, полной лишь безграничной боли, но никак не мастерства, атаки. Отпрыгнув в сторону от ударной волны, которая лишь обдала его своим жаром, похожим на пустынный ветер, он быстро сотворил некий магический портал, из которого в тор же миг выдернул скимитар с золотой, украшенной изумрудами рукоятью. Битва началась, и отступать было бы очень глупо и бессмысленно.
Вцепившись в рукоять своего оружия, король с разбегу набросился на Ихсана, выставив клинок скимитара вперёд и явно намереваясь так проткнуть врага. Он рассчитывал, что Ихсан попытается увернуться или отбежать, - но он не сделал ничего такого. Опустив свой клинок вниз, он дождался, пока Абу Дахи окажется достаточно близко, - лишь для того, чтобы резким движением поддеть его клинок, едва не выбив его из руки короля. Абу Дахи пришлось даже схватиться за рукоять обеими руками, чтобы не уронить его. Но собственная неудачная атака не обескуражила опытного воина. Перехватив скимитар поудобнее, он сделал резкий выпад, намереваясь если не отрубить Ихсану голову, то серьёзно его ранить.
Но Ихсан парировал и этот удар. Он уверенно шагнул вперёд, заставив короля попятиться, - и в тот же миг сам нанёс удар, целясь в живот, но услышал лишь лязг металла. Абу Дахи тоже не собирался оставлять себ самого беззащитным, парировав удар. Тем не менее, как заметил Ихсан, перевес пока что был на его стороне. Он уверенно двигался вперёд, заставляя короля пятиться к трону, а их скрещенные клинки, прижатые друг к другу так плотно, как хто только было возможно, скрежетали при каждом их шаге.
Краем глаза Ихсан заметил светло-зелёную ауру вокруг свободной руки Абу Дахи, пока что совсем ещё слабую, но ощутимую. Давать своему сопернику возможность сотворить заклинание Ихсан совершенно не хотел. Быстрым, отточенным движением он схватил короля за свободную руку и попытался было выкрутить ему запястье, чтобы лишить его хотя бы половины его магической силы... как его сподвижники лишили магии Муни. Но король уверенным движением вывернулся из его хватки и попытался было снова начать творить заклинание. Что бы он ни пытался сделать, оно было уже на грани завершения, готовое сорваться с кончиков его длинных пальцев, когда Ихсан резко схватил его за руку во второй раз. В этот раз магическая аура начала появляться и вокруг руки Ихсана, больше всего желающего размазать короля по стене.
Ихсан продолжал продвигаться вперёд, старательно пресекая все попытки Абу Дахи освободиться или обрести концентрацию, достаточную для того, чтобы сотворить заклинание. То и дело король пытался вырвать свою руку, но в этот раз Ихсана было не так просто застать врасплох. Абу Дахи прекрасно видел, что Ихсан тоже пытается колдовать, равно как и понимал, что именно с ним может сотворить его магия. И именно поэтому он был готов на всё, чтобы его отвлечь. И такая возможность выпала очень быстро. Лишь заметив, что Ихсан несколько ослабил давление на клинки, Абу Дахи решительно подался вперёд, сделав резкий выпад рукой со скимитаром. Он рассчитывал, что это отвлечёт Ихсана, и, лишь ощутив, как его хватка начинает слабеть, тут же попытался сотворить заклинание. Но он не учёл одного - того, что заклинание Ихсана было почти что завершено. И при потере концентрации оно просто, совершенно неуправляемое, сорвалось с его пальцев.
Два заклинания двух врагов, встретившись в то же мгновение, образовали огромную ударную волну, которая просто раскидала двух соперников. Всё также сжимая в своей хватке руку Абу Дахи, Ихсан создал ещё одно заклинание, задержавшее его ненадолго в воздухе. Рассчитывая, что его давний враг сломает себе что бы то ни было от падения, Ихсан разжал пальцы, сжимавшие руку короля, - и в то же мгновение увидел, что Абу Дахи уже давно лежит на полу дворца, а его одежду стремительно пропитывала кровь. Всё-таки Ихсану удалось оторвать ему руку, пусть и невольно, но лишив его половины магических сил.
"Это тебе за Муни!" - с поистине невероятным мрачным торжеством подумал Ихсан. Уже мягко опускаясь на пол, он в очередной раз махнул рукой, с кончиков пальцев которой в тот же миг сорвались многочисленные сгустки магии, больше всего напоминающие зелёные падающие звёзды. Эти магические бомбы в тот же миг рухнули на пол дворца, разрываясь и оставляя за собой вереницу тёмных следов сажи на полу и выбоины во мраморе. Но, как вынужден был признать Ихсан к собственному большому сожалению, уже стоя на полу, ни один из его снарядов цели не достиг.
Но времени на то, чтобы переживать из-за собственного промаха, у Ихсана не оставалось. Король, хоть и ослабленный наполовину, сдаваться явно не хотел. В тот же миг Ихсан услышал характерный звон металла, ударяющегося о мрамор, - Абу Дахи явно избавился от скимитара, решив сражаться одной лишь магией. И в тот же миг Ихсану пришлось пригнуться -огромный, хоть и блёклый, магический сгусток пролетел прямо над его головой.
"Он слабеет..." - промелькнуло в голове у Ихсана. Действительно, пожалуй, не стоило даже и уворачиваться. От магии не исходило характерного жара, да и сам её сгусток не разбился о стену. Он рассеялся в воздухе, не долетев до неё. И это не могло не воодушевлять. Быстрее молнии Ихсан подбежал к Абу Дахи, уже вставшему на ноги и готового защищаться, - но явно понимающему, что это будет тщетно. Он лишь молча стоял, а из того, что осталось от его оторванной руки, с тихим шелестом капала кровь на мраморный пол.

- Возможно, тебе сейчас будет легче покаяться, - тихо сказал Ихсан. Он не привык воевать с безоружными, да и на самом деле, такой исход схватки его отчасти радовал. Возможно, будет проще и легче в самом деле просто бросить Абу Дахи в тюрьму, откуда он точно не сбежит, а если и сбежит, то будет бессилен. Но король в ответ лишь усмехнулся:
- Проповедник всегда проповедник, не так ли, Ихсан? Что же, если и каяться, то только в одном. Я действительно жалею. Жалею о том, что не прикончил тебя с твоими отступниками, лишь только об этом узнал!
Выпалив это, Абу Дахи, явно думая, что фактор внезапности на его стороне, приложив все свои силы к этому, сотворил очередное заклинание и, резко замахнувшись, швырнул его в Ихсана. Он рассчитывал на то, что оно по меньшей мере снова отшвырнёт мятежного проповедника в сторону, что даст ему самому, королю, достаточно времени, чтобы попытаться бежать, - но он ошибался. Реакция Ихсана была молниеносной. Когда лучу магии оставались лишь какие-то сантиметры до Ихсана, он как можно быстрее сделал выпад наотмашь. Он не рассчитывал, что достигнет этим чего бы то ни было, и в какое-то мгновение у него даже промелькнула в голове мысль, что они с Абу Дахи умрут вместе.
Но он ошибался. Луч магии рассеялся так же быстро, как и возник, не настигнув Ихсана. А, проморгавшись, чтобы избавиться от ощущения ярко-зелёного света, застилавшего зрение, Ихсан увидел, что его полный отчаяния и лишь желания защититься удар всё-таки достиг цели. Абу Дахи рухнул на колени, держась уцелевшей рукой за распоротый живот.
С последней, застухающей, полной ненависти искрой в глазах король уставился на Ихсана. Он понимал, что ему осталось очень недолго, - но он не хотел уходить так глупо побеждённым. Побеждённым мятежником, вся сила которого была лишь в том, что на его стороне на этот момент было численное преимущество, что, фактически, его и окрылило. Никогда в жизни Абу Дахи не ненавидел так кого бы то ни было столь сильно, сколь ненавидел Ихсана.
- Твоё последнее слово? - бросил ему Ихсан, поднося свой клинок к его шее.
Но в тот момент Абу Дахи не волновало то, что говорил ему Ихсан. На самом деле, его реальность сейчас в принципе волновала мало. Такое случалось с ним редко - фактически выход за грань, возможность если не заглянуть в будущее напрямую, то хоть краем глаза увидеть мельчайший намёк на то, что грядёт. И именно это и случилось с ним сейчас. Абу Дахи не знал, кто это, равно как и не знал, что именно будет с его врагом, - но он отчётливо ощутил, как от него пахнуло смертью. Его собственной смертью. А, приглядевшись, король увидел, что за спиной Ихсана стоит и силуэт его убийцы с занесённым для удара скимитаром.
Силуэт, фактически связанный с Ихсаном. Силуэт кого-то, кто был, есть или будет так или иначе ему очень близок.
И именно это Абу Дахи и хотел донести до своего врага.
- Запомни, Ихсан... - выдавил он, чувствуя, как из его рта начинает течь слюна, смешанная с кровью. - Правь и радуйся своему правлению... Вот только... ты падёшь, Ихсан, - криво усмехнулся Абу Дахи. - И падёшь ты от руки того, кто будет тебе ближе, чем кто бы то ни было.
Ихсан действовал молниеносно. Конечно, он слышал о провидческом даре Абу Дахи, но сейчас он не верил ни единому его слову. Но разубеждать его в его неправоте он не хотел - король опять задел его за живое, поставив под сомнение верность ему же самому, Ихсану, тех, кто шёл за ним до конца и готов идти дальше. И это было по меньшей мере за гранью прощения. Резким движением Ихсан схватил свободной рукой короля за волосы - и одним махом отрубил ему голову скимитаром.
Истекающее кровью, обессиленное, лишённое жизни тело в тот же миг рухнуло на пол. А Ихсан, сжимая свой жуткий трофей, пошёл на выход. Снова эти бесконечные коридоры, снова полумрак, вязь и высокие окна. И сейчас Ихсан был вынужден признать, что он чувствует себя хуже, чем даже перед боем. Словно бы он что-то сделал неправильно, где-то допустил фатальный промах. Тем не менее, сейчас времени на то, чтобы разбираться в себе самом, просто не было. Следовало действовать. И первое, что собирался делать Ихсан как новый король, - начать вести переговоры с Эквестрией. Переговоры, а не войну, истощившую обе страны.
Едва лишь выйдя из зияющего дверного проёма, Ихсан тут же поднял вверх голову Абу Дахи, - так, ятобы все его сподвижники могли увидеть доказательства его победы.
- Абу Дахи мёртв! - объявил Ихсан в звенящей тишине. И в тот же миг фактически пожалел об этом. Стоило ему лишь произнести эти слова, как в то же мгновение все его подданные попытались кинуться ему в ноги - как это принято при чествовании нового короля. Но Ихсан решил тут же пресечь эту попытку, которая пока что была совершенно не к месту:
- Успеете поклониться, и не раз, - выдавил он из себя улыбку. - Сейчас нам предстоят великие дела. Мы, как я и говорил, заключаем мир с Эквестрией и совместными усилиями начинаем бороться с теми, кто на самом деле виновен. С теми, кто убивая себя, убивает и других, и кто всё ещё верит, что это не противоречит Своду. А это значит, что мы отправляемся на ближайшую эквестрийскую военную базу - для установления контакта.
- Все? - удивлённо спросил кто-то в толпе. Но Ихсан в ответ лишь поднял ещё и руку со скимитаром, призывая к тишине:
- Нет. Не все. Ровно половина из вас идёт со мной, а другой я дам тяжёлое задание. Которое, к моему сожалению, придётся выполнить.
Толпа тут же начала переглядываться. А Ихсан, опустив обе руки и закрепив свой скимитар на перевязи на спине, обернулся к тем, кого он не мог увидеть, и усталым голосом сказал:
- Зачистите дворец. Живым не должен уйти никто из его обитателей.
Фактически моментально после этих слов толпа быстро разделилась на две части. Слово Ихсана было для них законом, нарушать который они не то, что не могли, - не имели права. Одна часть последовала за Ихсаном, другая же начала быстро, но бесшумно проникать в дворец, готовясь к тому, чтобы уничтожить всех, кто там был, - бывших жён Абу Дахи, их детей, немногочисленную ночную стражу. Грязное, но необходимое дело, ибо все они могли быть потенциальными бунтовщиками, а ещё одного переворота за такое короткое время Аравия бы просто не пережила.
Ничего не оставалось, кроме как покориться Ихсану и костьми этих аравийцев вымостить дорогу для многих поколений остальных.

Перемирие

Винд Уокер и сам уже не знал, сколько именно он стоит здесь, на пару со своим коллегой, таким же молодым стражником, как и он сам. Секунды тянулись как часы, минуты - как сутки. Не сказать, что это было что-то непривычное, то, что не стало бы для него рутиной, в школе стражей на дежурстве приходилось стоять и ещё дольше. Но сейчас он чувствовал себя так, словно бы переработал. В его обязанности входило ещё и сотворение погоды - как и у всех крылатых, и всё утро он, чуть ли не с трёх утра, занимался тем, что вытряхивал снег из облаков. Он и сам до конца не понимал, почему, - то, что в замок принцесс должен приехать некий почётный восточный гость, знала, как ему казалось, каждая собака. Было бы логичным создать для этого гостя погоду как на его родине - в Аравии. Но кто такой Винд Уокер, чтобы ставить под сомнения решение принцесс? Им виднее. Им всегда всё виднее. А его дело - просто стоять здесь, в красивой броне и с копьём.
Чуть опёршись на это копьё, - незаметно, фактически не нарушая собственной стойки, но достаточно, чтобы хоть немного заставить отдохнуть затёкшие от долгого нахождения в одном положении и отчасти холода ноги, Винд Уокер всеми силами старался сдержать желание засунуть выбившуюся из-под шлема серо-синюю чёлку обратно. Он понимал, что если он это сделает, он нарушит устав стража. Страж по уставу не имеет права ни на собственные неудобства, ни на потребности вроде сна, голода или жажды, ни даже на то, чтобы их выражать. Еле заметно облизнув сухие от жажды губы, Винд Уокер снова выпрямился и расправил плечи - так, словно бы он ничего и не делал.
Серые лучи тусклого зимнего солнца играли грязными бликами на его броне и выхватывали в полумраке коридора очертания его лица и фигуры. Си Брайн в своё время совершенно не ошиблась, вспоминая его внешность, и за более чем полгода, прошедшие с последнего Бала, Винд Уокер если и изменился, то одновременно в лучшую и в худшую сторону. Он стал, казалось, ещё выше, а его плечи - ещё массивнее и шире. Его тело было идеально сложено, и, казалось, всё оно состоит из литых, массивных мышц, - редкая особенность для того, кому ещё и не исполнилось двадцати. Очертания его фигуры угадывались даже за позолоченной бронёй, которой он невероятно гордился, - с того самого дня, как получил её на церемонии посвящения в королевские стражи. Его крылья были явно несколько больше крыльев любого среднего крылатого, а их серые перья даже лоснились в грязно-белых лучах - настолько тщательно Винд Уокер следил за их состоянием. Но была права Си Брайн и насчёт его лица - лица, которое могло принадлежать кому угодно: бандиту, предателю, даже убийце, - но никак не королевскому стражу. В его глазах отчётливо была видна несколько безумная искра честолюбия, волевые скулы придавали ему далеко не мужественный, но жестокий вид, нос, который явно совсем недавно был сломан, сросся криво, и в своё время ни один маг не смог вернуть Винд Уокеру прежний облик, а из-за собственного твёрдого подбородка он выглядел как тот, кто мог бы как минимум сходу и ни за что нагрубить. Не делало его мягче даже бесстрастное выражение его лица, профессиональная гримаса всех королевских стражей. Оно вовсе не делало его уверенным и отрешённым. Из-за него он выглядел как минимум просто неприятным.
На самом деле, Винд Уокер даже не знал, радоваться ли ему сложившимся обстоятельствам или нет. С одной стороны, как он прекрасно понимал, работа стража была... не сказать, что опасной, равно как и не сказать, что сильно тяжелее остальных. Он уже успел прекрасно понять, что здесь требуется только одно: поклонение даже не принцессам - капитану. Именно капитан заправлял в королевской страже всем, а власть его над стражами была фактически сравнима с властью принцесс. Он, как прекрасно помнил Винд Уокер, был магом средних лет, и у него была черта, не особо подходящая опытному стражу, - он любил поговорить. Не самая хорошая для жизни, но просто идеальная черта для Винд Уокера, который разгадал это фактически сразу же, как выпустился из школы. И он делал всё, чтобы на неё надавить. Зная, что капитан чаще всего грезит о том, чтобы стать настоящим воином, а не просто мощным манекеном в доспехах, Винд Уокер сделал всё, чтобы его заинтересовать. Пользуясь своим статусом стража а, значит, почти что знати, он добыл пропуск в королевскую библиотеку, где читал все любопытные факты, так или иначе связанные с войнами в Эквестрии и за её пределами. Он не высказывал капитану все факты шквалом - знал, как заинтриговать и, по сути, заставить капитана задавать именно те вопросы, что были в голове у самого Винд Уокера. А чистая ложь о том, что отец Винд Уокера как минимум воевал в Аравии, и вовсе вознесла его в глазах капитана фактически на пьедестал. Беседа шла именно так, как того и хотел молодой страж.
И его усилия не пропали даром - капитан отметил его, поставив именно его в охрану во дворец во время беседы принцесс с важным аравийским гостем. Спустя меньше чем год после окончания школы - поистине невероятный успех! Пожалуй, Винд Уокер не смел бы даже желать большего. Как он понимал, если дело так пойдёт и дальше, он очень быстро продвинется, взлетит во всех смыслах вверх, это ему будут вручать учеников... В своих мечтах он уже был самым молодым наставником, затем - просто популярным, а потом, спустя годы, которые он вполне мог бы и подождать, и сам бы стал капитаном... Одно лишь огорчало Винд Уокера - его коллеги.
Они были разные. Были и честолюбцы, были и те, кто искренне верил в то, что так или иначе меняет этот мир к лучшему, были и те, кого фактически сделали стражем из-под палки. Приведённые сюда родителями, они просто не знали, что может быть и другая жизнь, - и стражами они становились тоже никакими. Вся их судьба была - вечно ждать своей смены, настать которой если и было суждено, то максимум раз в год, постоять у дверей библиотеки, когда мимо неё проходил очередной аристократ или купец любого соседнего государства. Но были и самые настоящие хитрецы, хитрее самого Винд Уокера. Те, кто тоже был готов пробивать себе путь вперёд любыми способами.
- Эй! Винди! - неожиданно послышался голос его напарника. Примерно одного возраста с ним, земной с ярко-красными волосами и самым обычным, слегка простоватым и оттого делающего его моложе года на четыре лицом, он чуть подался вперёд, решив отвлечь своего напарника и просто поболтать с ним, пока никто не видит. Но Винд Уокер даже не шелохнулся. Он прекрасно знал, что общество королевских стражей - то ещё змеиное гнездо. Кто знает, чем для него обернётся то, что он решит наплевательски отнестись к своей прямой обязанности? Нет, определённо игнорировать будет проще.
Но второй страж не унимался:
- Да ладно тебе, Винди! Никого нет! Я просто спросить хотел... ты видел этого почётного гостя? Ты не помнишь, кто это - посол Аравии или сам король? Вроде, посла мы видели, и он даже не маг, а про этого говорили, что он - каркаданн...
Винд Уокер всё так же стоял безучастно, делая вид, что его это совершенно не касается. Так бы он давным-давно с удовольствием вступил в беседу. Но не здесь. Не на посту, где на кону стоит его репутация. Рисковать которой Винд Уокер совершенно не хотел.
И вызывавший его на беседу страж, казалось, понял это. С тихим лязгом доспехов он махнул рукой, - бесполезно пытаться разговорить Винд Уокера, правы были те, кто говорил, что он подходит к своей работе с завидной фанатичностью. Вместо этого он слегка повернул голову и посмотрел в окно - на причудливый танец снежинок. Лёгкие серые облака, морозные узоры на стекле, за окном не видно ничего, кроме кажущегося бескрайним леса, который и окружал замок принцесс... Типичная зимняя картина. Которая вполне могла бы быть в новинку для почётного аравийского гостя.

- Господин эль-Асвад, - тихо сказала Луна. - Мы понимаем ваши тревоги и опасения. Мы понимаем, что то, что мы держим базы на территории Аравии, - неправильно. Но мы не можем их оттуда убрать. Нас попросил о защите один из коренных народов и их представитель, которые постоянно подвергались налётам взрывавших себя... отступников, - решила применить чужой термин, равно как и сгладить острый угол принцесса. - Более того, на территории Аравии проживают и наши подданные, которых мы должны защищать. Вы действительно настаиваете на этом?
С невероятным бессилием принцесса посмотрела на своего собеседника. Ихсан действтельно сделал всё, чтобы ничто не напоминало в нём прежнего восточного варвара, - каковым он выглядел всегда, лишь решив стать воином. Головного убора у него вообще не было, а волосы, доходившие примерно до мочек его чуть заострённых ушей, были зачёсаны назад -так же, как и у эквестрийских денди. Сменился и взгляд его хищных зелёных глаз, смотревших теперь лишь настороженно, но никак не зло и не мрачно, само лицо было идеально выбрито, а кустистые брови - выщипаны так, чтобы они были просто густыми, но никак не фактически сросшимися в одну. Не было больше и его прежней, аравийской одежды, которую сменил вполне себе по-эквестрийски выглядящий чёрный брючный костюм с чёрным же галстуком. Радр визита во дворец тех, кого многие аравийцы до сих пор считали своими врагами, Ихсан даже отказался от оружия и готов был добровольно подставить свои руки под любое блокирующее магию заклинание - но обе принцессы заверили его, что такая мера предосторожности будет излишней, ибо обе они всецело доверяют ему, и здесь он - не враг, а гость.
- Ну, во-первых, пока я не крылатый, или же пока у меня нет жены и, что важнее, детей, я "аль"-Асвад, - легко улыбнулся Ихсан. - А во-вторых... я прекрасно понимаю ваши опасения. Но поймите и вы меня. Мой народ недоволен присутствием чужаков в непосредственной близости к Нуру. Всё, что я могу предложить вам, - компромисс.
- Что за компромисс? - заинтересованно подалась вперёд Селестия. Ей определённо был по душе этот представитель народа каркаданнов. До этого ей никогда не доводилось общаться с ними столь близко и долго, и теперь она понимала, что это - самые нестандартные переговоры, которые ей только проходилось проводить. Она прекрасно понимала, что Ихсан - далеко не дипломат, но то, что он, король Аравии, сам вызвался посетить Эквестрию и провести первые в истории Аравии переговоры с эквестрийскими принцессами лицом к лицу, не могло не подкупать. До этого принцессам приходилось видеть лишь его послов - таких же неважных дипломатов, но преданных своему королю до конца. И даже они произвели на неё благостное впечатление.
Селестия до сих пор помнила тот день, когда с ней вышли на связь военные с одной из самых близких к Нуру баз и заявили, что в Аравии произошёл переворот, и новый король хочет не воевать, а говорить. Селестия тогда не могла поверить своим ушам. Неужели возможно, чтобы кошмар с Аравией закончился? Неужели она может раз и навсегда перестать быть могилой что для своих, что для чужих детей? Неужели её немые мольбы услышал некто выше её, ниспослав того, кто готов не только махать скимитаром? Думая лишь об этом, Селестия тут же пригласила к себе посланников нового короля.
Их было двое - женщина-маг и простой аравиец. В двух словах они рассказали о том, как давно планировался переворот, и как именно был свержен старый король, а вся его семья и стража - уничтожены в тот момент, когда они даже вряд ли смогли бы оказать хоть какое-то сопротивление. Вздрогнув от сведения о том, что голова сверженного короля, по традициям аравийцев, долгое время торчала, будучи нанизанной на кол, перед дворцом, принцесса внимательно выслушивала новых союзников. Да, они признавали, что никто из них не обладал никогда реальной властью, - даже новый король, бывший лишь невероятно вдохновляющим проповедником, но никак не манипулятором, способным управлять толпой. Да, проблема тех, кто, как они утверждали, в корне неверно трактовал значение девиза аравийцев, написанного на каждом флаге, никуда не делась. Они не исчезли. Они лишь скрылись, и в ближайшем будущем, скорее всего, уйдут в пустыни, где добраться до них будет сложно, но где они по-прежнему будут вершить свои злодейские планы. Но со всем этим Ихсан, как новый король, планировал бороться. Оставалась лишь одна проблема, которую надо было наверняка решать сообща...
- Компромисс таков, - сказал Ихсан, потирая руки. - Вы убираете ближайшие к Нуру базы, чтобы и мои граждане, и отступники убедились, что процесс вашего ухода из Аравии начат. Взамен же вы временно - подчёркиваю, временно! - усиливаете оставшиеся гарнизоны и объединяетесь с моей армией. Я не разрешаю вам воевать в Аравии. Но я разрешаю вам уничтожать отступников, где бы они ни были. Но только их. Клянусь, я узнаю о каждой гражданской жертве. И если хоть один невинный падёт от ваших рук, я буду вынужден разорвать дипломатические отношения. Вы просто не оставите мне выбора.
- Мы не можем отслеживать их по одиночке, - тихо сказала Луна. - Магические бомбардировки контролируемых ими территорий - самое эффективное средство. Кроме того... думаю, вы это, к сожалению, знаете. Они очень часто в последний момент выставляют детей и женщин как живой щит, прикрывая свой отход. Либо берут их в заложники и угрожают взорвать себя и их вместе с собой, если их не оставят в покое. В этих ситуациях... я не знаю, насколько эти жертвы на нашей совести.
- Ни насколько, - решительно сказал Ихсан. - Я знаю отступников и знаю, что они делают не только это. Я лично видел, как они мучили маленькую представительницу того народа, который и просил вас о защите. Не каркаданн, но отступник избивал её кнутом до тех пор, пока у неё не выскочили оба глаза, а на спине не показались кости. Он наслаждался каждым её криком, и я видел, как он улыбался, когда его мать молила его о пощаде... или хотя бы о том, чтобы он взял её саму вместо дочери. А затем он просто привязал её вверх ногами за все конечности на крыше, заставив её зависнуть между третьим и вторым этажом на чудовищной аравийской жаре. Это была мучительная смерть. А за что? Только за то, что её мать не хотела читать ту интерпретацию Свода, которую они считают истинной и правильной.
Высказав это, Ихсан решительно встал из-за стола и поспешно подошёл к окну. Действительно, необычное зрелище. Весь мир вокруг словно бы утратил свои цвета, начав казаться лишь одной белой пустыней - но холодной. Никогда в жизни Ихсану не приходилось ни ощущать такого холода, ни даже видеть что-либо подобное. Он нисколько не жалел о том, что отложил свой визит в Эквестрию почти что на полгода, - как он понимал, летом она вряд ли бы так радикально отличалась от Аравии. Но зима... зима здесь была совершенно другая.
- Вам нравится? - поинтересовалась Селестия, повернувшись к нему лицом.
Ихсан в ответ лишь медленно кивнул, смотря только на сосульку, свешивающуюся с крыши дворца. Её конец почти что достигал середины окна, но свешивалась она чуть сбоку от него. Странное, совершенно не привычное зрелище... и такое завораживающее...
- Это же из воды, да? - поинтересовался Ихсан, вдруг словно бы разом растеряв все свои знания эквестрийского, так изумившие обеих принцесс. Они знали, что аравийские проповедники, как правило, очень хорошо образованны, но они не знали, насколько хорошо. Ихсан понимал их с лёгкостью, лишь изредка переспрашивая то, что показалось ему не особо понятным, а его аравийское происхождение по его речи можно было угадать только по еле различимому акценту и странным, быстрым интонациям. Правящие сёстры спросили у него о том, где его так хорошо обучили языку тех, кого в Аравии уже многие годы считали врагами. С лёгкой улыбкой Ихсан сказал, что проповедников учат и не такому. И вот теперь он словно бы в одночасье лишился своих блестящих навыков. Однако обе принцессы прекрасно понимали - это от удивления, не более того.
- Да, - кивнула Луна.
Ихсана вполне удовлетворил этот ответ. Он разглядывал сосульку ровно несколько секунд - достаточное время для того, чтобы и рассмотреть её, и несколько передохнуть от затянувшихся переговоров, от которых, как он понимал, устал и он сам, и принцессы. И растягивать их ещё сильнее он совершенно не хотел. В последний раз взглянув на сосульку, Ихсан отвернулся от окна и быстрым шагом вернулся к столу:
- Если вы согласны с моим компромиссом, - с прежней уверенностью, равно как и с вновь обретённым умением блестяще говорить по-эквестрийски, сказал он, - я бы хотел, чтобы мы обсудили все аспекты отношений наших стран. Существует много недомолвок и неразрешённостей. И, по моему мнению, с этим пора заканчивать раз и навсегда.

Свет надежды

Время, казалось, было совершенно не властно над столицей Аравии. За тысячелетия существования этой страны в ней менялось многое - свергались и возвышались короли, приходили и уходили народы, из которых главенствующими в конечном итоге остались только три, как минимум два раза менялся флаг, который в конечном итоге стал таким, каковым был сейчас, - чёрным, с написанным по кругу вязью девизом, острыми входящими внутрь линиями, похожими на лезвия и вытянутым зрачком по центру, подобным зрачкам правящих в Аравии издревле магов. Менялось многое - но сама столица, Нур, самое сердце Аравии осталось прежним. Её не затронула даже война, подошедшая к ней по-опасному близко. И от ощущения этой незыблемости возникало это странное, одновременно чуждое и привычное ощущение собственной причастности к какой-то истории.
Как отметили принцессы, впервые за несколько лет, прошедшие после последнего переворота в Аравии, совершённого Ихсаном аль-Асвадом, не изменилась столица - но изменилось население. Несмотря на то, что война, переросшая за эти годы в масштабную совместную с властями Аравии операцию по искоренению зла, их не затронула, они всё равно изменились. Стали более... скрытными. Принцессы помнили, что когда они только пришли в Аравию, чтобы заявить о себе как о новых правительницах, все без исключения проживающие там народы любили яркую, расшитую золотом, монетками и драгоценными камнями одежду, тщательно подчёркивая своё положение в обществе и уровень благосостояния. Теперь же всё было совершенно не так. Теперь народы можно было запросто разграничить - по тому, как они одевались.
Каркаданны и простые аравийцы были фактически неотличимы друг от друга. Мужчины и того, и другого народа выбирали себе либо белые кандуры - как знак своего богатства, либо, те кто был победнее или хотел так или иначе скрыться, - халаты песчаных тонов и широкие песчаного же цвета штаны. Такая одежда идеально скрывала их фигуру, и очень часто в голову даже закрадывались сомнения в том, а нет ли у кого-то из них под халатом ножа или даже скимитара. Лица большинства были закрыты чадрами, а волосы - капюшонами или чалмами, - как объяснил Ихсан, это были те, кто чтил каждое предписание Свода, запрещавшего открывать всё, кроме глаз. Женщины же и вовсе напоминали чёрные тени. Одетые во всё чёрное, так, что видны были лишь кисти рук и глаза, они фактически бесшумно сновали за своими мужчинами, но, опять же, по словам Ихсана, далеко не всегда эти мужчины были их мужьями, - Свод не запрещал многожёнство. Чаще всего это могли быть братья, сыновья, дяди или даже отцы. Видимо, в их обществе женщины, даже обладающие магической силой, чувствовали себя в безопасности.
Простые аравийцы, отличить которых от каркаданнов можно было лишь по пальцам и глазам, во многом, как отметили принцессы, отчасти напоминали кристальных, империя которых всего несколько десятилетий назад влилась в состав Эквестрии. Среди них тоже не было ни крылатых, ни магов, - лишь земные. Но в этом, пожалуй, было их единственное сходство. Кристальные были ярким во всех смыслах народов, с будто бы выточенными из кристаллов волосами, мерцающими на свету и с мягкими переходами цветов, и нежной кожей, выглядящей совершенно странно для тех, кто жил, по сути, в уголке Рая среди вечной мерзлоты. Да и одежду они предпочитали тоже простую, но невероятно яркую, украшая себя по торжественным событиям кристаллами и побрякушками, так или иначе восхваляющими их главную реликвию - Кристальное Сердце. Аравийцы же все были исключительно песчаных тонов, - словно бы этому народу с самого рождения была предначертана судьба скрываться в окружавших их песках. А волосы у них были исключительно чёрными - лишь один раз принцессы заметили аравийца с иссиня-чёрными волосами. И у всех, абсолютно у всех радужка глаза была зелёной и круглой, так отличавшейся от для каждого разной и шестиугольной радужки кристальных.
Но был и ещё один народ. Ихсан произнёс его название в своё время по-аравийски, усомнившись, что существует перевод этого сочетания на эквестрийский, - но он показался принцессам несколько... даже не сложноватым - необычным. Эти же выглядели и вели себя так, словно бы в Аравии не произошло ничего. Всё те же волосы ярких цветов, заплетённые в диковинные причёски, всё те же яркие одежды - одновременно похожие и не похожие на эквестрийские. Они разительно отличались от хмурых аравийцев и каркаданнов - хотя бы тем, что были выше среднего представителя этих двух народов минимум на голову. Но было и ещё множество мелочей. На их губах всё время играла улыбка, а разговаривали они нарочито громко, порой аж подпрыгивая и размахивая руками. Невероятно эмоциональный и располагающий к себе народ. И, по правде говоря, принцессы в глубине души жалели, что новый правитель Аравии - не из этого народа. Хотя, по словам Ихсана, они не то что никогда не правили - даже среди приближённых к королевским особам их было очень мало. Недостаточно злые, чтобы исполнять планы жаждущих крови каркаданнов. Недостаточно воинственные, решительные и амбициозные, чтобы в принципе быть допущенными до власти. И самое главное - отсутствие магических способностей и собственная идеология, существовавшая задолго до Свода, просто лишали их возможности быть на правящих ролях.
Все такие разные, и в то же время их объединяло одно. Лишь завидев Ихсана, они все шептали нечто по-аравийски и фактически падали ему в ноги, распластываясь по земле. И было видно, что, несмотря на то, что Ихсан правит уже не первый год, это всё ещё его не особо устраивает. Обычно ему было достаточно лишь произнести нечто по-аравийски - как он потом объяснил, его слова обозначали всего лишь: "Не делай этого", чтобы они встали и, явно извинившись, отходили. Но некоторых, по всей видимости, особо отчаянных поклонников, приходилось ставить обратно на ноги магией. И вот сейчас очередной такой, аравиец с одной лишь чалмой, без чадры, быстрым шагом уходил прочь.
- Ихсан, почему ты так препятствуешь их поклонению тебе? - поинтересовалась Луна. В ответ Ихсан лишь склонил голову набок и, одёрнув свой пиджак, даже на мгновение замер, подбирая слова:
- Потому что... как сказать... поклонение королю таким образом противоречит Своду. Там сказано, что ни один смертный, равно как и ни один крылатый маг, не достоин такого же поклонения, как наши предки и их святыни. То, что они делают, - наследие того, что нашим народам навязали предыдущие короли. В одной из интерпретаций Свода сказано, что король подобен наместнику предков в нашем грешном мире, - и потому приветствовать его надо соответствующим образом.
Сказав это, Ихсан на мгновение уставился куда-то вверх, в небо, над которым сияло немилосердно жаркое солнце. Медленно моргнув, он продолжил:
- Я не считаю себя настолько всесильным и причастным к чему бы то ни было великому. Быть королём - тоже работа. Обычная работа, быть может, излишне публичная. Кто-то пашет землю, даря нам питание. Кто-то пасёт овец, от которых мы получаем мясо, молоко и одежду, которой торгуем с Севером. А я - направляющая длань, которая следит за ситуацией в стране в целом и стремится изменить её к лучшему.
Пожалуй, этот визит определённо был нестандартным и необычным. Ничего общего со множеством других, преисполненных формальностей, он не имел. Никаких строгих, напыщенных бесед о судьбе двух стран, мечты о воссоединении которых принцессы так и не оставили, никакой формальности, даже никаких стражей, готовых неотступно следовать за своими правителями шаг в шаг. Только они втроём. Да и темы разговоров... совершенно далёкие от набившей оскомину политики, построенной на хитрости дипломатии и сотрясания воздуха грандиозными планами. Всё, что угодно, - прошлое, настоящее, будущее, даже отчасти что-то личное, такое, словно бы это был разговор старых друзей, но никак не политиков, по документам - всё ещё врагов.

Ихсан действительно был слабым дипломатом, а как политик он был хорош только за счёт того, что понимал, что война - это бич, от которого надо избавляться любыми методами. Зато он оказался прекрасным собеседником, а его речь действительно могла воодушевить. Он рассказал обо всём - начиная с собственного прошлого, не утаив даже историю о пропаже его приёмной дочери, которую принцессы пообещали помочь ему найти, если она, конечно, всё ещё жива и не сошла с ума от тех ужасов, которым могли подвергнуть её приверженцы линии бывшего короля, ныне покойного Абу Дахи, - и заканчивая даже прочтением пары собственных проповедей, которые он написал сам, лично в то время, когда был ещё простым проповедником. Невероятно вдохновляющие и красивые слова, хотя и не всегда Ихсану удавалось подобрать тому или иному аравийскому слову подходящий эквестрийский эквивалент. Но это были лишь мелочи, не портящие общего впечатления.
И в то же время он пригласил правящих сестёр в Нур не для того, чтобы ублажать их слух своими проповедями или историями о себе самом, равно как и слушать от них рассказы о самих себе и об истории Эквестрии в целом и отдельных её частей - той же Кристальной Империи с её любопытными традициями и пышными праздниками. Его главной целью было - показать принцессам Нур, Нур такой, каким мог знать его только тот, кто прожил тут немалое количество времени. Как сказал сам Ихсан, его дом был на окраине Нура - в месте, более тихом, чем его центр, а во дворце он находился не так часто - не любил ни его помпезность, ни те ассоциации, что вызывала сама его атмосфера. Ассоциации с кровожадными предшественниками его самого, Ихсана.
В центре Нура он водил принцесс преимущественно по узким улочкам, показывая своим спутницам кучу любопытных мелочей, которые с первого раза запросто можно было бы и не разглядеть. Старые дома со стенами, расписанными зелёной вязью, изящные башенки, с которых призывали к молитвам, странные здания с конусовидными крышами, фонтаны в виде необычных, витиеватых конструкций... Здесь было много всего. Но куда интереснее стало в тех местах, куда Ихсан их повёл потом. Принцессы прекрасно понимали, что, скорее всего, конечной точкой в их путешествии по Нуру станет дом Ихсана. Но это явно должно было быть нескоро. То и дело Ихсан останавливался, рассказывая о том или ином строении, его предназначении и обитателях, а некоторые здания и вовсе могли стать другими, стоило над ними в прямом смысле поколдовать. Так, Ихсан показал весьма необычную маскировку - дом, выглядящий извне как самые обычные руины. Но стоило ему сотворить вокруг него заклинание, - как он тут же преобразовался в расписанное вязью строение с очень странными дверными ручками - в виде ослиных хвостов.
- Не праведники, - неожиданно поджал губы Ихсан.
- Почему? - поинтересовалась Селестия. И в тот же миг Ихсан указал на те самые ручки, несколько поморщившись:
- Свод запрещает любое изображение чего бы то ни было живого. И поведение жильцов этого дома кажется мне лицемерием. Все эти слова, которыми расписан их дом, - цитаты из Свода. Если они так чтут его, то могли бы и чтить во всём.
Принцессы переглянулись. Всё же, проповедника не изменишь. При всём том, что он искренне старался быть прогрессивным деятелем, прививающим своей стране весь положительный опыт Эквестрии, он всё ещё оставался самим собой - настоящим сыном Востока. Они уже видели все места его службы - первую Башню, остроконечную, тонкую и неказистую, ряд следующих мест, где он читал проповеди, расположенных в самом центре Нура... Не видели лишь ту, читая проповеди в которой он, по сути, и собрал себе свою армию, которая и помогла ему осуществить переворот. Ихсан сказал, что она находилась в другом городе, в нескольких часах пути от Нура, а теперь там служит один из его сподвижников, в котором он был уверен почти что как в самом себе.
Улицы сменяли одна другую, становясь всё более просторными и пустынными. Случайные прохожие, в основном женщины, ходившие поодиночке, в отличие от тех, что был в центре, вели себя тихо, стараясь казаться как можно более незаметными. Солнце тем временем уже побывало в зените и начало медленно опускаться вниз. Немилосердная жара отступала, и не радовать это не могло. В конце концов, трое правителей оказались на весьма широкой, но пустынной улице. Уверенной походкой Ихсан направился вперёд, не забыв оглянуться, чтобы уюедиться, что принцессы следуют за ним.
- Куда теперь, Ихсан аль-Асвад? - обратилась к нему Селестия.
В тот же миг Ихсан замер на месте. Окинув внимательным взглядом двух сестёр, он неожиданно улыбнулся - странной, почти что ребяческой и невероятно застенчивой улыбкой.
- Теперь уже "эль"-Асвад, - с какой-то особой теплотой сказал он и махнул рукой, приказывая своим спутницам продолжить движение. А принцессы снова переглянулись. Они точно помнили, что в одну из первых их встреч, если не в самую первую, Ихсан рассказал, от чего именно зависит приставка к фамилиям аравийцев. Но теперь они, как ни старались, не могли этого припомнить.
- "Эль"? - удивлённо спросила Луна. - Почему она изменилась?
От этих слов Ихсан даже ускорил шаг - так, словно бы ему не терпелось рассказать что бы то ни было... или даже показать.
- "Аль" означает "сын", - пустился в объяснения Ихсан, не сбавляя темпа. - Так называют себя только те, кто не имеет семьи по тем или иным причинам, - и женщины, потому как другого им не дозволено по Своду. Другое дело - мужчины. Как только мы обзаводимся женой и, что важнее, детьми, мы меняем эту приставку на "эль". Возможен и другой вариант. Если мы до определённого возраста семьёй не обзаводимся, то та часть наших магических сил, которая должна была перейти к нашим детям, трансформирует нас в крылатых магов - без малого богов. Такие тоже имеют право на эту приставку. Но...
"К чему он клонит?" - неожиданно подумала Селестия. И вдруг осознание, такое простое, заставило её даже замереть на месте. Всё это могло означать только одно - то, что...
- Ты женился? - неожиданно озвучила её мысль Луна вместо неё самой.
К этому моменту Ихсан уже подошёл к одному из домов, внешне нияем не отличающемуся ото всех остальных, - лишь над дверью была некая надпись на аравийском. Вытащив из кармана пиджака ключи, он принялся открывать дверь, объясняя:
- Не буду скрывать - да. Она никогда не была моей сторонницей, равно как и противницей, но она полюбила меня, а я - её. Уже почти что год мы существуем как одно целое. А несколько месяцев назад...
Сказав это, Ихсан повернул ключ в замочной скважине в последний раз и, уже открывая тихо скрипнувшую при этом дверь, полушёпотом произнёс:
- Только тихо. Я не хочу разбудить его...
Принцессы последовали за Ихсаном в глубь его дома, не забыв при этом закрыть за собой дверь, хоть и не на замок. Они прекрасно понимали, что, - а, точнее кого, - им хочет показать Ихсан. И они были правы, хотя поняли это, лишь войдя в бывшую комнату Муни. Она сильно изменилась с тех времён, когда Муни ещё жила с Ихсаном. Из всех предметов мебели там осталась лишь кровать с неброским, но явно качественным постельным бельём, на котором сейчас, даже не сняв чадры и своей чёрной абайи, спала явно уставшая за день жена Ихсана. А совсем рядом с окном висела колыбель.
- Идите сюда, - всё также шёпотом произнёс Ихсан, подходя к колыбели.
Невольно улыбнувшись, обе принцессы приблизились к колыбели и, встав по обе стороны от неё, принялись разглядывать маленького наследника Ихсана. О красоте аравийских детей ходили легенды, некоторые считали, что юные аравийцы похожи на ангелов... но принцессы понимали, что если они и назовут это дитя красивым, это будет огромной ложью, предназначение которой было бы только одно - порадовать Ихсана. Его ребёнок явно перенял все негативные черты внешности своего отца - по курносому носу, характерному для всех детей, было уже видно, что спустя всего какие-то три-четыре года, он станет таким же коротким, крючкообразным и широким, как и у Ихсана, подбородок казался излишне мягким даже для ребёнка, а чёрные волосы его вились мелкими кудряшками - не слишком подчёркивающая мужественность особенность внешности. Хороши были лишь глаза - большие, раскосые, зелёные, с хищными зрачками. Невольно Селестия подумала, что если он будет носить чадру, то эти глаза смогут покорить многих женщин, - но лучше ему будет эту чадру не снимать. А, посмотрев на его ручку, чуть высунутую из-под одеяльца, принцессы заметили, что и с кожей его имелась некая странность. Тёмные полоски на ней - ещё одна характерная особенность каркаданнов - были вовсе не тёмными, а светлыми, почти белыми и тонкими, так контрастирующими с его смуглой кожей.

- Необычный цвет кожи... - протянула шёпотом Луна. А Ихсан в ответ лишь согласно кивнул:
- Отчасти этой особенностью я руководствовался, когда выбирал ему имя.
- И как же зовут его? - спросила Селестия.
- Джалид, - коротко ответил Ихсан. А принцессы в ответ лишь уставились на него с недоумением. Они слышали много аравийских имён, - но такого им не доводилось слышать никогда. Поняв причину их недоумения, Ихсан тут же принялся объяснять им свой странный выбор:
- Это слово означает "лёд" на нашем языке. Если вы присмотритесь, то поймёте, что эти полоски на его коже отчасти похожи на трещины на льду...
"Действительно..." - машинально отметила Луна. А Ихсан тем временем продолжал:
- У нас в Аравии нет льда, зато он есть в Эквестрии. Главная причина, по которой я его так назвал, - та, что я верю, что он в будущем продолжит моё дело и будет поддерживать тесные связи между нашими странами. Равно как и воспоминания о том, что наша первая встреча с вами произошла зимой. Это слово никогда не использовалось никем в качестве имени, но так как я верю в то, что ему самой судьбой предначертанно быть моим единственным преемником, равно как и учитывая все те причины, что я назвал выше, я решил назвать его именно так.
Селестия внимательно смотрела на Джалида. Его большие глаза с интересом разглядывали её, а длинные пальцы мага крепко сжимали пелёнку. Но тут неожиданно ей пришло в голову одно простое осознание, связанное с фамилией Ихсана.
- Ты когда-то говорил, что твоя фамилия значит "чёрный", - прошептала она. - Значит, получается, его имя в переводе на наш язык, - "Чёрный Лёд"?
- Получается, так, - пожал плечами Ихсан. - Знаю, звучит очень необычно. Но я очень верю в то, что в будущем это имя прогремит на обе наши страны.
Если бы только Ихсан знал в тот момент, как же он будет прав. Но тогда никто не придал значения его словам. Кивнув принцессам, он жестом пригласил их на кухню, на чашку заваренного лично им аравийского чая. И трое правителей, оставив жену Ихсана и Джалида одних, отправились на кухню, и каждый думал одновременно о своём и об одном - лишь о том, что грядёт. У всех мысли были разные, но все в глубине души надеялись на хороший исход. В тот момент никто даже представить себе не мог, как же именно всё обернётся.

Смерть превыше жизни

- Мне не нравится эта одежда! - с детской непосредственностью заявил четырёхлетний Джалид и попытался магией натянуть клетчатый платок на своей голове на манер чадры, но потерпел неудачу. Его зелёные глаза, кажущиеся на его лице просто огромными, смотрели на Ихсана одновременно со страхом и протестом - было видно, что спорить со старшими ему приходилось не так часто, но в этот раз он, воспринимающий ситуацию как неправильную, просто не мог бы поступить иначе.
- Джалид, - обратился к нему Ихсан, кивнув на висящий на крючке в его комнате костюм маленького размера, явно купленный им в Эквестрии и предназначавшийся исключительно для эквестрийских детей, но никак не для аравийских, - я тебе не раз и не два велел не спорить со своим отцом. Это во-первых. А во-вторых - ты знаешь, куда мы идём на днях?
В ответ Джалид лишь уставится вниз, на свои ступни, обутые в аккуратные, чёрного цвета сандалии. Он прекрасно знал, куда его меньше чем через неделю - точнее он сказать не мог - поведёт Ихсан. Некое почётное мероприятие в соседней страны, называющеся, по словам его отца, Эквестрией, и бывшей не менее прекрасной, чем его родная Аравия.
- Да, папа, - тихо сказал Джалид. - Мы отправимся в Эквестрию через... через...
Продолжая тянуть последнее слово, Джалид вытянул вперёд руку с длинными пальцами и принялся усиленно загибать их, тщетно пытаясь подсчитать количество дней, которое оставалось до той самой важной встречи. Но так как пока что Джалид считал очень плохо, - успехом его попытка не увенчалась.
- Четыре дня, - подсказал ему Ихсан. - И именно поэтому времени у нас не так много. Тебе нужно выглядеть на Балу соответствующе. А это значит - не хуже других и не кичась своей индивидуальностью. Я купил тебе этот костюм больше трёх месяцев назад, а ты даже и не соизволил его надеть, всё время придумывая некие оправдания. То ты устал, то хотел есть, то уверял, что он тебе впору, и ты в этом всё-таки убедился, хотя он как висел здесь, так и висит. Я прошу тебя примерить его сейчас же.
- Можно ты выйдешь? - робко попросил Джалид, уже начав приподнимать магией свою длинную белую кандуру. Он снова ожидал, что Ихсан пойдёт вопреки его желаниям, - но в этот раз он ошибся. Коротко кивнув Джалиду, Ихсан быстрым шагом вышел за дверь. А Джалид, понимая, что выбора у него не остаётся, попытался было всё-таки избавиться от кандуры - но чуть позже пожалел о своей непредусмотрительности. Сначала всё-таки стоило избавиться от платка. Ухватив его магией и сбросив его на пол, Джалид в очередной раз задал себе простой вопрос. Если жители этой Эквестрии, коими его отец восхищался настолько, что начал учить их языку Джалида едва ли не с пелёнок, равно как и пытаться привить ему их ценности, объясняя, насколько они хороши и... прогрессивны - что бы это ни значило, - то почему они не могут понять, что не всем могут нравится их традиции? Вот та же одежда. Что бы радикально изменилось, приди Джалид к ним в своей обычной одежде, а не выряженный по последнему писку их моды? Или на самом деле Ихсан ошибается, и все его слова о том, что эквестрийцы настолько хороши, - неправда?
Повторяя это про себя, Джалид ухватился своей рукой, испещрённой белыми полосками, похожими на трещины на льду, за костюм и решительным движением сорвал его с крючка, в глубине души надеясь, что так он разорвёт его, и его отцу всё-таки придётся отправить его на Бал в его обычной одежде. Но он ошибался. Костюм лишь соскользнул с крюка, оказавшись в руках у Джалида. Тяжело, совсем не по-детски вздохнув, юный ааг принялся натягивать его на себя.
В этой одежде его раздражало всё. То, что она была сделала как единое целое, этакое подобие комбинезона, то, что застёжка в виде ряда пуговиц была у неё на груди, её неприятный, тускло-синий цвет, навевавший странные, недетские чувства, эти дурацкие, узкие рукава с пышными манжетами и такой же пышный воротник... И никакого убора для головы. Лишь подумав об этом, Джалид тут же пригладил свои вьющиеся мелкими кудрями волосы и подумал, что всё равно его отцу не заставить его прийти на праздник в кажущейся ему настолько открытой и обтягивающей одежде, из-за которой он сам себе более напоминал девичью куклу. Он всё равно найдёт способ скрыть и очертания своего тела, и даже лицо. Хотя отец и говорит, что детям этого делать не обязательно, но Джалид уже ознакомился со Сводом, адаптированным для его возраста. И он решил, что будет следовать ему во всём и вопреки всему. Даже своему отцу.
- Ты всё? - тем временем раздался из-за двери голос Ихсана, а сама дверь скрипнула.
- Да, папа, - грустно сказал Джалид, тут же послушно открывая дверь для своего отца.
Ихсан вошёл в комнату, окидывая своего сына внимательным взглядом. Да, в своё время Селестия оказалась права в своих подозрениях касательно того, что из сына Ихсана не вырастет красавца. Хороши были лишь необычные, мелко вьющиеся волосы - и огромные, поистине бездонные глаза, сейчас, впрочем, смотревшие удручённо. Всё же остальное у Джалида было сильно далеко от идеала. Он был высоким не по годам, отчего выглядел лет на шесть, но никак не на свои четыре года, а уж по лицу ему и вовсе можно было бы дать минимум семь. Короткий, крючкообразный нос с широкими ноздрями, тонкие губы, округлый подбородок, смуглая кожа... И так не сочетающйся со всем этим праздничный костюм эквестрийских детей. Однако Ихсан своим сыном остался доволен.
- Ну вот, Джалид! - похвалил он его и тут же подошёл и потрепал по голове. - Другое дело! Правду скажу, выглядишь в этом костюме как настоящий мужчина! Не сложно же было?
- Нет, - буркнул Джалид. - Только пап...
- Что такое? - насторожился Ихсан.
- А почему я не могу пойти в своей одежде? Она... она некрасивая?
Ихсан со снисхождением посмотрел на Джалида. Такая наивная, чисто детская мысль, котррая почему-то так умилила Ихсана... Если бы дело было в этом! Видимо, настала пора посвятить Джалида окончательно в то, что происходит в Аравии.
- Дело не в этом, Джалид, - тихо сказал Ихсан. - Я рассказывал тебе, что у нас идёт война. Война с отступниками. Они злые, они делают только то, что плохо. Но, к сожалению, очень часто отступники бывают похожими на нас. Например, носят такую же одежду, как и мы здесь... Чтобы тебя не приняли за отступника, тебе лучше будет одеться так.
Джалид кивнул. Он уже слышал об отступниках, равно как и примерно мог представить себе, кем они были. В его понимании это были жалкие, ни на что не способные личности, которые только и умели, что рушить всё на своём пути. Варвары. Он не хотел, чтобы его спутали с отступником. Вот только...
- Пап, а разве дети бывают отступниками?
- Нет, - уверенно сказал Ихсан. - Но взрослые очень часто перестают замечать, ребёнок перед ними или нет. Тебя могут принять за того, кто им сочувствует, и кто пришёл навязывать свою точку зрения - как это делают они. И я не хочу, чтобы о тебе думали именно так.
- Но папа! - неожиданно возмутился Джалид. - Почему то, что я приду к ним в своей одежде, будет считаться плохим для меня, но то, что они заставляют меня приходить к ним в их одежде, не считается плохим для них?
Этого Ихсан никак не ожидал услышать. То и дело это проскальзывало - то, что Джалид ставил под сомнение дружественность эквестрийцев, во всех их намерениях видя лишь двойное дно. И вот теперь оно вылезло опять. Пока что Ихсан не знал, как с этим бороться. Точнее, видел для себя только один способ борьбы - заставить Джалида так или иначе познакомиться с соседями аравийцев. Возможно, тогда он и перестанет воспринимать их настолько предвзято. А пока что... Пока что, как понимал Ихсан, эти попытки поставить под сомнение возможность дружбы между Аравией и Эквестрией на корню.
- Разговор окончен, Джалид, - сухо сказал Ихсан. - Если ты - послушный сын, ты не будешь говорить такие вещи и через четыре дня появишься в Эквестрии в этом костюме.

Всем своим видом показывая, что его намерения не изменит ничто, Ихсан вышел из комнаты Джалида и, судя по его шагам, отправился на улицу. Скорее всего, опять по своим королевским делам. А Джалид, скрипя зубами, принялся вылезать из ненавистного костюма. Больше всего ему хотелось перестать ощущать эту скованность, которую он почувствовал, лишь только его надел, равно как и снова ощутить себя истинным праведником, а не кем-то, кто только что предал самого себя. Радуясь, что его, как ему казалось, позор никто не увидел, Джалид всё-таки выбрался из костюма, и, быстрым движением натянув на себя кандуру, швырнул костюм куда-то в сторону и, сев прямо на пол, стал завязывать свой платок на голове.
Джалиду не хотелось в Эквестрию. Почему-то от этого слова веяло чем-то по-странному чужим и даже отчасти... неприятным. Джалид и сам не знал, почему, но он совершенно не хотел туда. И ни слова его отца о том, что там он встретит множество детей, таких же, как и он сам, ни красивые пейзажи Эквестрии, которые по заказу Ихсана ему писали лучшие художники Аравии, ни даже рассказы отца о двух прекрасных принцессах, что давно правили этой страной, - ничто не могло его разубедить. Джалиду не нравилось само звучание названия этой страны. И ничто не вызывало у него желания туда поехать.
Дверь в комнату снова скрипнула. Испугавшись, что это мог быть его отец, Джалид поспешно вскочил на ноги и схватил магией злосчастный костюм, понимая, что Ихсану может запросто прийтись не по душе то, как он с ним обошёлся. Но Джалид ошибся. Когда дверь приоткрылась, в комнату вошла лишь его мать, всё так же вся облачённая в чёрное, - были видны лишь её большие, зелёные глаза.
- Не обижайся, Джалид, - тихим, густым голосом сказала она. - Проще будет покориться отцу.
- Я понимаю, мама! - в отчаянии выпалил Джалид. - Я не понимаю одного... почему папа так сильно любит эту Э... Экве... Эквестрию?! Я его сын, и мне не нравится эта одежда, но он хочет, чтобы я оделся так, потому что им не понравится моя одежда! Почему ему важнее они, чем я?!
Джалид тяжело выдохнул. Всё же, не так часто он позволял себе выпустить эмоции. Так любимый им Свод запрещал этим злоупотреблять. Джалид очень старался держаться, но в этот раз умение держать под контролем себя самого просто подвело его. Потому как никогда в жизни он не ощущал так отчётливо то, что его... предали. И его мать казалась ему сейчас единственным существом, способным понять его. Если бы только она могла повлиять на Ихсана!..
- Послушай, Джалид, - неожиданно резко сменила тему разговоров его мать, присев перед ним на колени и взяв его за руки. - Я хочу тебя кое-куда отвести. Это особенное место, и...
- Особеннее, чем Святыни? - тут же поинтересовался Джалид, моментально изобретя новое слово и вспомнив своё паломничество туда со своим отцом, свершившееся год назад, равно как и посвящение в праведники. Эту церемонию он помнил, казалось, во всех деталях, а то, что он прочёл о ней в Своде, лишь укрепило его знания. Но его мать лишь покачала головой:
- Нет, Джалид. К сожалению, особенное не в таком смысле. Мы отправимся туда вдвоём, но я прошу тебя об одном: ни слова Ихсану об этом. Это будет наш маленький секрет. Хорошо?
В ответ Джалид лишь кивнул. Он любил и умел хранить немногочисленные секреты. До поры до времени он среди незнакомой детворы даже скрывал, что он - сын короля. Выдало его лишь его собственное редкое имя. Но Джалид гордился им и отказываться от него не собирался. А его мать тем временем выпрямилась во весь рост и протянула Джалиду руку:
- Будет быстрее, если мы телепортируемся туда. Возьми меня за руку и держись крепко. Может быть немного горячо.
Но Джалид уже был готов к этому. Ихсан рассказал ему, что в Эквестрию они именно что телепортируются, а не поедут, - по не понятным пока что для Джалида причинам, и потому он готовил своего сына к телепортации. Пока что - на короткие расстояния, но Джалид уже успел вполне привыкнуть к этому странному ощущению, когда тебя, словно бы подхваченным порывом сильнейшего ветра, несёт вперёд, а всё вокруг будто бы исчезает в ярко-зелёном туннеле. И, помня об этом, он протянул своей матери руку без страха.
Мощная вспышка зелёного света и две фигуры - взрослой женщины и ребёнка, - впрочем, исчезла столь же быстро, сколь возникла, - лишь для того, чтобы вспыхнуть в другом месте и также рассыпаться на мириады искр в лучах горячего, полуденного аравийского солнца.
- Где мы? - тихо спросил Джалид, озираясь по сторонам. Он никогда не видел такого места. Он понимал, что они с матерью находятся в аравийском городе, - но в каком? Всё те же улочки, всё те же дома... те же?
Джалид даже машинально протёр глаза, чтобы убедиться, что они его не обманывают. Вокруг - ни души, ни одного случайного прохожего. Всё словно бы застыло, а нечто неведомое заставило всех покинуть этот город. Хотя уже через секунду Джалид понял, что. Эти дома лишь при первом, поверхностном взгляде показались ему целыми. У многих из них в лучшем случае отсутствовала только крыша - а большинство и вовсе были разрушены почти что до основания. Всюду лежали обломки некогда составлявших их камней, все дороги были разбиты, а сады у домов - выжженны дотла. Это место так отличалось от прекрасного города Нур, что Джалид даже не знал, что говорить. Да и уместны ли они будут, эти слова?
Мать коротко кивнула Джалиду, словно бы говоря ему: делай, что считаешь должным. И Джалид решил, что воспользуется своей свободой сполна. Ловко огибая пробоины на дороге и обходя огромные камни, он подобрался к руинам одного из домов, оставшегося совершенно без крыши. Судя по тому, что от него в небо всё ещё поднимался чёрный дымок, беда, какая бы она ни была, постигла его совершенно недавно. И Джалид очень хотел выяснить у кого бы то ни было, что же здесь случилось, и кто виновен в этих разрушениях. Теперь, как никогда прежде, он осознавал: остановить войну в Аравии - его священный долг.
Джалид уверенно перелезал через массивные осколки - остатки крыши, пока, наконец, не оказался в том, что некогда могло быть то ли гостиной в этом доме, то ли самым большим залом... Уверенным шагом он шёл вперёд, покуда не ощутил, как его нога наступила на нечто липкое и жидкое. Вздрогнув от неожиданности, Джалид посмотрел вниз, - и не увидел ничего, кроме пола, залитого чёрной жидкостью с характерным ржавым запахом. Джалид, как существо, питающееся преимущественно мясом, прекрасно знал, что пахнет так только... кровь.
Сморщившись от этого осознания, Джалид шёл по кровавому следу, в глубине души надеясь, что он не наткнётся ни на что более тривиальное, кроме как на раненого барана. Он молил всех известных ему предков о том, чтобы его опасения не подвердились, - но в тот день предки явно решили испытать своего юного подданного.
Эта комната, несмотря на что бы то ни было, что обрушилось с неба на этот дом, сохранилась фактчески идеально - не было разве что потолка. Здесь были небольшие прямоугольные колонны с вязью, некогда белые, но сейчас потемневшие от копоти, потушенный камин, даже какая-то мебедь, лежавшая сейчас вверх дном. Стол без ножки... парочка кресел, некогда явно не самых дорогих, но удобных, куча стульев... зачем тем, кто бы тут ни жил, столько?.. И источник крови - абсолютно белое, даже отчего-то начавшее чернеть тело совершенно обнажённой девочки, ничком лежавшее на полу.
Джалид в ужасе вздрогнул, а его лицо исказилось в неподдельной гримасе страха. Он не хотел более тут находиться. Невольно он попятился куда-то в сторону и назад, - и в тот же миг запнулся о нечто мягкое и круглое. Машинально Джалид наклонился - и тут же из его горла вырвался хриплый, полный отчаяния крик, мольба о помощи. На него пустыми, остекленелыми глазами смотрела совершенно лишённая шеи голова мальчишки лет десяти - с растрёпанными волосами, кровью вокруг губ и такая же почерневшая, как и тело девочки, явно его сестры. Отшвырнув от себя магией страшную находку, Джалид побежал как можно дальше, не разбирая дороги.
- Мама! Мама! - кричал он совсем не детским, хриплым голосом. Но его мать явно следовала за ним по пятам. В ту же секунду он ощутил её фактически родной запах, а затем - её рука крепко схватила его руку. Снова магическая вспышка, снова это ощущение полёта, - и в тот же миг вместо жутких руин перед глазами Джалида оказалось крыльцо родного дома.

Весь день Джалид пытался прогнать у себя из головы эти жуткие образы, равно как и пытался убедить себя в том, что это ему лишь приснилось. Но нет. Факты кричали об обратном. Кровь на сандалиях, которую матери пришлось оттирать песком, чуть порванная от лазания по руинам кандура... Нет! Всё это не могло быть сном. Это - кошмарная реальность. Ужас, конца и края у которого просто нет.
Джалид пытался выяснить у матери, сейчас занятой чисткой своей обуви, что же там произошло. Он спрашивал, знала ли она этих мальчика и девочку, где они вообще побывали, чем именно их убили... Но на всё мать давала ровно один ответ. Молчание. Глухое, беспощадное молчание. Такое чувство, что ей самой тяжело было об этом говорить или даже вспоминать. Но, пожалуй, Джалид действительно задал ей все возможные вопросы - все, кроме одного...
- М... мама... - выдавил из себя Джалид. - Кто... кто это сделал?
В ответ мать пристально посмотрела на него своими зелёными глазами, оторвавшись от работы. А когда она заговорила, то голос её звучал одновременно отрешённо и твёрдо:
- Эквестрийцы.
Джалид молчал. Только теперь он начал осознавать, что его опасения по их поводу были далеко не беспочвенны. Он верил своей матери - ей не было никакого резона лгать своему сыну. Да и то, что они, мягко говоря, подозрительны к аравийцам... их нежелание даже близко видеть предметы их национальной культуры и гордости... Пока что кусочки мозаики складывались воедино. Эквестрия не любит Аравию. Эквестрийцы истребляют аравийцев - истребляют не отступников, ведь, как сказал Ихсан, отступников среди детей не бывает. Здесь же целенаправленно были убиты дети. Эквестрийцы плохие. И Джалид лишний раз убедился в том, что ехать к ним не стоит. Они явно понимают лишь язык силы, на котором говорят сами.
"Жаль, что папа так ошибается по поводу эквестрийцев..." - подумал Джалид. Однозначно, события этого тяжёлого дня следовало обдумать в одиночестве. Он уже встал было из-за стола и направился в свою комнату, как тут неожиданно услышал тихий голос своей матери:
- Запомни, Джалид, - произнесла она. - Смерть... превыше... жизни...

Беды и победы

Эквестрия была совершенно не такой, как Аравия, - равно как и совершенно не такой, какой себе представлял её Джалид. В отличие от аравийцев, всю жизнь вынужденных прокладывать путь к собственному счастью с боем абсолютно во всём, - будь то бой с природой или же вечные междоусобные войны. Эквестрийцам, казалось, сама жизнь дала возможность существовать в спокойствии, мире и достатке. Красивые сады с деревьями с диковинными фруктами, зелёные лужайки, полное отсутствие жары - словно бы принцессы даже тут хлопотали о своей стране, защищая её от беспощадного для Аравии солнца... Жители - вовсе не такие настороженные и держащиеся особняком, как в Аравии. Никто не прячет лиц и не стремится слиться с толпой или природой - все словно бы нарочито подчёркивают свою индивидуальность и самобытность. Яркие костюмы и открытые платья с утяжками на талии, странные, порой излишне вычурные причёски и поистине невероятное множество украшений, почти что до безвкусицы...
По правде говоря, Джалид не понимал, почему именно никто из эквестрийцев не прячет ни лиц, ни волос, равно как и стремится так или иначе открыть своё тело перед всеми. Неужели они не читали Свода? Неужели они не знают, что в своё время это не принесёт им ничего хорошего, что не стоит обнажать себя перед теми, кто никоим образом видеть этого не заслужил? Равно как и сама обстановка, сам Бал. Кто сказал этим эквестрийцам, что закатывать столь пышные празднества в принципе дозволено? Что бы они ни отмечали, это всегда можно было бы отметить тихо, без этого размаха в этом пышном, белом дворце с внутренними двориками, полными приручённых диких животных, и с гобеленами, прославляющими правительниц Эквестрии, что тоже не вызвало у Джалида никаких тёплых чувств.
"Почему они живут не по правилам?" - повторял он про себя, следуя за Ихсаном по снежно-белым ступенькам, выстланных дорогим, красным ковром, - навстречу двум женщинам с цветными, развевающимися словно бы на ветру волосами и одетыми в дорогие одежды. На голове каждой из этих женщин сидела массивная корона. Машинально Джалид перевёл взгляд на своего отца, тоже решившего приукрасить себя в честь такого события. На его голове тоже сидела корона из золота, на передней стороне которой был закреплён изящный, повёрнутый вверх рогами полумесяц, а посередине этого полумесяца был длинный, вытянутый изумруд, имитирующий зрачок каркаданнов с герба. Даже эта корона казалась Джалиду излишне глупой и неуместной, - что уж говорить об усеянных бархатом и драгоценными камнями коронах правительниц Эквестрии! Но таковы были правила.
- Это принцессы Эквестрии, Селестия и Луна, - шёпотом сказал Ихсан Джалиду и осторлжно подтолкнул его вперёд. - Ну же, подойди, не бойся...
Но Джалид вовсе не боялся. Смысл ощцщать страх перед теми, кто и без того решил, что сможет запугать его страну убийствами таких же детей, как и он сам? Пусть это делали и не они лично - он понимал, это "всего-то" с их приказа или немого одобрения. И только поэтому, но никак не из-за страха, он к принцессам подходить не хотел, а лишь крепче сжал руку Ихсана в своей непосредственной, детской неприязни. Но Ихсан расценил этот жест как признак того самого страха и потому, улыбнувшись Джалиду, повёл его дальше, - совершенно не замечая, что Джалид следует за ним с куда большей неохотой, чем прежде.
- Добро пожаловать, Ихсан эль-Асвад, - произнесла одна из женщин, та, что была в белом платье на манер тоги, и низко поклонилась королю Аравии. Её сестра тут же последовала её примеру. А Ихсан в это время лишь низко склонил голову - единственное дозволенное аравийскому королю приветствие особ, соответствующих ему по статусу... и даже тех, кто был выше.
- Рады видеть тебя и твоего прекрасного сына, - учтиво произнесла Луна и тут же присела перед Джалидом на корточки, - чтобы ему не пришлось глядеть на неё сверху вниз. - Прошло много времени с тех пор, как мы видели тебя в последний раз, юный принц.
- Надеюсь, тебе понравится на Балу, - ответила Селестия и внимательно посмотрела в глаза Джалида, ожидая увидеть там типичные детские эмоции - лёгкий шок, заворожённость и восхищение. Но в этих глазах, в этих огромных зелёных глазах она не увидела ничего такого. В них было лишь противоречие и протест - немой, но невероятно сильный, совершенно не детский. Но, впрочем, Селестия тогда решила, что это - лишь в некотором роде последствия культурного шока. И потому в её голосе не было даже и намёка на сомнение или тревогу, когда она продолжила: - К сожалению, тебе пока что нельзя со взрослыми. У взрослых может быть опасно, ты можешь потеряться. Ты ведь понимаешь меня?
- Я не маленький, - недовольно буркнул Джалид, больше всего жалея о том, что ничто не скроет неприкрытую неприязнь на его лице. Определённо, перед принцессами своих чувств он не хотел показывать совершенно. Но Селестия продолжала вести себя как можно более непринуждённо:
- Тогда ты тем более должен понимать, что у правителей есть свои важные, тайные дела. Тебя посвятят в них, но позже. А сейчас... Ты ведь не будешь против, если тебя отведут к другим детям?
- Там хорошо, - сказала Луна. - Там есть куча игрушек, музыка и самые настоящие шут и обезьянка! Думаю, тебе там будет очень интересно...
Она на самом деле рассчитывала заинтересовать Джалида. В отличие от её сестры, её насторожило его поведение. Что с ним? Просто ли он испугался, что сейчас ведёт себя настолько странно, или же... тут нечто ещё? Но пытаться понять, что на уме у Джалида, времени просто не было. К принцессам приближались следующие почётные гости из дальних краёв. И потому Луна жестом позвала ближайшего стража и показала на Джалида:
- Отведите его к другим детям, - коротко приказала она. Страж же тут же протянул руку Джалиду - так, как он делал со всеми детьми. Он привык за этот вечер, что многие из них, если не все, кроме самых застенчивых, тут же хватали его за руку и шли рядом, буквально светясь от счастья, что они идут с самим королевским стражем! На него тут же сыпалавь куча вопросов, все считали его минимум героем, всесильным, гарантом того, что в этот вечер они под надёжной защитой... Но ребёнок перед ним явно был из робких. Он никак не отреагировал на протянутую руку, а лишь продолжил смотреть себе под ноги немигающим взглядом.
- Пошли, - коротко сказал ему страж. Он хотел было назвать его "мелким", как он любя называл всех детей, но что-то словно бы остановило его от этого. Возможно, то, что Джалид был аравийцем, а этот народ всегда сложно было предсказать. Равно как он и не был уверен, что он достаточно хорошо говорит по-эквестрийски, чтобы понять, что страж бы сказал ему. Однако на этот счёт он ошибался. Джалид говорил по-эквестрийски с лёгкостью, потому как Ихсан с самых юных его лет разговаривал с ним исключительно на нём, подозревая, что аравийский он знает и так. Эта тактика дала свои результаты - в свои четыре года Джалид действительно легко владел обоими языками, лишь допуская порой грамматические ошибки и строя эквестрийские предложения на аравийский манер. Сложности могли возникнуть лишь с незнакомыми Джалиду темами и словами... но пока что таких ситуаций для него просто не возникало.
Страж пошёл вперёд, лишь изредка оглядываясь, чтобы убедиться, что Джалид от него не отстал. Он уже сам не знал, сколько раз хотя бы за этот вечер он прошёл по этим коридорам, - прямо и направо на втором повороте. Порой ему казалось, что тут собрались все дети Эквестрии, хотя он и понимал, что это лишь ему кажется. Просто с каждым Балом на хтот праздник приезжало всё больше и больше семей, что немо свидетельствовало о том, что благосостояние народа Эквестрии растёт. Подумав, что это его стране лишь на пользу, страж толкнул массивную, резную дверь, невольно напомнившую Джалиду о его родной Аравии:
- Ну вот мы и на месте, - сказал он, уже разворачиваясь. - Приятно тебе провести время!

Беды и победы

Эквестрия была совершенно не такой, как Аравия, - равно как и совершенно не такой, какой себе представлял её Джалид. В отличие от аравийцев, всю жизнь вынужденных прокладывать путь к собственному счастью с боем абсолютно во всём, - будь то бой с природой или же вечные междоусобные войны. Эквестрийцам, казалось, сама жизнь дала возможность существовать в спокойствии, мире и достатке. Красивые сады с деревьями с диковинными фруктами, зелёные лужайки, полное отсутствие жары - словно бы принцессы даже тут хлопотали о своей стране, защищая её от беспощадного для Аравии солнца... Жители - вовсе не такие настороженные и держащиеся особняком, как в Аравии. Никто не прячет лиц и не стремится слиться с толпой или природой - все словно бы нарочито подчёркивают свою индивидуальность и самобытность. Яркие костюмы и открытые платья с утяжками на талии, странные, порой излишне вычурные причёски и поистине невероятное множество украшений, почти что до безвкусицы...
По правде говоря, Джалид не понимал, почему именно никто из эквестрийцев не прячет ни лиц, ни волос, равно как и стремится так или иначе открыть своё тело перед всеми. Неужели они не читали Свода? Неужели они не знают, что в своё время это не принесёт им ничего хорошего, что не стоит обнажать себя перед теми, кто никоим образом видеть этого не заслужил? Равно как и сама обстановка, сам Бал. Кто сказал этим эквестрийцам, что закатывать столь пышные празднества в принципе дозволено? Что бы они ни отмечали, это всегда можно было бы отметить тихо, без этого размаха в этом пышном, белом дворце с внутренними двориками, полными приручённых диких животных, и с гобеленами, прославляющими правительниц Эквестрии, что тоже не вызвало у Джалида никаких тёплых чувств.
"Почему они живут не по правилам?" - повторял он про себя, следуя за Ихсаном по снежно-белым ступенькам, выстланных дорогим, красным ковром, - навстречу двум женщинам с цветными, развевающимися словно бы на ветру волосами и одетыми в дорогие одежды. На голове каждой из этих женщин сидела массивная корона. Машинально Джалид перевёл взгляд на своего отца, тоже решившего приукрасить себя в честь такого события. На его голове тоже сидела корона из золота, на передней стороне которой был закреплён изящный, повёрнутый вверх рогами полумесяц, а посередине этого полумесяца был длинный, вытянутый изумруд, имитирующий зрачок каркаданнов с герба. Даже эта корона казалась Джалиду излишне глупой и неуместной, - что уж говорить об усеянных бархатом и драгоценными камнями коронах правительниц Эквестрии! Но таковы были правила.
- Это принцессы Эквестрии, Селестия и Луна, - шёпотом сказал Ихсан Джалиду и осторлжно подтолкнул его вперёд. - Ну же, подойди, не бойся...
Но Джалид вовсе не боялся. Смысл ощцщать страх перед теми, кто и без того решил, что сможет запугать его страну убийствами таких же детей, как и он сам? Пусть это делали и не они лично - он понимал, это "всего-то" с их приказа или немого одобрения. И только поэтому, но никак не из-за страха, он к принцессам подходить не хотел, а лишь крепче сжал руку Ихсана в своей непосредственной, детской неприязни. Но Ихсан расценил этот жест как признак того самого страха и потому, улыбнувшись Джалиду, повёл его дальше, - совершенно не замечая, что Джалид следует за ним с куда большей неохотой, чем прежде.
- Добро пожаловать, Ихсан эль-Асвад, - произнесла одна из женщин, та, что была в белом платье на манер тоги, и низко поклонилась королю Аравии. Её сестра тут же последовала её примеру. А Ихсан в это время лишь низко склонил голову - единственное дозволенное аравийскому королю приветствие особ, соответствующих ему по статусу... и даже тех, кто был выше.
- Рады видеть тебя и твоего прекрасного сына, - учтиво произнесла Луна и тут же присела перед Джалидом на корточки, - чтобы ему не пришлось глядеть на неё сверху вниз. - Прошло много времени с тех пор, как мы видели тебя в последний раз, юный принц.
- Надеюсь, тебе понравится на Балу, - ответила Селестия и внимательно посмотрела в глаза Джалида, ожидая увидеть там типичные детские эмоции - лёгкий шок, заворожённость и восхищение. Но в этих глазах, в этих огромных зелёных глазах она не увидела ничего такого. В них было лишь противоречие и протест - немой, но невероятно сильный, совершенно не детский. Но, впрочем, Селестия тогда решила, что это - лишь в некотором роде последствия культурного шока. И потому в её голосе не было даже и намёка на сомнение или тревогу, когда она продолжила: - К сожалению, тебе пока что нельзя со взрослыми. У взрослых может быть опасно, ты можешь потеряться. Ты ведь понимаешь меня?
- Я не маленький, - недовольно буркнул Джалид, больше всего жалея о том, что ничто не скроет неприкрытую неприязнь на его лице. Определённо, перед принцессами своих чувств он не хотел показывать совершенно. Но Селестия продолжала вести себя как можно более непринуждённо:
- Тогда ты тем более должен понимать, что у правителей есть свои важные, тайные дела. Тебя посвятят в них, но позже. А сейчас... Ты ведь не будешь против, если тебя отведут к другим детям?
- Там хорошо, - сказала Луна. - Там есть куча игрушек, музыка и самые настоящие шут и обезьянка! Думаю, тебе там будет очень интересно...
Она на самом деле рассчитывала заинтересовать Джалида. В отличие от её сестры, её насторожило его поведение. Что с ним? Просто ли он испугался, что сейчас ведёт себя настолько странно, или же... тут нечто ещё? Но пытаться понять, что на уме у Джалида, времени просто не было. К принцессам приближались следующие почётные гости из дальних краёв. И потому Луна жестом позвала ближайшего стража и показала на Джалида:
- Отведите его к другим детям, - коротко приказала она. Страж же тут же протянул руку Джалиду - так, как он делал со всеми детьми. Он привык за этот вечер, что многие из них, если не все, кроме самых застенчивых, тут же хватали его за руку и шли рядом, буквально светясь от счастья, что они идут с самим королевским стражем! На него тут же сыпалавь куча вопросов, все считали его минимум героем, всесильным, гарантом того, что в этот вечер они под надёжной защитой... Но ребёнок перед ним явно был из робких. Он никак не отреагировал на протянутую руку, а лишь продолжил смотреть себе под ноги немигающим взглядом.
- Пошли, - коротко сказал ему страж. Он хотел было назвать его "мелким", как он любя называл всех детей, но что-то словно бы остановило его от этого. Возможно, то, что Джалид был аравийцем, а этот народ всегда сложно было предсказать. Равно как он и не был уверен, что он достаточно хорошо говорит по-эквестрийски, чтобы понять, что страж бы сказал ему. Однако на этот счёт он ошибался. Джалид говорил по-эквестрийски с лёгкостью, потому как Ихсан с самых юных его лет разговаривал с ним исключительно на нём, подозревая, что аравийский он знает и так. Эта тактика дала свои результаты - в свои четыре года Джалид действительно легко владел обоими языками, лишь допуская порой грамматические ошибки и строя эквестрийские предложения на аравийский манер. Сложности могли возникнуть лишь с незнакомыми Джалиду темами и словами... но пока что таких ситуаций для него просто не возникало.
Страж пошёл вперёд, лишь изредка оглядываясь, чтобы убедиться, что Джалид от него не отстал. Он уже сам не знал, сколько раз хотя бы за этот вечер он прошёл по этим коридорам, - прямо и направо на втором повороте. Порой ему казалось, что тут собрались все дети Эквестрии, хотя он и понимал, что это лишь ему кажется. Просто с каждым Балом на хтот праздник приезжало всё больше и больше семей, что немо свидетельствовало о том, что благосостояние народа Эквестрии растёт. Подумав, что это его стране лишь на пользу, страж толкнул массивную, резную дверь, невольно напомнившую Джалиду о его родной Аравии:
- Ну вот мы и на месте, - сказал он, уже разворачиваясь. - Приятно тебе провести время!

Но Джалид не обратил внимания на эти слова. Машинально он сделал несколько шагов вперёд, в залитую ярким сиреневым светом комнату, - и тут же двое слуг закрыли за ним дверь, словно бы отрезая его от остального мира. Щурясь и не испытывая ничего, кроме беспокойства за то, как много времени ему придётся тут торчать, Джалид принялся осматриваться, щурясь от света, кажущегося ему нестерпимо ярким после полумрака коридоров.
- А тепе-е-е-ерь, дети... - неожиданно раздался громовой, усиленный магией голос, подобно тому, как усиливали свои голоса аравийские проповедники. - Кто из вас хочет сыграть в "приколи пони хвост"?
- Я! Я! Я! - тут же начало доноситься со всех сторон. Невольно Джалид порадовался тому, что он не успел уйти далеко от двери, - толпа детей, бегущих к ведущему праздника, эквестрийцу в цветном колпаке, с накрашенным белой краской лицом, в разноцветном трико и в ботинках с длинными носами, могла бы запросто его смести. А на плече у ведущего действительно сидела обезьянка, одетая в такую же цветастую жилетку, как и он. Отметив это, Джалид продолжил осматриваться.
Комната казалась большой лишь поначалу - на самом дете, в неё могло вместиться не так много, но, тем не менее, дети здесь были всюду. Они кучковались в углу с игрушками - в основном девочки, нянчащие кукол и, беря со стола стаканы с холодным детским пуншем, украшенные дольками лимона, тут же отходили назад, к своим коврикам, на которых и сидели до этого. Джалид не знал, их ли это собственные коврики, или же их принесли принцессы специально для детей, - но тем не менее, вступать в открытый конфликт и отбивать у кого бы то ни было место он не хотел. Вместо этого он положил глаз на другое - на те самые дольки лимона. Понаблюдав за детьми где-то минуту, он заметил, что они их не едят - лишь откладывают в сторону, а то и вовсе ставят на стол с грязными стаканами свои стаканы с нетронутыми дольками. Безумное расточительство. У Джалида лимоны были фактически любимым блюдом после мяса - редкая особенность для каркаданнов. Он их просто обожал и мог есть, как ему казалось, десятками. И вот сейчас его любимое лакомство было перед ним. В виде всего-то долек, но о большем он и просить не мог.
Осторожно усевшись чуть позади стола, так, чтобы заметить его было невероятно сложно, Джалид чуть приподнял свою правую руку - и тут же вокруг неё возникла зелёная аура. Магией Джалид снял с пока что не тронутого никем стакана дольку лимона и, лишь схватившись за неё, с наслаждением вгрызся в мякость. Такой знакомый и так нравящийся ему кислый привкус. Он ел осторожно, стараясь не упустить ни капли выжатого им же из мякости сока, а когда закончил, даже облизнул свои пальцы - настолько ему понравилось это лакомство. Пожалуй, даже так сильно, что он решил момент удовольствия дл себя несколько растянуть.
Он снимал со стаканов дольку за долькой, осушив во время этого действа бокал детского пунша - лишь для того, чтобы ему было, куда складывать корочки от лимонов. Никто из детей, которые, тем временем, сыграв в очередную игру, вернулись к столам, не заметил ни самого Джалида, ни того, чем он был занят, даже не обратил внимания на то, что множеству стаканов не доставало долек лимона - для многих из них это было лишь напрасное и совершенно не вкусное украшение. Для многих - но не для Джалида, который, тем временем, решил окончить своё пиршество. Он даже не стал считать, сколько кусочков лимона он съел, - судя по тому, что корочками был забит весь стакан, съедено им было немало. Осторожно встав и решив посмотреть, куда ставить грязную посуду, Джалид даже на мгновение поморщился. Слишком много детей, слишком сильно они закрывают ему обзор. А ещё он чувствовал себя чудовищно некомфортно с обнажённым лицом. Следовало найти хоть что-то, что можно было бы повязать на манер чадры, - и только потом ставить стакан к грязной посуде.
Решение он нашёл всё на том же столе, где стояли стаканы и чан с детским пуншем. Под этот чан было подложено нечто, больше всего напомнившее Джалиду большую тканевую салфетку. Вся она была в пятнах от пунша и мокрой, но Джалид решил, что большего желать было бы глупо. Он снова чуть приподнял руку и принялся магией приподнимать чан с пуншем. Он ожидал, что это будет легко, - но он ошибался. Тяжёлый чан, как ему казалось, он пытается удержать в воздухе одной лишь рукой. Но долго держать его он совершенно не собирался. Стоило чану ненадолго воспарить в воздухе, как Джалид тут же схватился свободной рукой за салфетку и дёрнул её на себя, поставив после этого чан с грохотом черпака о стекло на место. Но это для Джалида не имело никакого значения. Мокрая, грязная салфетка была у него в руках.
Вне себя от радости, Джалид сложил её уголком и стал завязывать у себя на затылке. Раз за разом он терпел неудачу - салфетка была слишком большой для его головы и норовила соскользнуть при любом неосторожном движении, превратившись из чадры в обычный шейный платок. Мысленно умоляя предков помочь ему, Джалид попытался завязать её ещё раз - и в этот раз чуть было не вскрикнул от боли, потому как просто намертво перетянул себе лицо. Не понимая, что он делает не так, Джалид принялся развязывать тугой узел. Пальцы то и дело соскальзывали, а ещё Джалид пару раз чуть было не оторвал об этот узел сам себе ногти с мясом. Но в конце концов избавиться от салфетки ему удалось. Пара таких же тщетных попыток - и вот у него на лице уже нечто премлемое. Да, соскальзывает с одной стороны и туговато с другой, да, выглядит не особо красиво, потому как самое большое пятно теперь было у него прямо на носу. Но лицо закрыто - и это главное.
Думая лишь об этом, Джалид уверенно выбрался из-за стола и понёс стакан к столу с грязной посудой. Он уже было поставил его и хотел было с чувством выполненного долга сесть куда-то и подумать о своём, как тут кто-то легко, но в то же время настойчиво потрогал его за плечо:
- Мальчик, а что это у тебя на лице?
Джалид вздрогнул, резко оборачиваясь. Позади него стояли двое - эквестрийцы, брат и сестра, явно близнецы. Они с интересом разглядывали его импровизированную чадру и разве что не хихикали. Никогда в жизни они не видели ничего такого! Какой чудной смуглый мальчик со странными глазами и завязанным лицом! Интересно, для чего он это?
- Это платок? - хихикнув, спросил его мальчик. Но Джалид, задетый, решил попытаться отстоять свою честь:
- Это называется "чадра". У нас все её носят.
- А это где? - удивлённо спросила девочка.
Джалид недовольно прищурился. Мало того, что эти дети отступников и убийц настолько любопытны, так они ещё и смеют смеяться над чужими обычаями! Искренне жалея, что в принципе вмешался в этот разговор, а не сделал вид, что задавшихему вопрос просто не существовало, Джалид с гордостью оответил:
- В Аравии.
Но этим он лишь вызвал искренний, детский смех. Брат и сестра разве что по полу не катались, сгибаясь от хохота и и фактически выкрикивая:
- Ты... ты только подумай!..
- У них... в Аравии... на лице...
- Носят грязные салфетки! - вскрикнула девочка и вновь залилась хохотом. Но более Джалид этого терпеть не собирался. Ситуация, так развеселившая их, но не казавшаяся ему смешной ни на йоту, придала ему небывалые силы. Чувствуя, как сама магия буквально смешивается с его кровью, растекаясь по его венам, Джалид снова поднял свою правую руку - и создал небольшой магический шарик, заставив его исчезнуть с громким хлопком - словно бы что-то взорвалось или лопнуло.
- Что такое? - тут же встрепенулся шут-ведущий, на мгновение оторвавшись от очередной затеянной им игры. Но, решив, что это лишь что-то упало, и это его не касается, он снова вернулся к своим прямым обязанностям. А Джалид тем временем уставился на затихших от неожиданности брата и сестру и с вызовом сказал:
- Я не разрешаю отступникам смеяться над своей страной! Оставьте меня в покое.
- А кто такие "отступники"? - поинтересовался на свою беду мальчишка. Впрочем, он пожалел о своём вопросе сразу же. В тот же миг глаза Джалида словно бы покинула та искра, что делала их живыми, сделав их взгляд абсолютно отрешённым. Ткнув в них пальцем, он сказал:

- Вы отступники. Ваши родители отступники. И принцессы Эквестрии тоже отступники. Я ненавижу вас. Я вас всех ненавижу. Обещаю, вы горько пожалеете о том, что вообще родились, - высказал он ту мысль, что терзала его уже давно, чуть ли не со дня той злосчастной прогулки с матерью.
- За что? - фактически в один голос спросили оба. А Джалид будто бы этого и ждал. Настала пора открыть секрет, который он так давно хранил. Момента идеальнее просто и быть не может. Он расправил плечи и поманил к себе своих юных собеседников, словно заговорщик. Те же, явно почуяв тайну, пожались вперёд - уж очень им было интересно, что им скажет этот странный мальчик с салфеткой на лице. А Джалид тихим голосом начал свою речь. Говорить ему было трудно, он путался в словах - но, чувствуя, что эти двое в его власти, он готов был потерпеть это неудобство:
- Вы само зло. Вы делаете всем плохо. Я... я... я всё видел, и я всё знаю. Вы говорите, что хотите добра. Нет. Ваши принцессы плохие. Они убивают нас. Я сам видел.
- Что ты видел? - не без доли вызова спросила у него девочка. А Джалид в ответ лишь склонил голову и, повысив голос, продолжил:
- Дом. Руины... Там никого, вообще никого не было! Я видел кровь. Она текла рекой из девочки - вроде тебя. А девочка вся почернела, и её ели мухи, и некому было даже её похоронить. Её родителей тоже убили. А потом я пошёл назад. И я увидел голову мальчика. Вроде тебя, - ткнул он пальцем в мальчишку. - Тела нет. Рук нет. Ног нет. Одна голова. Из неё черви сыпались. Его тоже убили. Его убили эквестрийцы за то, что он - аравиец.
Дети молчали. Несмотря на не самые подробные объяснения Джалида, картина, описанная им, очень чётко предстала в их головах. От былой весёлости и следа не осталось. Только теперь они поняли, что незнакомый мальчик действительно ненавидел их - но за что? Этого они так и не смогли понять. Они хотели спросить его об этом напрямую - но оба боялись, что он опять расскажет им некую страшную историю, явно желая оттолкнуть их от себя. А тем временем вокруг Джалида собирались и другие дети, привлечённые его громким голосом и рассказом, - и так же не понимающие, что тут происходит, и желающие разобраться в странной ситуации.
- Я ненавижу вас! - вдруг фанатично выкрикнул Джалид и снова заставил с громким хлопком исчезнуть заклинание. - Я обещаю, вы пожалеете и заплатите! За всё! За наших детей... за то, что разрушаете наши дома... за каждого! И ваши принцессы заплатят! Будьте вы все прокляты! Ненавижу, ненавижу, ненавижу...
Брат и сестра машинально попятились от Джалида, понимая, что с ним явно что-то не то. А он так и стоял на одном месте, повторяя одно и то же слово - словно бы желая пропустить это чувство ненависти через себя, получше его распробовать. И неизвестно, как бы долго он повторял это, - если бы не ворвавшийся в детский зал Ихсан, за которым ещё давно побежали озадаченные странным поведением Джалида слуги.
- Это ещё что?! - громко возмутился он, заставив Джалида вздрогнуть и оборвать себя на полуслове. Затихли и дети - они явно поняли, что произошло нечто серьёзное, раз сюдаявился сам аравийский король. А Ихсан тем временем подошёл к Джалиду и, крепко схватив его за руку, быстрым шагом вывел его из зала:
- Что ты творишь?! - возмутился он. - Мало того, что ты лимоны воровал, - ты докатился до того, что стал запугивать других детей! Это не достойное поведение для сына короля, Джалид аль-Асвад. Ты не имел на это никакого права. Помни, что ты здесь в первую очередь представляешь свою страну. Что подумают об Аравии, когда увидят тебя? И сними ты уже с себя эту тряпку!
Поняв, что его отец имеет в виду, Джалид быстро развязал закрывающую всю нижнюю часть его лица салфитку и швырнул её на пол. А Ихсан тем временем продолжал:
- Я не знаю, о чём ты думал, когда стал рассказывать этим детям... что бы ты ни стал им рассказывать. Тем не менее, знай, что это был первый и последний раз. Более я тебя не возьму с собой ни на один праздник, - покуда ты не научишься себя вести. А теперь иди в сад перед дворцом и подумай о своём поведении.
Джалид сделал вид, что слова отца его очень обескуражили, - но в глубине души он был только рад тому, как всё складывалось. Что же, лучше безвылазно сидеть в Аравии, чем так унижаться на праздниках среди отступников. Теперь он окончательно убедился в том, что его отец ничего не знает. Отступники бывают и среди детей. Все эквестрийцы - отступники. Начиная от младенцев и заканчива самими притворно-вежливыми принцессами. Которые всё равно рано или поздно заплатят за каждую свою жертву сполна. Пока стоит затаиться, хотя бы просто посидеть в саду, который охраняла куча молчаливых королевских стражей, а потом сделать вид безграничного сожаления и раскаяния. Всё, лишь бы Ихсан успокоился. Но сам Джалид так просто успокаиваться не собирался. Он помнил, что говорила ему его мать, равно как и понимал, что эквестрийцы боятся его и его безграничной, как и у любого каркаданна, магии. Следует пока что ждать. Затаиться. Сделать вид, что он всё ещё на стороне Ихсана. А потом - сделать так или иначе то, что должен сделать истинный сын короля для своего народа, - заставить отступников заплатить сполна.
Тем временем Ихсан, смотрящий Джалиду вслед, понимал, что проблема требует решения. Он почти не видел Джалида, будучи занятым одновременно как король и как дипломат, а его жена, как понимал Ихсан, для Джалида, к сожалению, не была особым авторитетом - иначе бы того, что случилось сегодня, просто бы не было. Ему следовало бы лично заняться воспитанием Джалида, - и он готов был взять это непростое дело в свои руки.
"Завтра же и начну! - решительно сказал про себя Ихсан. - Хотя нет. Завтра я лишь его успею отправить, там потом переговоры, надо кое-что согласовать, а ещё опять эта "Фронтовая Семья" вылезла, как же всё-таки некстати они это... Ладно, через месяц точно займусь! А хотя опять не выйдет - я должен быть на Севере, с нашими партнёрами, и это надолго. Надо убедить их перестать торговать с остатками армии Дахи..." Сколько бы Ихсан ни думал, с каждой секундой он понимал: пока времени на семью у него нет, но он искренне надеялся, что появится.
Если бы только он знал, что момент уже был безвозвратно упущен.

- Вы отступники. Ваши родители отступники. И принцессы Эквестрии тоже отступники. Я ненавижу вас. Я вас всех ненавижу. Обещаю, вы горько пожалеете о том, что вообще родились, - высказал он ту мысль, что терзала его уже давно, чуть ли не со дня той злосчастной прогулки с матерью.
- За что? - фактически в один голос спросили оба. А Джалид будто бы этого и ждал. Настала пора открыть секрет, который он так давно хранил. Момента идеальнее просто и быть не может. Он расправил плечи и поманил к себе своих юных собеседников, словно заговорщик. Те же, явно почуяв тайну, пожались вперёд - уж очень им было интересно, что им скажет этот странный мальчик с салфеткой на лице. А Джалид тихим голосом начал свою речь. Говорить ему было трудно, он путался в словах - но, чувствуя, что эти двое в его власти, он готов был потерпеть это неудобство:
- Вы само зло. Вы делаете всем плохо. Я... я... я всё видел, и я всё знаю. Вы говорите, что хотите добра. Нет. Ваши принцессы плохие. Они убивают нас. Я сам видел.
- Что ты видел? - не без доли вызова спросила у него девочка. А Джалид в ответ лишь склонил голову и, повысив голос, продолжил:
- Дом. Руины... Там никого, вообще никого не было! Я видел кровь. Она текла рекой из девочки - вроде тебя. А девочка вся почернела, и её ели мухи, и некому было даже её похоронить. Её родителей тоже убили. А потом я пошёл назад. И я увидел голову мальчика. Вроде тебя, - ткнул он пальцем в мальчишку. - Тела нет. Рук нет. Ног нет. Одна голова. Из неё черви сыпались. Его тоже убили. Его убили эквестрийцы за то, что он - аравиец.
Дети молчали. Несмотря на не самые подробные объяснения Джалида, картина, описанная им, очень чётко предстала в их головах. От былой весёлости и следа не осталось. Только теперь они поняли, что незнакомый мальчик действительно ненавидел их - но за что? Этого они так и не смогли понять. Они хотели спросить его об этом напрямую - но оба боялись, что он опять расскажет им некую страшную историю, явно желая оттолкнуть их от себя. А тем временем вокруг Джалида собирались и другие дети, привлечённые его громким голосом и рассказом, - и так же не понимающие, что тут происходит, и желающие разобраться в странной ситуации.
- Я ненавижу вас! - вдруг фанатично выкрикнул Джалид и снова заставил с громким хлопком исчезнуть заклинание. - Я обещаю, вы пожалеете и заплатите! За всё! За наших детей... за то, что разрушаете наши дома... за каждого! И ваши принцессы заплатят! Будьте вы все прокляты! Ненавижу, ненавижу, ненавижу...
Брат и сестра машинально попятились от Джалида, понимая, что с ним явно что-то не то. А он так и стоял на одном месте, повторяя одно и то же слово - словно бы желая пропустить это чувство ненависти через себя, получше его распробовать. И неизвестно, как бы долго он повторял это, - если бы не ворвавшийся в детский зал Ихсан, за которым ещё давно побежали озадаченные странным поведением Джалида слуги.
- Это ещё что?! - громко возмутился он, заставив Джалида вздрогнуть и оборвать себя на полуслове. Затихли и дети - они явно поняли, что произошло нечто серьёзное, раз сюдаявился сам аравийский король. А Ихсан тем временем подошёл к Джалиду и, крепко схватив его за руку, быстрым шагом вывел его из зала:
- Что ты творишь?! - возмутился он. - Мало того, что ты лимоны воровал, - ты докатился до того, что стал запугивать других детей! Это не достойное поведение для сына короля, Джалид аль-Асвад. Ты не имел на это никакого права. Помни, что ты здесь в первую очередь представляешь свою страну. Что подумают об Аравии, когда увидят тебя? И сними ты уже с себя эту тряпку!
Поняв, что его отец имеет в виду, Джалид быстро развязал закрывающую всю нижнюю часть его лица салфитку и швырнул её на пол. А Ихсан тем временем продолжал:
- Я не знаю, о чём ты думал, когда стал рассказывать этим детям... что бы ты ни стал им рассказывать. Тем не менее, знай, что это был первый и последний раз. Более я тебя не возьму с собой ни на один праздник, - покуда ты не научишься себя вести. А теперь иди в сад перед дворцом и подумай о своём поведении.
Джалид сделал вид, что слова отца его очень обескуражили, - но в глубине души он был только рад тому, как всё складывалось. Что же, лучше безвылазно сидеть в Аравии, чем так унижаться на праздниках среди отступников. Теперь он окончательно убедился в том, что его отец ничего не знает. Отступники бывают и среди детей. Все эквестрийцы - отступники. Начиная от младенцев и заканчива самими притворно-вежливыми принцессами. Которые всё равно рано или поздно заплатят за каждую свою жертву сполна. Пока стоит затаиться, хотя бы просто посидеть в саду, который охраняла куча молчаливых королевских стражей, а потом сделать вид безграничного сожаления и раскаяния. Всё, лишь бы Ихсан успокоился. Но сам Джалид так просто успокаиваться не собирался. Он помнил, что говорила ему его мать, равно как и понимал, что эквестрийцы боятся его и его безграничной, как и у любого каркаданна, магии. Следует пока что ждать. Затаиться. Сделать вид, что он всё ещё на стороне Ихсана. А потом - сделать так или иначе то, что должен сделать истинный сын короля для своего народа, - заставить отступников заплатить сполна.
Тем временем Ихсан, смотрящий Джалиду вслед, понимал, что проблема требует решения. Он почти не видел Джалида, будучи занятым одновременно как король и как дипломат, а его жена, как понимал Ихсан, для Джалида, к сожалению, не была особым авторитетом - иначе бы того, что случилось сегодня, просто бы не было. Ему следовало бы лично заняться воспитанием Джалида, - и он готов был взять это непростое дело в свои руки.
"Завтра же и начну! - решительно сказал про себя Ихсан. - Хотя нет. Завтра я лишь его успею отправить, там потом переговоры, надо кое-что согласовать, а ещё опять эта "Фронтовая Семья" вылезла, как же всё-таки некстати они это... Ладно, через месяц точно займусь! А хотя опять не выйдет - я должен быть на Севере, с нашими партнёрами, и это надолго. Надо убедить их перестать торговать с остатками армии Дахи..." Сколько бы Ихсан ни думал, с каждой секундой он понимал: пока времени на семью у него нет, но он искренне надеялся, что появится.
Если бы только он знал, что момент уже был безвозвратно упущен.

Взлёты и падения

Винд Уокер проделывал этот путь уже много раз - и, пожалуй, этот дом уже даже отчасти стал ему роднее собственного, в который он возвращался лишь тогда, когда ему требовалась очередная порция похвал от своей матери. Она, несмотря на то, что его в его тридцать семь было сложно назвать маленьким мальчиком, равно как и сложно было бы назвать маменькиным сынком того, кто, по сути, по головам прорубил себе дорогу к позиции если не правой, то уж точно левой руки капитана королевской стражи, всё ещё порой нуждался в этих простых, полных восхищения словах. Хотя в глубине души он понимал, что для собственной матери он был бы лучшим всегда - будь он одним из лучших стражей или же мой он всю жизнь полы в ближайшем кабаке. Таковыми были большинство матерей, таковой была и Хэнди Уокер.
Хотя, как вынужден был признать Винд Уокер, всё же порой этих похвал было в избытке. Даже он, объект её искреннего восхищения, не всегда мог это восхищение переносить. Ни одну из тем, какую бы он при ней ни поднимал, она не могла не перевести в комплименты и просто полные восхищением слова в адрес своего единственного сына. Это, без сомнений, в лучшем случае просто утомляло, а в худшем - вызывало даже нечто похожее на ненависть к самому себе - за то, что позволяешь так трепать своё имя, встав поперёк горла против своей же воли всем знакомым своей матери. Винд Уокер всю жизнь старался соответствовать тому образу, что она нарисовала себе, - лишь для того, чтобы доказать всем, у кого одно лишь его имя вызывало истеричный смех, что он действительно заслужил все эти похвалы. Быть первым - только этого и хотел Винд Уокер.
И отчасти ему это прекрасно удавалось. Ситуация складывалась просто потрясающим образом. В его жизни было всё - большие деньги за работу королевского стража, которому, по большей части, требовалось лишь одно - умение долго не менять позу и выражение лица, восхищение и многочисленные отношения с противоположным полом... Вспомнив всех своих дам, Винд Уокер даже поджал губы, - их действительно было много, но, несмотря ни на что, он так и не женился, хотя дам, желающих стать женой амбициозного стража всегда было много. Но в глазах Винд Уокера ни одна из них не была его достойна. Одну он запомнил особо - ту земную с нежно-зелёными волосами. Поговаривали, что по молодости она отдалась недостойному, и теперь она просто сторонилась всех мужчин. В своё время Винд Уокер решил попытаться пробить её оборону. Он был невероятно обходителен - долгие, интересные беседы, поддержка в трудных ситуациях, - да и сам он появился в её жизни в тот момент, когда она больше всего нуждалась в поддержке, лишившись своих денежных средств, и он, отдавший ей безвозмездно немаленькую сумму, показался ей в лучшем случае приятной личностью, - подарки... И самое главное - сохранение права обоих на собственное мнение. Немудрено, что вскоре она стала видеть в Винд Уокере своего друга, а чуть позже она призналась, что неравнодушна к нему. Что хотела бы в будущем выносить его детей. А он... а что он? Он в своё время даже поспорил с коллегами на то, что она сможет ему отдаться вопреки всему. Как, в конечном итоге, и получилось. Винд Уокер добился своего, а его коллеги проиграли поставленную на кон броню стражей, - свою главную ценность. Ох, и влетело же им тогда!.. А Винд Уокер, поняв, что наигрался достаточно, просто исчез из жизни своей жертвы, начав искать себе новых воздыхательниц, падких на красивые речи, сияющую броню и его мускулистое тело, не потерявшее с годами ни грамма своей привлекательности. За своей физической формой Винд Уокер всегда пристально следил.
Но даже этот инцидент, впрочем, так и не всплывший из-за того, что он предусмотрительно не рассказал о себе всего, не испортил его блестящей карьеры. Он неоднократно принимал участие в показательных выступлениях королевской стражи перед знатью, всякий раз придумывая некую, свою собственную особую программу одного исполнителя, всеода разную, расччитанную прямиком на тех, кто и будет на него смотреть, и всякий раз умудрялся попадать в яблочко. Вскоре знать стала просить, чтобы он так или иначе принимал участие в выступлениях, - и принцессам пришлось пойти им навстречу. Но он не ограничивался одной лишь демонстрацией своих способностей - ведь важнее всего для него была его работа, которой он посвящал всего себя, на которой он проводил дни и ночи, научившись спать лишь во время короткой смены караула. Он стал наставником для множества учеников... заодно делая всё, чтобы избавить себя от будущих конкурентов. Ученики любили его, потому как он фактически сразу становился их другом, поддержкой, опорой, способной понять и поддержать. Сколько историй он выслушал! У кого кто-то умер, кто страдает от безденежья, а уж эти секреты, маленькие тёмные тайны, имеющиеся у каждого и находившие отражение в каждом личном деле тех, кто попадал Винд Уокеру в лапы... Он старался найти нужные слова для всех - вместо того, чтобы обучать своих учеников непосредственно мастерству стража лицом к лицу. Он учил их многому - готовке, превращая её в шоу, небоевым трюкам с копьём, годящимся лишь для примитивных цирковых шоу, но вызывающим у них всех неприкрытое восхищение, ходил с ними в походы под предлогом тренировки их выносливости и умения работать в команде... Со стороны - идеальный наставник, к которому не придерёшься, настоящий отец для молодого поколения стражей, любящий и вызывающий восхищение. Но стоит лишь приглядеться... Винд Уокер снова поджал губы, поняв, что будь такой наставник у него самого, - он бы сделал всё, чтобы этот наставник долго в королевской страже не задержался.
И даже сейчас он шёл по такому знакомому ему пути не просто так. Капитан королевской стражи позвал его к себе домой на некий разговор, сообщив лишь то, что новости у него приятные. Но какие? Об этом Винд Уокер мог лишь догадываться. Хотя он прекрасно догадывался, с чем они будут связаны. Капитан стражи был стар, но невероятно крепок, со стороны он выглядел непробиваемой скалой, за которой все и каждый могли почувствовать себя полностью защищёнными. Но годы брали своё. Уже нет былого задора в глазах, голос уже не так твёрд, да и магия слушается тебя с переменным успехом. Настало время подумать о преемнике. Выбирали его лишь голосованием, но решающее слово, равно как и кандидатуры, всё равно оставались за капитаном, знающим своих подчинённых как своих детей.
Не сказать, что Винд Уокера радовало это осознание. Новая метла, как известно, по-новому метёт. Старого капитана он успел и понять, и узнать как облупленного за все эти годы. Найти подход к нему оказалось невероятно просто. Но кто будет новым? По правде говоря, Винд Уокер в своих честолюбивых мечтах неоднокретно видел себя самого новым капитаном. Хотя он прекрасно понимал, что, скорее всего, сладкая и почётная должность ему не светит. Главным образом - из-за возраста. Тридцать семь - немаленький возраст для королевского стража. А ведь нынешний капитан, как помнил Винд Уокер, стал таковым, будучи минимум на семь лет моложе... Эх, действительно, зажился на своей должности старый капитан. Зажился, испортив Винд Уокеру всю малину.
Нахмурившись, Винд Уокер стал перебирать в своей голове потенциальных кандидатов в капитаны - всех стражей, кои имели определённый вес и были младше него самого минимум на шесть-семь лет. Кто же из них может стать капитаном? Мысли судорожно цеплялись то за один, то за другой образ, - но всякий раз Винд Уокер отсекал своих же кандидатов, вспоминая о тех или иных их порочащих чертах. Некоторым, тем, кто был помоложе, он своими руками портил личные дела, делая всё, чтобы отношение к ним было не без толики презрения после одного лишь знакомства с их личным делом, кого-то - так или иначе подставил, часто - чужими руками... Он пробивал себе дорогу к успеху долго и старательно, избавляясь от потенциальных помех на пути и тех, в ком замечал излишне пытливый ум, который мог бы впредь оказаться для Винд Уокера той ещё преградой. Так что... кто? К кому ему предстоит искать подход и пытаться занять почётную должность его правой руки... или же кого будет проще так или иначе убрать с дороги?
Думая лишь об этом, Винд Уокер быстрым шагом пересёк маленький, но уютный садик двора капитана королевской стражи, в котором они с ним часто любили обсуждать всё, что бы ни пришло в голову. Привычка поговорить у капитана так никуда и не делась, хотя к старости он стал совсем немногословным, предпочитая больше слушать, чем говорить. Машинально похвалив себя за то, как же он вовремя это заметил, Винд Уокер подошёл к двухэтажному дому с красной крышей - и постучал три раза в дверь.
- Винди? - настороженно и глухо донеслось из-за двери. В тот же миг Винд Уокер машинально вытянулся по струнке:
- Так точно, капитан! - выпалил он одну из стандартных фраз, которую любой, кто был так или иначе близок к капитану, должен был знать едва ли не лучше, чем своё имя. В тот же миг из-за двери раздался приглушённый смешок:
- Точно ты. Заходи.
В тот же миг дверь окутала ярко-красная магическая аура, а с внутренней стороны дома донёсся звук вращающегося ключа - капитан то ли не хотел, то ли не мог подойти к двери и повернуть его самостоятельно. Впрочем, аура эта рассеялась так же быстро, сколь и возникла. Не колебаясь ни секунды, Винд Уокер толкнул дверь и вошёл в дом капитана.
Даже убранство дома здесь было по-армейски простым. Самые обычные на вид, хотя и невероятно крепкие стол, стул и кровать... шкаф, в котором, как знал Винд Уокер, хранится золотистая броня капитана, сияющая на солнце мириадами огней и украшенная на груди рисунком его метки - ярко-красным щитом с бликом на нём... И камин, около которого, в кресле, закутав свои ноги в плед, и сидел капитан, изредка помешивая угли кочергой.
- Вам холодно, сэр? - поинтересовался Винд Уокер с притворным участием, готовясь по первому зову разве что не сотворить здесь для капитана голыми руками Аравию с её жарой. Но капитан лишь покачал головой:
- Нет, Винди. Это только ноги - мёрзнут, болят... Ты садись, - неожиданно кивнул он на табурет, стоявший наротив его кресла, - и слушай, что я тебе скажу...

Буквально одним прыжком Винд Уокер преодолел расстояние до табуретки и, осторожно сложив свои серые крылья, уставился на капитана во все глаза. Сейчас! Только сейчас и решится его судьба как минимум на ближайшие несколько лет, равно как и определится, против кого и какого сорта подковёрные интриги ему придётся плести. А капитан, не подозревая о его мыслях, продолжил:
- Ты знаешь, Винди, я стар и немощен. Годы берут своё, как бы я это ни отрицал. Я могу сколько угодно колдовать над собой, равно как и сколько угодно пытаться казаться всё тем же старым добрым Кримсон Щилдом, которого вы привыкли видеть, и которого знаете... Всё это давно уже не так, Винди. Я не рассказывал этого никому, но тебе расскажу. У меня с детства проблема с ногами. Никто не смог определить, какая, но чтобы я мог ходить нормально, мне требовалось с утра творить на них заклинание для себя же самого. Вечером же... вечером оно рассеивалось, и я, находясь лишь в кругу семьи, мог позволить себе немного поморщиться и покричать от боли. Но сейчас же... сейчас это просто невыносимо. Меня не берёт ни одно заклинание - ни собственное, ни врачей. Эх, пора, видимо, признать, что старость есть старость...
Винд Уокер кивнул с пониманием. Ему было всё равно, по какой причине уходит со своего поста капитан, - куда важнее для него был тот факт, что он в принципе уходит. Ему не терпелось услышать, что скажет капитан дальше. А он тем временем, откашлявшись и прочистив горло, продолжил:
- И я принял решение. Я дотяну до конца этот выпуск молодых стражей - чтобы их не травмировать своим уходом. Поздравлю их - и отойду от дел. А вот теперь главная тема моего разговора - кто будет после меня?
"Не томите!" - еле сдерживался от крика Винд Уокер. Но капитан словно бы распалял его любопытство, то стряхивая с колен несуществующие крошки, то рассматривая свои руки с длинными пальцами, а то и вовсе смотря в огонь. И когда он снова заговорил, голос его звучал несколько отрешённо:
- Давай начистоту, Винди: среди молодняка нет достойных. Ты сам воспитывал многих из них, а я читал их личные дела, как делаю всегда. У каждого есть то, за что он не достоин звания капитана. И тогда я обратил внимание на старую гвардию, на тех, кто уже себя зарекомендовал и показал, и не раз. Старый конь, как говорится, борозды не испортит. И именно поэтому я отобрал троих кандидатов. Первый - Скейлс...
- Это не тот, у которого мы в своё время перехватили письмо в аравийскую банду? "Фронтовая Семья", или как? - поинтересовался Винд Уокер. И капитан кивнул в тот же миг:
- Именно. Едва лишь это случилось, как я отозвал его кандидатуру. Он тогда оправдывался, говорил, что всего лишь писал письмо своему аравийскому другу... Но печать "Фронтовой Семьи", равно как и намёки на то, что он собирался выслать им часть денег, украденных из нашей казны, заставили меня сделать всё, ятобы он отправился туда, где ему и место. В конечном итоге я забыл об этом инциденте ивместо трёх вариантов остановился на двух. Второй мой кандидат - Вайлет Мантл...
Винд Уокер прикрыл глаза, услышав знакомое имя. Он прекрасно знал этого парня. Так или иначе, судьба всё равно сводила их вместе. Сидели за одной партой в школе стражей, получили одну комнату в их общежитии, даже экзамены, и те сдавали вместе, переживая друг за друга... ну или почти что друг за друга - на фоне того, что Винд Уокер всегда переживал лишь за себя самого. Хороший, невероятно ответственный страж, примерный семьянин, к которому подход можно будет найти с лёгкостью. Убирать такого будет невыгодно - проще сделаться при нём серым кардиналом, больше, чем правой рукой, - фактически настоящим капитаном. Да, пожалуй, лучшего варианта пожелать было бы сложно. Вот только...
- Кто третий? - машинально спросил Винд Уокер. А капитан будто бы и ждал этих слов. Хитро прищурившись, он уставился на Винд Уокера своими багровыми глазами, в которых сверкали яркие отблески огня из камина:
- Третий кандидат - это ты, Винд Уокер.
В тот момент Винд Уокеру показалось, что у него земля начала уходить из-под ног. Он не верил в то, что это не сон, в то, что он услышал это наяву, в то, что это может быть правдой. Это мечта, самая настоящая ставшая реальностью мечта! Он... он будет капитаном? Он получит всё - все эти деньги, власть, славу и почёт, раз и навсегда забыв про эти нелепые ночные бдения и развлечения усталых богатеев? Сможет стать самим собой, отбирая в школу стражей лишь тех, кто на самом деле готов учиться, а не будет смотреть на него восхищёнными глазами лишь за то, как он ловко разрубил в воздухе копьём помидор? Этого просто не может быть! А капитан тем временем продолжал:
- При том, что Вайлет Мантл мягче тебя по характеру, а, значит, в перспективе мог бы прийтись по душе коллективу больше, чем ты, у него нет и десятой части твоей целеустремлённости. Он ставит на первое место семью, ты - работу. У него за все его годы бытия стражем было лишь трое учеников, у тебя - семнадцать. Все твои ученики любят и ценят тебя, в то время как его они обвиняют в сухости и формальном подходе. Ты - страж. Ты - наставник. Ты - душа королевской стражи. И я уже решил, что в нужный час я выберу именно тебя.
Винд Уокер смог лишь кивнуть. Контроль над собой снова к нему вернулся. Теперь оставалось лишь одно - ни в коем разе не показывать собственного превосходства и вести себя так, словно бы он ничего не знает. И самое главное - так или иначе постараться убрать с дороги Вайлет Мантла. Просто так. Просто на всякий случай.
- Можешь идти, Винди, - коротко сказал капитан. В тот же миг Винд Уокер снова вытянулся по струнке и отдал капитану честь:
- Есть, сэр! Обещаю, не подведу вас!

Гости в столь раннее время суток вряд ли придут сюда просто так. И Рияда, уже совершенно взрослая девушка, давно носящая чёрные одежды и чадру, и её мать понимали: случилось нечто важное. Однако в глубине души они надеялись, что это их сестра и дочь, Ясира. До этого дня они нигде не задерживалась так долго. Теперь Рияда прекрасно знала, кто её сестра, - Ясира и группа бывших военных короля Абу Дахи, с приходом новой власти, попавшей в опалу, создали свою собственную группировку, назвав её с простым изяществом - "Фронтовая Семья". У них была лишь одна цель - умереть и забрать с собой за грань как можно больше отступников. И до момента смерти они устраивали за отступниками-эквестрийцами самую настоящую погоню. Выманивали их с их баз, чтобы потом взять в плен и казнить на глазах у таких же пленных и особо буйных рабынь, сбивали магией отряды крылатых, несущих в своих руках, как они их называли, "сгустки света" - магические сферы, разрывавшиеся лишь от падения с большой высоты и калечащие всех, кому не повезло оказаться в радиусе их поражения, заботливо созданные эквестрийскими магами, разрушали пути снабжения эквестрийских военных, перехватывали их письма, втайне лелея мечту о том, чтобы однажды эквестрийцы прочувствовали весь ужас и получили расплату за свои деяния на своей же земле, пока что невоплотимую... Таковыми были многие. Таковой была и Ясира, очень тяжело пережившая смерть старого короля.
Втайне надеясь, что это всё-таки её сестра, Рияда открыла дверь - и в тот же миг даже шумно выдохнула от разочарования. Это была не Ясира. Это был совершенно не известный ей аравиец, отчего-то низко склонивший голову. Даже не смотря на неё он спросил:
- Ты ведь Рияда. Так, сестра?
- Да, - настороженно ответила девушка, не понимая, что ему может быть нужно, и кто это. Не сторонник ли это нового короля, решивший посредством Рияды так или иначе повлиять на её сестру-мятежницу? Но в тот же миг аравиец поднял глаза и жестом подозвал двух других, вышедших из предутренней мглы, словно бы из никоткуда. Явно не сторонники короля - те, подражая ему, не прячут лиц. Скимитары... порванная одежда... А что это у них в руках? Больше всего похоже на... на...
- Нет... - тихо прошептала Рияда, чувствуя, как по её лицу, впитываясь в ткань закрывающей его чадры, текут кажущиеся сгустками раскалённого металла слёзы. Она не хотела и не могла в это поверить, - но она прекрасно понимала, что, к сожалению, её глаза сейчас её не обманывают. Двое неизвестных держали на руках труп её сестры. Вся одежда пропитана копотью и кровью... этих странных бинтов на одной руке нет... обе кисти обрублены - проклятые трусливые отступники явно сначала лишили её магии, зная, что пока магия Ясиры при ней, они к ней и близко подойти не смогут...
- Они окружили её, - тем временем начал первый неизвестный. - Она собирала их вокруг себя, явно собираясь применить "абсолютное оружие", но ей не дали этого. Двое фактически синхронно отрубили ей руки, едва лишь она начала творить заклинание. А затем один из них ударил её копьём в живот. Это была долгая смерть, сестра, - тихо сказал он. - Мы пытались облегчить её страдания как могли, но она сама понимала, что это конец. Перед смертью она всё время повторяла твоё имя и просила, чтобы мы отнесли её к тебе и твоей матери. Ты знаешь, сестра, нам в какой-то момент показалось, что, возможно, она и выкарабкается и хотя бы вернётся к тебе живой. Но два часа назад мы нашли лишь её тело.
Рияда была не в силах сдержать своих слёз. Сейчас она как никогда отчётливо помнила каждое своё прощание с Ясирой, все свои детские страхи за неё, все переживания... впрочем, сменившиеся уверенностью - уверенностью в том, что с её сестрой, её Миси, никогда ничего не случится. Слишком уверенной в себе и своих силах она была, всегда зная, что делать и когда и всегда, неизменно возвращаясь. Вернулась она и сейчас - вот только вернулось-то, на самом деле, лишь её искалеченное отступниками тело. Душа её давным-давно была где-то в другом месте... в Садах Праведников...
- Смерть превыше жизни, Рияда, - неожиданно раздался сзади тихий голос их с Ясирой матери. - Ясире, видимо, с детства была уготована такая судьба. Она всегда была воином, и даже сейчас я с уверенностью могу сказать, что она ушла непобеждённой. Это ведь так? - обратилась она к незнакомцу.
- Конечно, - склонил он голову. - Отступники верили, что она была одна, и что убив её, они предотвратили некую угрозу для себя. Они неправы. Мы остались живы, и они нас не заметили - всё благодаря ей одной. Они превосходили нас числом, и мы хотели выманить их поодиночке, - но план провалился. Своей смертью она, по сути, спасла нас всех.
- Вот видишь, - мягко сказала мать Рияды, погладив её по плечу. - Наша Ясира была воином и ушла как настоящий воин - в бою. Сейчас она там, где будем и мы с тобой - в Садах Праведников, где её уже давно встретили и приняли со всеми чествованиями, подобающими истинному герою, павшему за свободу нашей страны. Не плачь, Рияда. Жизнь быстротечна. И уже скоро мы с ней свидимся там. Значит, надо жить так, чтобы ни она, ни предки в нас не разочаровались...
Мать продолжала свою речь, но Рияда не слышала её. Перед её глазами сейчас был вовсе не песок и не кусок крыльца. Перед ними была абсолютная чернота - пелена ненависти и отчаяния. Только что Рияда потеряла свой единственный смысл жить, ту, кто всегда поддерживал и понимал её, кто готов был оберегать её от всего и вопреки всему. И вот теперь она убита. И теперь у Рияды не осталось никого и ничего, ради кого стоило бы жить дальше. Даже её мать, чьё жизненное кредо можно было бы описать словами: "терпи и смиряйся", не смогла бы понять её. Не поймёт она и её следующий шаг. Теперь Рияда твёрдо знала, как поступит.
Это случится где угодно - будь то база, немногочисленная эквестрийская община Нура или же самое пекло битвы. Это случится когда угодно - через день, год, десять лет. Рияда была готова ждать столько, сколько нужно. Но теперь, когда она понимала, что ей более незачем жить, она твёрдо знала одно: рано или поздно она сделает то, что не успела её сестра. Она сможет применить "абсолютное оружие" - и никто, никогда, что бы ни случилось, - не сможет ни остановить её, ни поколебать её намерений.

Воссоединение

Рияда сама не могла сказать, зачем именно она раз за разом приходит на эти руины деревни неподалёку от Нура. Ничто не связывало её с этим местом, ничто не могло навевать абсолютно никаких мыслей, - ни хороших, ни плохих. Пустота - и только, и абсолютно во всём - будь то чувства или же то, что было вокруг. Тем не менее, она давно искала себе место вроде этого. Она перепробовала всё, что могло бы прийтись ей по душе по тем или иным причинам, - будь то небольшие кофейни в сердце Нура, походы в гости к её немногочисленным подругам, которые не выгоняли её разве что из жалости, понимая, что девушке, невероятно привязанной к своей сестре и недавно эту сестру потерявшей, всё ещё тяжело. Но время шло, и Рияда сама прекрасно понимала, как именно они к ней относятся на самом деле. Прошло уже несколько месяцев, за которые горечь потери вполне могла бы хоть немного исчезнуть. Но нет. Она лишь становилась сильнее, старая рана не собиралась зарастать. И она прекрасно знала, что вечно скорбящая подруга - плохая подруга. Именно поэтому она и стала искать другие места, где она могла бы горевать, не мешая своим горем никому.
Всё, что осталось у Рияды от Ясиры, - её скимитар и письма непонятно кому, скорее всего, - переговоры с "Фронтовой Семьёй" или даже её руководством. Скимитар с того самого чёрного дня Рияда теперь всегда носила под шалью, наброшенной на её плечи, а письма лежали в её напоясной сумке. Она сама до конца не понимала, какая именно ей выгода от этого. Всё равно воина, подобного Ясире, из неё не вышло бы никогда, - нет таланта, есть лишь страх перед неизвестным. Да и, научись она владеть скимитаром, кому бы она пригодилась? "Фронтовой Семье"? Возможно. Рияда даже могла бы отследить по отстаткам ауры на письмах, кому именно их отправляли, равно как и напроситься туда. Её, как сестру Ясиры, наверняка бы приняли туда с радостью. Вот только Рияда понимала, что ценна она будет только одним - своей возможностью применить "абсолютное оружие". Но куда её, как ни в коем разе не воина, могли бы послать на самоубийство? В лучшем случае - на мелкую базу эквестрийцев, понимая, что на большее она вряд ли будет способна. Ей же хотелось чего-то более масштабного. Такого, что заставило бы эквестрийцев содрогнуться и рыдать от горя долгое, долгое время, - по меньшей мере, дважды столь долго, сколь она сама рыдала по своей сестре. Иными словами, девушка чувствовала себя загнанной в угол.
Она даже не хотела искать своё новое место в этом кажущемся ей до боли маленьким и неправильном мире. Ей ничего не было нужно - лишь найти такой уголок, где она могла бы сидеть и плакать, проклиная про себя и отступников, и даже отчасти "Фронтовую Семью" - за то, что не уберегли Ясиру. Сначала она думала, что таким местом окажутся заброшенные дома, но она ошибалась. Слишком недружелюбной ей показалась их атмосфера - здания, оставшиеся без хозяев, будто бы этих самых хозяев и ждали, немо, одной лишь атмосферой выживая чужаков. Побывав так в паре покинутых домов и даже в одной брошенной Башне - невероятное кощунство! - Рияда поняла, что надо искать что-то другое.
И нашла она это случайно - лишь по ошибке телепортировавшись не туда, и вместо того, чтобы попасть в заброшенное здание, оказалась на руинах некогда разрушенной эквестрийцами деревни. Тут уже давно никого не было - до этого места не было дела даже новому королю, якшающемуся с отступниками и заботясь больше о них, чем о благе своей собственной страны. Но отчасти эта беспечность Ихсана оказалась Рияде на руку. Здесь, на этих руинах, ей понравилось больше всего. Тихо. Спокойно. В самом воздухе витает застарелая, но всё ещё такая острая боль - боль разрушенных здесь судеб. Это было то, что надо, и именно сюда она и пришла сейчас.
Рияда медленно продвигалась вперёд, идя лишь в одном направлении - к полностью разрушенному дому без крыши. Она с лёгкостью, насколько ей это позволяла собственная абайя, перелезала через камни и осколки, не собираясь заходить далеко. Вполне хватит и... хотя бы этого камня, выглядящего как вполне себе удобное место, на которое можно сесть. Думая лишь об этом и поправив чуть сползшую с плеча короткую перевязь со скимитаром, Рияда уселась на камень - и в тот же момент по её щекам сами по себе потекли слёзы.
Она плакала беззвучно, лишь изредка всхлипывая и больше всего жалея, что как бы она ни старалась, но она, наученная Ясирой всегда скрывать свою слабость перед всеми, даже перед самой собой, не сможет просто завыть как собака, в которую бросили камень. Ей казалось, её чадра уже просто не высыхала от её слёз - так, рыдая, она могла просидеть с утра до наступления темноты. Она оплакивала всё, что ушло вместе с Ясирой, - её саму, своё похороненное будущее, в котором более не было и никогда не могло появиться смысла и даже... будущее Аравии, раз и наваегда попавшей в лапы к отступнику, обладающему огромным числом сторонников. Бороться с ним в открытую при таком раскладе было бы просто бесполезно...
Что будет дальше? Как жить? Где? Куда можно скрыться от тех, кто променял свою страну на отступников, занимаясь лишь старательным вылизыванием ног эквестрийским принцессам? Рияда раз за разом прокручивала у себя в голове всё, что Ясира говорила ей про них. Что они злы, мелочны и алчны. Что им доставляет радость чужая боль, а боль своего нежно любимого народа они переживают как свою... как думают сами эквестрийцы. На самом же деле, эти две женщины давным-давно разучились сопереживать. Их волнует лишь насаждение их ценностей и расширение территории их страны -любыми методами. А новый король лишь потворствует их желаниям. Неужели таков и будет конец Аравии как свободного государства... или же почти свободного - с учётом того, сколь много в Аравии баз ээквестрийцев?..
Тихо всхлипывая и смахивая слёзы пальцами, Рияда сидела, склонив голову вниз. Она не знала, сколько именно уже просидела, погружённая в свои мысли. Пришла в себя она лишь тогда, когда отчётливо ощутила, что жара от палящего солнца стала немного поменьше. Её явно накрыла чья-то тень. А затем она и услышала голос - приятный, юношеский, полный искренней заинтересованности и желания помочь:
- Ты в порядке?

Довольно осмотревшись вокруг, Джалид понял, что лучшего места для тренировок найти вряд ли было бы возможно. Огромная заброшенная и полностью разрушенная территория, место, до которого никому нет никакого дела... Здесь его не найдут. Не пристанут к нему с расспросами, что он вообще тут делает, равно как и зачем ему скимитар, и откуда он его вообще достал в свои-то четырнадцать, без малого пятнадцать, лет. Ответ на этот вопрос был до смешного прост - украл у отца деньги и прикупил оружие на чёрном рынке, где торговали всем, - от украшений и заканчивая дурманящими травами и невольниками. Как давно это было...
Невольно Джалид усмехнулся под чадрой, подумав, как же до смешного просто было по-тихому обворовать собственного отца. Казна хранилась во дворце, а во дворце Ихсана могло не быть месяцами. Кажущаяся ему элементарной телепортация предметов на расстоянии - и нужное количество золотых оказалось у Джалида в кармане. Глупый казначей даже не заметил пропажи. Поняв, что так он вполне себе может жить, не занимаясь унизительными для аравийского принца делами вроде мытья полов или же выпаса овец, Джалид стал периодически расхищать казну, пряча деньги в загоне для выпаса овец под несколькими мощными заклинаниями, которые он создавал заново каждую ночь - чтобы не рассеялись. Даже если бы Ихсан и наткнулся на его клад, он бы не увидел ничего, кроме старого тряпья - и груды земли в нём. Отчасти Джалид гордился тем, что смог сотворить.
Лишь заполучив скимитар, Джалид решил, что не даст ему лежать в загоне для выпаса овец, куда не заходил даже пастух, в обязанности которого входило лишь открывать загон и гнать овец на далёкие луга, без дела. Он вырос - и выросла и его ненависть к эквестрийцам, превратившись в поистине гигантского монстра. Хотя Джалид и не побывал в Эквестрии нитразу со дня того самого злополучного Бала, он пристально следил за их жизнью. Он покупал себе газеты только на эквестрийском, читая их последние новости и, всякий раз видя в них лишь плохое, понимал, что он прав. Что эквестрийцы должны заплатить за всё, что сотворили в Аравии. Читая те самые новости, он смог выделить одну деталь: принцессы очень остро переживали всё, что бы ни происходило с их народом. А Джалид знал, что от действий принцесс страдают не те, в ком они видят врагов и отступников. Их жертвы - гражданское население, простой, ни в чём не виноватый народ.

"Кровь за кровь..." - подумал Джалид, крепко сжимая рукоять скимитара. Он уже давно вынашивал план расплаты принцессам за свою страну. За каждую каплю аравийской крови, за каждого, кого они погубили, за всех тех, кто был искалечен или оплакивал своих потерянных близких, принцессы заплатят жизнями народа. Своего народа. Он заставит их сполна осознать, каково это - когда не можешь ни помочь, ни спасти, ни даже предотвратить. Грандиозный план. Но Джалид понимал, что со своей задумкой он просто так не справится. Не хватало двух вещей - тренировок и тех, кто мог бы ему в воплощении этого плана помочь. И если ради решения первой проблемы он исправно, как по часам, приходил на эти руины, тренируясь со скимитаром простым и изящным методом - методом создания самому себе целей, не контролируемых им совершенно сгустков магии, кои он беспощадно и с каждым разом всё более и более искусно уничтожал либо скимитаром, либо магией ему абсолютно подконтрольной, то что делать со второй, - он не знал совершенно. Ему нужна была группа - но где найти тех, кто принял бы его безумный план мести принцессам за счёт невинных? Хотя, впрочем, он знал, где, - он часто слышал от сторонников Ихсана название "Фронтовая Семья" в негативном ключе и понимал, что именно члены этой группировки могли бы ему помочь и предоставить так необходимых ему союзников. Но как на неё выйти? Следовало найти кого-то, кто мог бы хотя бы представить им Джалида. Хотя Джалид и понимал, что, скорее всего, идею о взаимодействии с ними придётся похоронить. У него в их глазах огромное клеймо - клеймо сына короля-отступника. И даже если он к ним придёт, они никогда не примут его из-за этого пятна на его биографии. Да и более того - он даже не знал, где именно их искать...
С такими мыслями Джалид возвращался домой после очередной тренировки. Предстоит обычная рутина - зайти в загон с овцами, повесить скимитар под мешковину, проверить украденные деньги, равно как и то, не рассеялись ли ненароком раньше времени заклинания - а затем уже и домой, где его всенепременно ждёт его мать. Она старательно делала вид, будто бы понятия не имеет, где Джалид может пропадать несколько часов подряд, - но в её глазах всегда было немое одобрение, дававшее Джалиду понять, что он всё делает правильно. Но в этот раз привычная рутина была нарушена. Лишь выйдя на одну из улиц, Джалид услышал тихий, сдавленный плач.
Машинально удивившись и подумав, кто это может быть, он пошёл на звук, не выпуская скимитара. В глубине души он хотел, чтобы это был эквестриец, которому выпадет непростая судьба - судьба первой жертвы Джалида. Уже давно Джалид хотел узнать, каково это - убивать. Эти мысли всё ещё немного пугали его, но он понимал, что хотя бы ради Аравии ему пересилить себя придётся. Придётся отобрать жизнь, переступить эту грань, чтобы впредь дать себе возможность ради блага Аравии переступать её раз за разом.
Но он ошибся. Это был не плач врага. Это плакала девушка, невесть как сюда попавшая и сидевшая на камне у полностью разрушенного дома.

Джалид насторожился. Никогда до этого он не видел никого на этих руинах. И теперь эта незнакомка в этом абсолютно пустынном, разрушенном месте? Как и зачем она пришла сюда, - Джалид не знал. Тем не менее, он почему-то чувствовал к ней жалость. Он догадывался, что она здесь оказалась не случайно. Возможно, у неё в этой деревне кто-то погиб?
Был только один способ выяснить. Закрепив скимитар на перевязи на поясе, Джалид подошёл к девушке. Она явно не видела его, смотря лишь себе под ноги и тихо рыдая. В тот момент Джалид больше всего боялся её напугать, равно как и боялся, что она от него просто сбежит. Тем не менее, он очень хотел ей помочь. Осторожно склонившись к ней, он тихо спросил у незнакомки:
- Ты в порядке?

"Не подходи ко мне!" - больше всего хотела вскрикнуть Рияда поначалу и для острастки - даже выхватить скимитар или заставить с громким хлопком исчезнуть некое заклинание. Но что-то на уровне чувств словно бы подтолкнуло её хотя бы посмотреть на чужака, прежде чем отправлять его от себя куда подальше. И Рияда решила покориться этому странному желанию, возникшему вопреки её желанию побыть одной. Подняв глаза, она внимательно посмотрела на Джалида, даже не заботясь о том, чтобы вытереть собственные слёзы.
Став без малого взрослым по аравийским меркам, Джалид не сильно отличался внешне от своих соплеменников. Он был высоким, намного выше, чем любой обычный без малого пятнадцатилетний мальчишка, - но это было всё, что можно было бы сказать о его фигуре и чертах внешности, идеально скрытых одеждой. На его голове была туго завязана плотная, песчаного цвета чалма, придерживающая капюшон его песчаного же цвета халата. Между чалмой и чадрой были видны лишь его глаза, с годами ставшие лишь красивее. Несмотря на всю их хищность и холодность, они поистине завораживали, - казалось, что радужка переливается мириадами зелёных огоньков, а узкий от солнца зрачок лишь усиливал это ощущение. Широкие же концы чалмы были замотаны на плечах на манер шалиэ впрочем, совершенно не стесняя движений. Песчаного цвета халат с широкими рукавами был перетянут перевязью, на которой висели небольшая кожаная сумка и новый, хот и самый простой на вид скимитар. Халат доходил ему примерно до колен, а под ним были видны самые обычные, широкие, песчаного цвета просторные штаны. На ногах же Джалид носил так не сочетающуюся со всем его обликом некогда снежно-белую, но сейчас сильно потемневшую от налипшего на неё песка и невероятно удобную обувь со шнурками - обувь, сделанную специально для тех, кому так или иначе приходилось бы много ходить. Но тем не менеп, впечатление на Рияду он произвёл самое располагающее.
- Тебе помочь? - поинтересовался он, протянув ей руку. Рукав его халата чуть задрался, и в тот же мир Рияда увидела на его руке необычные для каркаданнов светлые полосы. - У тебя... у тебя кто-то умер?
Рияда тяжело вздохнула. Меньше всего она хотела кому бы то ни было рассказывать о своей беде - ровно до этого момента. Это была её и только её вечная боль. Но сейчас... сейчас всё было по-другому. Почему-то этот юноша внушал ей невероятное доверие, в одной лишь его позе не чувствовалось ничего, кроме уверенности, дружелюбия и желания помочь. И потому Рияда решила ему открыться.
Она осторожно встала с камня, продолжая неотрывно смотреть на Джалида. Она никогда не отличалась высоким ростом и даже сейчас, полностью распрямившись, она с трудом доставала Джалиду до плеча, из-за чего чувствовала себя некомфортно - хотя бы потому, что по-прежнему была вынуждена смотреть на него снизу вверх. Но она постаралась перебороть собственный дискомфорт, вызванный ощущением того, что она словно бы стоит перед тем, кто был намного её старше. Но она понимала, что в этот раз старшая - она. Судя по рукам Джалида, равно как и по его голосу, ему не было даже и шестнадцати. Но это, как она понимала, значения для неё иметь не должно.
- Да, - тихо сказала она. - Моя сестра, моя Миси...
- Миси? - вскинул свои почти что сросшиеся в одну брови Джалид. - Необычное имя.
В ответ Рияда лишь прищурилась, грустно улыбаясь под чадрой:
- Её звали Ясира, а это имя придумала ей в детстве я. Однажды услышала неправильно и думала, что так её и зовут. А потом называла так по старой памяти. Я любила её. Она... она была для меня всем миром. Настоящий воин, всю жизнь, с двенадцати лет, как мне мама рассказывала, с отступниками воевала. А несколько месяцев назад погибла в бою, так и не успев применить...
"Абсолютное оружие", - договорил за Рияду про себя Джалид, в душе искренне понимая, что он нашёл самую нужную для себя личность. Эта девушка зла на эквестрийцев и, возможно, готова ради них пойти на всё. Более того - вряд ли её сестра была воином-одиночкой. Возможно, если найти нужные слова... именно она и вольёт его в бывшую группировку свлей сестры?
- Отступники не должны жить, - сказал ей Джалид. - Чем больше я смотрю на то, что они делают, тем сильнее это понимаю. Я... - решил он приоткрыть ей свои планы. - Я давно хочу заставить их заплатить за всё. Я знаю, чего они боятся, и я готов даже пожертвовать собой, если это заставит убраться их из Аравии раз и навсегда. Вот только... этому не бывать. Я один мало что смогу...
Рияда кивнула, немо соглашаясь с ним, но сейчас её волновало не это. Она решила побольше узнать о своём неожиданном собеседнике, заинтересовавшем её. Склонив перед ним голову, она тихо сказала:
- Мен зовут Рияда. А тебя?
Но реакция её собеседника поразила её. Он лишь покачал головой, а в его глазах неожиданно промелькнула неприкрыта печаль и сожаление:
- Ты прогонишь меня прочь сразу же, лишь только услышишь моё имя, Рияда. Я понимаю это. Давай лучше просто считать, что я - добрая душа, решившая поддержать тебя.
- Почему? - полюбопытствовала Рияда. - Кем бы ты ни был, я тебя не прогоню никогда.
Джалид колебался ровно секунду. В любом случае, в этот раз он чувствовал себя так, словно бы заслужил всё то грядущее неприятие, которое может возникнуть у любого праведника, лишь узнавшего, что он - сын короля. И потому он решил, ято всё-таки представится ей.
- Хочется верить. Ладно. Меня зовут Джалид аль-Асвад.
- Ты... ты сын короля? - ошарашенно спросила Рияда. Она мало что слышала о новой королевской семье, но необычное имя сына Ихсана было у неё на слуху. И ситуация просто не укладывалась в рамки её восприятия. Значит ли это, что он против того, что делает его отец? Его слова об отступниках... слова о том, что он готов умереть, лишь бы это было Аравии во благо... Значит ли это, что он отчасти такой же, как Ясира, или же это была лишь глупая попытка поддержать её саму, Рияду? Очень хотелось бы верить, что не второе.